БОЖИЙ ОТВЕТ НА СТРАДАНИЯ ЧЕЛОВЕКА[13]

БОЖИЙ ОТВЕТ НА СТРАДАНИЯ ЧЕЛОВЕКА[13]

Каков Божий ответ на страдания человека? Этим ответом должно быть не что-то, а кто-то, ибо проблема (страдание) адресована не чему-то, а кому-то: почему Бог делает что-то или не делает чего-то.

Подобные вопросы, подвергающие сомнению Божью благость — не просто интеллектуальное упражнение. Это либо бунт, либо слезы, сродни тем, с которыми малое дитя смотрит на отца, вопрошая: «Почему?»

И это не просто философское «почему». Это не просто выражение эмоций в дополнение к слезам, это вопрос, который возникает в контексте взаимоотношений. И обращен он к Отцу, а не в безвоздушное пространство.

Когда ребенок падает и ушибается, он нуждается не столько в объяснении, сколько в утешении. А это как раз то, что мы имеем: утешение от Отца в лице Иисуса: «Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14:9).

Божий ответ на проблему страдания — не просто слово, но Слово; не идея, но Личность. Мысли абстрактны, личности же конкретны. Мысли — это знаки; они обозначают нечто более высокое, чем они сами, нечто реальное.

Потому и ответ не может быть просто идеей, он истинен, глубок и полезен, потому что иначе это будет только еще один знак, еще одна мысль, еще один перст — подобно перстам, указующим на другие персты, как наличие веры в вере, надежды в надежде, влюбленности в любви. Королевство зеркал.

Он не только здесь, но и сейчас. Он, искомый ответ, не только конкретен и реален в нашем мире, но и является составной частью нашей истории в личном и глобальном смысле. Его и наша история — едины. Божий ответ — не просто безвременная, вечная истина, но единственное и неповторимое катастрофическое событие, столь же реальное, как и история, описанная в газете сегодняшнего дня.

Это, конечно, самая известная, самая часто рассказываемая история в мире. Но она также и самая необычная, не теряющая свою необычность, свое благоговение, не только здесь, но и в вечности, где ангелы с трепетом взирают на то, от чего мы зеваем.

И, как это ни странно, она служит единственным ключом, который подходит к замку нашей страдальческой жизни, открывая наши нужды. Мы нуждались в хирурге, который пришел и вскрыл наши раны окровавленными руками. Он дал нам не просто плацебо, пилюлю или хороший совет. Он дал нам Себя. Ответ не просто слово, но Слово; не идея, но Личность.

Он пришел. Он вошел в пространство и время, и в страдание. Он пришел, как влюбленный. Любовь превыше всего жаждет близости, присутствия, единения. Не счастья. «Лучше несчастным с ней, чем счастливым без нее», — таковы слова влюбленного.

Он пришел. Это основополагающий факт, высокая истина, которая —единственная — удерживает нас от пули в висок.

Он пришел. Иов этим удовлетворился, несмотря на то, что Бог, придя, не дал ему ни одного ответа на тысячи мучивших его вопросов. Но Он сделал самое важное, дав самый важный дар: Себя. Это дар влюбленного.

Снизойдя к нашим слезам, нашему ожиданию, нашей темноте, нашему агонизирующему одиночеству, нашему воплю и недоумению, нашему плачу: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил меня?», Он пришел прямо в этот плач.

Войдя в наш мир, Он вошел также и в наше страдание. Он сидит рядом с нами в машине, застрявшей в снегу. Иногда Он помогает нам завести машину, но даже если и не делает этого, Он там. И только это и имеет значение.

Стоит ли переживать о машинах, успехах, чудесах или продолжительности жизни, если Бог — рядом? Он рядом с нами в самых низинных участках нашей жизни, покрывая их, как вода.

Вы разбиты? Он разбит вместе с вами. Вы отвержены? Вас презирают не только за злое, но и за доброе, или даже за попытку сделать добро? Он был «презрен и умален пред людьми».

Вы скорбите? И эта скорбь хорошо вам знакома, она ужасающе часто посещает вас? Говорите ли вы себе: «О, нет, только не это! Я больше не могу!» Он был «муж скорбей, изведавший болезни». Вас не понимают люди, от вас отворачиваются? Они «отвращали от Него лицо свое», как от отверженного, от прокаженного. Вашу любовь предали? Ваши нежнейшие отношения разорваны? Он тоже любил и был предан теми, кого любил. «Пришел к своим и свои Его не приняли».

Иногда нам кажется, что жизнь проходит мимо, оставляя нас на обочине, увлекая в пучину ненужности и забвения. Он тоскует вместе с нами. Его тоже не замечают в мире. Его страдающая любовь отвержена.

Его последователи часто сами виновны в этом; они сделали Его имя соблазном, особенно среди избранного народа. Как иудею найти дорогу к Нему через сломанные копья кровавых предубеждений? Мы почти лишили возможности Его собственный народ любить Его, видеть Его таким, как Он есть, без дыма сражений и холокоста. Присутствие — признак любви.

Как Он смотрит на нас сейчас? С постоянной скорбью, но не с презрением. Мы раним Его. В Его кресте тысяча девятьсот гвоздей. Мы, Его возлюбленные, долгожданные, страстно желанные, все время холодны и корректны, все время держимся на расстоянии. А Он все еще вынашивает наш мир, как курица, которая высиживает яйцо, как мать, у которой все ее возлюбленные дети обратились против нее. «Оставит ли мать грудное дитя? Даже если и она оставит, Я не оставлю тебя».

Он рядом с нами не только в страданиях, но и даже и тогда, когда мы грешим. Он не отворачивает Свое лицо от нас, несмотря на то, что мы отворачиваемся от Него. Он терпит нашу духовную коросту и наши шрамы, наши насмешки и хохот, нашу ненависть и высокомерие только для того, чтобы быть с нами. Присутствие — признак любви.

Нисходит ли Он в наш ад? Да. Незабываемая строка от Кори Тен Бум из глубины нацистского лагеря смерти: «Как глубока не была бы пропасть, Его любовь еще глубже».

Нисходит ли он в насилие? Да, подвергаясь ему и оставляя нам выбор, который до сего дня только некоторые мужественные души осмелились сделать; наиболее заметен в нашем веке даже не христианин, а индус.

Нисходит ли он в безумие? Да, и в эту тьму тоже. Даже в безумие суицида? Может ли Он быть и там? Да, может. «И тьма не затмит от Тебя». Он открывает или творит свет даже там, во тьме безумия — возможно, не до будущего мира, но до освобождения через смерть.

Ибо самая темная дверь в мире поддалась, и свет свыше устремился в наш мир, освещая нам путь, ведь Он изменил значение смерти. Он не просто воскрес из мертвых, Он изменил значение смерти, а значит, и значение всех маленьких смертей, всех страданий, приближающих смерть и приводящих к ней.

Смерть, как рак, проникает в жизнь. Каждый день мы теряем часть жизни — здоровье, силы, молодость, надежды, мечты, друзей, детей, саму жизнь — все это медленно утекает, как вода сквозь наши дрожащие от безнадежности пальцы. Мы ничего не можем сделать, самые отчаянные наши попытки не могут удержать жизнь.

Не утекает только та жизнь, которая уже вся разлилась водой. Не разбиваются только те сердца, которые тщательно возводят маленькие преисподние самоконтроля без любви, коконы безопасности, респектабельного эгоизма, чтобы оградить себя от периодически накатывающихся волн печали, которые рано или поздно постигают всех нас.

Он пришел в жизнь и смерть, и все еще приходит. Он все еще здесь. «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мат. 25:40).

Он здесь. Он в нас и мы в Нем; мы — тело Его. Он задыхался в печах Освенцима. Над ним насмехались в советские времена. Его разрывали на части в тысячах легальных и безопасных лагерях смерти для нерожденных детей, разбрасывая по всему миру, и эти частички слишком малы, чтобы нам видеть их и переживать о них.

Он предан забвению в мире, больше чем кто-либо еще. Он — Тот, кого нам нравится ненавидеть. Он исполняет то, к чему призывал: Он обращает другую щеку под наши удары. Это как раз то, чем является любовь, что она делает и что она получает взамен.

Любовь привела Его сюда. Только любовь. Мухи, жужжащие у креста, удары римского молотка, разрывающие гвоздями Его нежную мягкую плоть, бесконечно более жестокие удары от Его собственного народа, не знающая пощады ненависть, ударяющая по сердцу — за что? За любовь. Бог есть любовь, точно так же, как солнце — это огонь и свет, и Он не может не любить, как солнце не может не светить. Он не всегда утирает слезы, но Он плачет вместе с нами.

Следовательно, когда мы чувствуем, что жизнь нас бьет по голове или по сердцу, мы знаем — мы должны это знать — что Он с нами, принимает эти удары. Каждая наша слеза становится Его слезами. Он, быть может, еще не осушил наши слезы, но Он плачет вместе с нами. Хотели бы мы, чтобы Он отер с наших очей слезы, в то время как Его очи полны ими?

Он пришел. Он здесь. Это очень важно. Если Он не исцеляет все наши раздробленные кости, изломанные жизни, разбитую любовь сейчас, то Он Сам, как преломленный хлеб, нисходит в наши обстоятельства, питая нас. И показывает нам, что мы можем использовать саму нашу изломанность, чтобы питать тех, кого мы любим.

Поскольку мы — Его тело, мы также хлеб, преломленный за других. Наша несостоятельность помогает исцелить жизни окружающих; наши слезы помогают утереть слезы с их очей; будучи ненавидимы, мы помогаем тем, кого мы любим. Когда те, кого мы любим, кладут трубку, не дослушав нас, мы не прекращаем с ними общение. Его присутствие с нами позволяет нам быть с теми, кто отказывается от нас.

Вероятно, Он даже там, где страдают животные, если, как Писание, кажется, говорит, мы каким-то образом ответственны за них, и они страдают вместе с нами. Он не только наблюдает за падением на землю каждой «малой птицы», но и страдает вместе с ней.

Все наши страдания превращаются в Его труд, наши страсти в Его действие. Вот почему, по мнению Паскаля, Он учредил молитву: чтобы наделить творение достоинством причинности. Мы и в самом деле Его тело; Церковь — это Христос, в том смысле, в котором мое тело — это я. Вот почему апостол Павел говорит, что он восполняет в плоти своей недостаток скорбей Христовых за Тело Его (Кол. 1:24).

Итак, ответ Божий на проблему страдания — не только событие 2 000 летней давности, но это то, что происходит и сейчас в нашей жизни. Решением проблемы наших страданий являются сами страдания! Все наши страдания могут стать частью Его труда, величайшего труда, когда-либо совершаемого, труда спасения, труда, которым мы помогаем нашим любимым обрести вечную радость.

Каким образом? Это может произойти при одном условии: если мы верим. Вера — это не просто разумный выбор, который мы делаем; это соглашение с Ним. «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20).

Согласно Евангелию от Иоанна, верить — означает принимать (Ин. 1:12), принимать то, что Бог уже сделал. Его часть труда завершена (Он сказал на кресте: «Совершилось»). Наша часть — принять этот труд и позволить Ему совершить работу в нас и через нас, в том числе и через наши слезы. Мы возносим наши печали к Нему, а Он и в самом деле принимает их и использует настолько действенно, что мы замерли бы от восторга, если бы узнали, как именно.

Христианин видит страдания, как и все остальное, в совершенно другом свете, в совершенно другом контексте, чем неверующий. Он рассматривает их и все остальное в контексте отношений между Богом и им, как дар от Бога, приглашение от Него, призыв к действию, нечто общее между Богом и им. Все относительно.

Неверно считать, что я имею отношение к объекту, а Бог находится где-то на заднем плане; это Бог является Тем, к Кому я имею отношение. Все между нами и Богом. Природа — это не просто природа, но творение, Божье творение. Рождение детей — это произведение потомства. Я сам — это Его образ, не мой, но Его, взятый мною взаймы. Наши страдания становятся трудом любви.

Итак, что же такое страдание для христианина? Это приглашение Христа последовать за Ним. Христос взошел на крест, и мы приглашены к тому же самому кресту. Не потому, что это крест, но потому что это Его крест. Страдания благословенны не потому, что это страдания, но потому что это Его страдания.

Не страдания служат объяснением для креста; крест служит обстоятельством, которое объясняет страдания. Крест сообщает это новое значение страданию; теперь это не только между Богом и мною, но также и между Отцом и Сыном. Первое «между» вознесено к Троице в обмен на второе. Христос позволяет нам быть участниками Его креста, потому что это означает позволение участвовать в обмене с Троицей, разделять глубокую внутреннюю жизнь Бога.

Фрейд говорил о двух наших абсолютных потребностях — в любви и в труде. Обе теперь удовлетворены в том, чего мы больше всего боимся — в страдании.

Труд — ибо наши страдания становятся opus dei, работой Божьей, работой по строительству Его Царствия.

Любовь — ибо наши страдания становятся трудом любви, трудом искупления, спасающим тех, кого мы любим.

Истинная любовь, в отличие от популярных сентиментальных подделок, желает страдать. Любовь — это не «лямур». Любовь — это крест.

Мы начали с проблемы исключительно страдания, со креста без Христа. Но нам нельзя впадать и в противоположную, такую же ошибочную крайность — Христос без креста. Взгляните на распятие. Святой Бернард Клеровский говорит, что всякий раз, когда он это делает, пять ран Христа кажутся ему губами, произносящими: «Я люблю тебя».

Таким образом, чтобы решить проблему страдания, Иисус совершил три вещи.

Во-первых, Он пришел. Он страдал вместе с нами.

Во-вторых, став человеком, Он изменил смысл страдания: теперь это часть Его искупительного подвига. Наши смертные муки становятся муками рождения в рай, не только для нас самих, но также и для тех, кого мы любим.

В-третьих, Он умер и воскрес. Умерев, Он заплатил цену за грех и открыл для нас небеса; воскреснув, Он превратил пропасть смерти в двери, конец в начало.

Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении.

Третье дело — воскресение. Это не просто меняет все в мире. Многие соболезнования начинаются со слов, вроде: «Я знаю, что ничто не может вернуть дорогого вам человека, но…»

И не важно, что будет сказано дальше, не важно, сколь утешительной будет психология, которая последует за этим «но», человеку, потерявшему близких, христианство говорит нечто такое, что все остальное делает тривиальным, нечто такое, что более всего жаждет слышать скорбящий: Бог может вернуть наших дорогих к жизни и сделает это. Воскресение существует.

Какое это имеет значение? Дело все в том, дана ли нам вечная и бесконечная радость или же вечная и бесконечная печаль. Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении (анастасис) (Деян. 17). Павел также говорил: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор.15:14,19).

По воскресении, когда уже не будет больше слез, мы — невероятно! — будем оглядываться на наши печали и смеяться, не насмешки ради, но от радости. Да мы и сейчас порой поступаем так же.

После того как тяжкая тревога улеглась, серьезная проблема решена, тяжелая болезнь исцелена, сильная боль отпустила, ретроспективно прошлое выглядит совсем по-другому, не таким, каким оно казалось, когда это было в будущем, в перспективе, или в настоящем, в момент переживания. Помните смелое высказывание святой Терезы, которая говорила, что в раю самая несчастливая земная жизнь будет выглядеть как всего лишь одна ночь в неудобном отеле!

Если вам трудно в это поверить, если вы считаете, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, знайте, что даже атеист Иван Карамазов понимал, в чем состоит эта надежда. Он говорил:

«Я убежден как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми…»

Но почему же тогда Иван остается атеистом? Потому что, несмотря на то, что он верит, он не принимает этого. Он не сомневающийся, он бунтарь. Как и его герой, Великий Инквизитор, Иван обвиняет Бога в том, что Он недостаточно добр. В этом глубочайший источник неверия: не разума, а воли.

История, которую я рассказал, самая древняя и самая известная из историй. Потому что это первоначальная история любви, история, которую нам больше всего нравится рассказывать.

Толкин говорит: «Из всех рассказываемых историй эту человек считает наиболее истинной». Она читается между строк в сказках, и потому мы находим сказки так странно неотразимыми. Ее красиво и глубоко пересказывает Кьеркегор во второй главе «Философских фрагментов», в истории о царе, который любил и добивался расположения скромной крестьянской девушки. Она символически передана в величайшей поэме любви, в Песне Песней, любимой книге мистиков.

Само ее очарование служит признаком истинности. И в самом деле, как могла эта сумасбродная мысль, это волнующее желание прийти на ум и сердце человека? Как могло создание, лишенное пищеварительной системы, пожелать пищи? Как могло создание, лишенное качеств, присущих мужчине, пожелать женщину? Как могло создание, лишенное разума, пожелать знаний? И как могло создание, лишенное возможности общаться с Богом, возжелать Бога?

Давайте вернемся немного назад. Мы начали с тайны, не просто с тайны страданий, но с тайны страданий в мире, который сотворен любящим Богом. Каков выход у Бога в этой ситуации?

Божий ответ на этот вопрос — Иисус. Но Иисус не вышел из нашей ситуации, Он вошел в нее. Вот почему так важна доктрина о божественности Христа: если на кресте страдал не Бог, а просто хороший человек, тогда Бог вне этой ситуации, вне креста, вне страданий. И если Бог вне ситуации страданий, тогда у Него нет выхода. Как Он может сидеть на небе и не обращать внимания на наши слезы?

Как мы видим, есть только одна веская причина не верить в Бога: грех. И Бог Сам отвечает на этот аргумент, но не словами, а делами и Своими слезами. Иисус — это слезы Бога.

Из книги Making Sense Out of Suffering by Ignatius Press

Питер КРИФТ