4 Искушение: откровенный разговор в пустыне

4

Искушение: откровенный разговор в пустыне

Любовь подчиняется тем и повелевает только теми, кто подчиняется ей. Любовь — это отречение. Бог — это отречение.

Симона Вейл

Евангелия утверждают, что Иисус, еврей, выросший в окрестностях Галилеи, был не кто иной, как Сын Божий, посланный с небес, чтобы возглавить борьбу со злыми силами. Принимая во внимание такую миссию, немедленно задаешься определенными вопросами о том, были ли в этой миссии приоритеты. Во главе списка стоят природные бедствия: если Иисус обладал властью исцелять болезни и воскрешать умерших, почему бы не взяться за решение нескольких макропроблем вроде землетрясений и ураганов, а может, и за весь зловещий рой мутирующих вирусов, настоящее бедствие для земли?

Философы и теологи возлагают вину за многие из все еще существующих на земле несчастий на последствия человеческой свободы, которая поднимает целый ряд новых вопросов. Может быть, мы и вправду наслаждаемся слишком большой свободой? У нас есть свобода вредить друг другу и убивать друг друга, вести всемирные войны, грабить нашу планету. Мы даже обладаем свободой бросать вызов Богу, жить безо всяких ограничений, словно окружающего нас мира не существует. По крайней мере, Иисус мог придумать какое–нибудь неопровержимое доказательство, которое заставило бы замолчать всех скептиков, решительно передав остальное в руки Бога. Такого Бога, как он есть, легко отрицать и легко пренебрегать им.

В юности первый «официальный» поступок Иисуса, когда он ушел в пустыню, чтобы встретиться с обвинителем лицом к лицу, предоставил ему возможность адресовать к кому–либо эти проблемы. Сам сатана искушал Сына Божьего нарушить правила и пойти по более простому пути ошеломления людей своим сиянием.

На кон на песчаных равнинах Палестины было поставлено больше, чем просто характер Иисуса; человеческая история висела на волоске.

Когда Джон Мильтон написал продолжение своей поэмы «Потерянный рай», он сделал именно Искушение, а не распятие переломным в стремлении Иисуса завладеть миром. В Саду мужчина и женщина пережили грехопадение, соблазнившись на обещания сатаны поднять их над тем положением, которое им определено. Тысячи лет спустя другой представитель — Второй Адам, по словам Павла — сталкивается с подобной проверкой, однако любопытно вывернутой наизнанку. «Можешь ли быть подобным Богу?» — спросил Змей в Эдеме; «Можешь ли во истину быть человеком?» — спросил искуситель в пустыне.

Когда я читаю историю искушения Иисуса дьяволом, мне приходит в голову, что, при отсутствии свидетелей, все известные нам подробности должны исходить от самого Иисуса. По какой–то причине Иисус чувствовал себя обязанным открыть своим ученикам этот момент борьбы и человеческой слабости. Я полагаю, что искушение было неподдельным противоречием, а не ролью, которую разыгрывал Иисус по заранее подготовленному сценарию. Тот же самый искуситель, который нашел уязвимое место в Адаме и Еве, рассчитал свой выпад против Иисуса с чрезвычайной тщательностью.

У Луки происходящее имеет оттенок невысказанной до конца драмы. «Иисус, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню. Там сорок дней он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни, а по прошествии их напоследок взалкал». Подобно воинам, вышедшим на поединок, два вселенских гиганта сошлись на пустынной сцене. Один, только начавший свою миссию на вражеской территории, пришел в ужасно ослабленное состояние. Другой, уверенный в себе и чувствующий себя как дома, завладел инициативой.

Мне не дают покоя некоторые подробности Искушения. Сатана соблазнял Иисуса превратить камень в хлеб, предлагал ему все царства Вселенной, побуждал его броситься с высокого купола, чтобы проверить заповедь Господа о неприкосновенности Иисуса. Где же зло в этих просьбах? Три искушения кажутся чем–то вроде прерогатив Иисуса, очень характерные черты ожидаются в Мессии. Почему бы Иисусу не увеличить количество хлебов до пяти тысяч, это была бы гораздо более впечатляющая демонстрация. Он мог бы также преодолеть смерть и воскреснуть, чтобы стать Царем Царей. Три искушения не кажутся несущими зло сами по себе — и все же совершенно ясно, что в пустыне произошло что–то кардинально важное.

Английский поэт Жерар Мэнли Хопкинс представляет Искушение как нечто похожее на ознакомительную встречу между Иисусом и сатаной. Сбитый с толка темным покровом Воплощения, сатана не был в точности уверен, был ли Иисус обыкновенным человеком, или явлением Бога человеку, или ангелом с ограниченной властью, как он сам. Он провоцировал Иисуса на то, чтобы тот сотворил чудеса, с той лишь целью, чтобы разведать, насколько силен его противник. Мартин Лютер, рассуждая о том, что в течение всей своей жизни Иисус «вел себя скромно, общался с грешными мужчинами и женщинами и, в конечном итоге, его никто не воспринимал всерьез», в связи с чем «дьявол не заметил и не узнал его. Ибо взор дьявола направлен вдаль; он ищет только чего–то большого и выдающегося и входит в него; он не смотрит вниз, себе под ноги».

В евангельских текстах участники этого поединка относятся друг к другу с некоторым осторожным уважением, словно два боксера, кружащиеся на ринге. Для Иисуса труднее всего было не поддаться искушению сразу. Почему бы просто не уничтожить искусителя, избавив человеческую историю от злодеяний? Иисус на это не пошел.

Со своей стороны, сатана предложил сделку: его отказ от власти над миром в обмен на удовольствие ощущать свое превосходство над Сыном Божиим. Хотя сатана сам предложил эти испытания, в конце концов, он же их и не выдержал. В двух испытаниях он просто попросил у Иисуса доказательств его личности; в третьем он требовал поклонения, на которое Бог никогда не согласится.

Искушение разоблачило сатану, в то время как Бог остался под маской. «Если ты Бог, — сказал сатана, — тогда порази меня. Поступи так, как поступил бы Бог». Иисус ответил: «Только Бог принимает подобные решения, и посему я ничего не сделаю по твоей команде».

В легких фильмах Вима Вендера об ангелах («Крылья желания»; «Даль близка»), небесные создания болтают друг с другом с детской наивностью о том, на что это должно быть похоже: пить кофе, переваривать пищу, ощущать тепло и боль, чувствовать, как двигается твой скелет при ходьбе, чувствовать прикосновение другого человеческого существа, восклицать «аи!» и «ой!», поскольку не все известно заранее, жить минутами и часами и таким образом столкнуться с понятием «теперь», вместо простого и понятного «вечность». В возрасте тридцати или тридцати с небольшим лет впервые выйдя на поединок с сатаной в пустыне, Иисус уже ощутил все эти «преимущества» человеческого бытия. Он уютно чувствовал себя в своей оболочке из кожи.

Когда я оглядываюсь на три искушения, я вижу, что сатана предложил соблазнительный прогресс. Его искушения были обращены к доброму началу человеческого существа, а не к злому: вкушать хлеб, не будучи подверженным строгим законам голода и земледельческого труда, рисковать, не подвергаясь настоящей опасности, наслаждаться славой и силой, и, в перспективе, не оказаться в горьком одиночестве — одним словом, нести корону, а не крест. (Искушение, которое выдержал Иисус, до сих пор является объектом вожделения многих из нас, его последователей.)

Апокрифические Евангелия, признанные церковью ложными, выдвигают предположение, что было бы, если бы Иисус не устоял перед искушениями сатаны. Эти фантастические сочинения изображают младенца–Иисуса, делающего из глины воробьев, которых он мог оживить дыханием, и бросающего сушеную рыбу в воду, чтобы посмотреть, как она чудесным образом поплывет. Он превращал своих товарищей по детским играм в козлов, чтобы проучить их, и делал людей слепыми и глухими просто ради удовольствия их вылечить. Апокрифические Евангелия второго века нашей эры являются предшественниками современных комиксов. Их ценность заключается в том контрасте, который они образуют по отношению к настоящим Евангелиям, изображающим Мессию, который не использует чудодейственную силу для своей выгоды. Начиная с Искушений, Иисус выказал нежелание брать в руки бразды правления миром.

Малкольм Магериг во время съемок документального фильма в Израиле неожиданно для себя задумался над Искушением:

Как раз в самый подходящий момент для съемок, когда тени были достаточно длинными и свет не слишком слабым, я случайно заметил невдалеке целое поле камней, одинаковых и необычайно похожих на буханки хлеба, коричневые и хорошо пропеченные. Как легко было бы Иисусу превратить эти каменные хлебы в съедобные, как, позднее, он превратил воду в вино на свадебном празднестве! Да, в конце концов, почему бы и нет? Римские власти раздавали бесплатный хлеб, чтобы поддержать авторитет империи Кесаря, и Иисус мог делать то же самое для поддержания своего авторитета… Иисус мог по мановению руки сделать так, чтобы основой христианского мира стали не четыре сомнительных Евангелия и не потерпевший поражение человек, прибитый к кресту, а принципы тщательного социально–экономическое планирования. Любая утопия могла обратиться в реальность, любая надежда могла сбыться и любой сон стать явью. Каким благодетелем стал бы Иисус тогда. Ему бы в равной степени рукоплескала Лондонская Школа Экономки и Гарвардская Школа Бизнеса; статуя на Парламент Сквер, и еще большая на Капитолийском Холме, и на Ред Сквер… Вместо этого, он отверг такую возможность, сказав, что следует поклоняться только Богу.

По мнению Магерига, Искушение вращалось вокруг основного вопроса, возникавшего в сознании соотечественников Иисуса: Каким должен быть Мессия? Народный Мессия, который превращал бы камни в хлеб, чтобы кормить толпы людей? Мессия Торы, возвышающийся во славе на вершине храма? Царь Мессия, правящий не только Израилем, но и всеми государствами Земли? Короче говоря, сатана предлагал Иисусу шанс стать громогласным Мессией, в котором, как нам кажется, мы нуждаемся. Конечно, в описании Магерига я узнаю Мессию, которого я себе представляю.

Мы готовы ко всему, кроме Страдающего Мессии, каким и был Иисус, с одной стороны. Сатана почти попал в яблочко, когда предложил Иисусу броситься с высоты вниз, чтобы проверить милость Божию. Однажды, в порыве гнева, Иисус бросил Петру строгий упрек: «Отойди от Меня, сатана! — сказал он, — …ты мне соблазн! Потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Петр возразил на предсказание Иисуса о страданиях и смерти: «Будь милостив к Себе, Господи!

Да не будет этого с тобою», — и эта инстинктивная защитная реакция задела Иисуса за живое. По словам Петра, Иисус снова слышал обольщение сатаны, искушавшего его ступить на более легкий путь.

Когда Иисуса прибили к кресту, он услышал последнее искушение. Преступник насмехался над ним: «Если Ты Христос, спаси себя и нас». Зрители подхватили крик: «Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него; уповал на Бога; пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему». Но ни помощи, ни чуда не было, не было легкого, безболезненного пути. Хотя Иисус спасал других, спасал с такой легкостью, он не мог спасти себя самого. Должно быть, он знал об этом, когда оказался лицом к лицу с сатаной в пустыне.

Среди моих собственных соблазнов обычно такие типичные пороки, как похоть и жадность. Однако когда я размышляю об искушениях Иисуса, я нахожу, что их центром является причина его прихода на Землю, его «стиль» работы. На самом деле, сатана предлагал Иисусу ускоренный вариант осуществления его миссии. Он мог завоевать доверие толпы, создавая по мере необходимости пищу, и, затем, взять под контроль все государства Земли, при этом оставаясь все время в безопасности. «Почему твои ноги медлят нести тебя к тому, что всего лучше?» — язвительно замечает сатана по версии Мильтона.

Впервые я обнаружил подобный взгляд на проблему в творчестве Достоевского, который сделал сцену Искушения центральной сценой своего великого романа «Братья Карамазовы». Агностик Иван Карамазов пишет сочинение под названием «Великий Инквизитор», где местом действия является Севилья шестнадцатого века во времена расцвета инквизиции. В этой поэме переодетый Иисус появляется в городе в то время, когда ежедневно на костре сжигали еретиков. Великий Инквизитор, «девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами», узнает Иисуса и приказывает бросить его в темницу. Сцена посещения в тюрьме намеренно построена так, что обращается к искушению в пустыне.

У Инквизитора есть обвинение в адрес Иисуса: отказавшись от трех искушений, Иисус лишился трех величайших сил, бывших в его распоряжении: «чудо, тайна и авторитет». Он должен был последовать совету сатаны и творить чудеса по требованию, чтобы увеличить свою славу среди людей. Ему следовало принять предложенную ему власть и силу. Неужели Иисус не понимал, что людям нужно нечто большее, чем очередной предмет поклонения, который не подлежит сомнению? «Вместо того, чтоб овладеть людскою свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениям и душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою».

По утверждению Инквизитора, Иисуса, выдержавшего искушение сатаны, который соблазнял его пренебречь человеческой свободой, теперь было слишком легко отвергнуть. Он отказался от самого главного преимущества: от силы вызывать веру. К счастью, продолжает хитрый Инквизитор, церковь распознала ошибку и исправила ее, и с тех пор полагалась на чудо, тайну и власть. По этой причине Инквизитор должен казнить Иисуса еще раз, чтобы он не мешал работе церкви.

Этой сцене из «Братьев Карамазовых» добавил пикантности тот факт, что во время ее написания в России зарождалась организация коммунистических революционеров. Как отмечал Достоевский, они тоже позаимствуют свою систему у церкви. Они обещали обратить камни в хлеб и гарантировали безопасность всех граждан в обмен на одну простую вещь: их свободу. Коммунизм станет в России новой религией, которая тоже будет основываться на чуде, тайне и власти.

Спустя больше ста лет после того, как Достоевский написал этот обескураживающий диалог о силе и свободе, у меня появилась возможность посетить его родину и воочию убедиться, к каким результатам привело семидесятилетнее правление коммунистов. Я приехал в ноябре 1991 года, когда советская империя распадалась, Михаил Горбачев уступал дорогу Борису Ельцину, а вся нация пыталась заново переосмыслить себя. Железная хватка власти ослабла, и теперь люди соревновались в свободе слова, говоря все, что пожелают.

Я отчетливо помню встречу с издателями газеты «Правда», в прошлом официального печатного органа коммунистической партии. «Правда», как и любое другое учреждение, покорно служила коммунистической «церкви». Однако теперь тираж «Правды» катастрофически падал (с одиннадцати миллионов до 700000), так как коммунизм впал в немилость. Издатели «Правды» казались людьми серьезными, искренними, проницательными — и потрясенными до глубины души. Потрясенными настолько, что теперь они спрашивали совета у представителей религии, которую основатель их партии назвал «опиумом для народа».

Издатели с легкой завистью заметили, что христианство и коммунизм имеют много общих идеалов: равенство, равноправие, справедливость и расовая гармония. И все же им пришлось признать, что марксистская реализация этих принципов породила самые ужасные кошмары, какие только видел мир. Почему?

«Мы не знаем, как мотивировать для людей проявление сострадания, — сказал главный редактор, — мы пытались собирать деньги для детей, пострадавших в Чернобыле, но средний российский гражданин лучше потратит эти деньги на выпивку. Как вы перевоспитываете людей и находите подходящие мотивы? Как вы делаете их добрыми?»

Семьдесят четыре года коммунизма, несомненно, доказали, что добро не может появиться по указанию Кремля и быть навязано силой оружия. По горькой иронии судьбы, попытки привить мораль ведут к появлению патологических бунтарей и правителей–тиранов, которые преступают все границы морали. Я уехал из России с четким ощущением, что нам, христианам, стоило бы заново выучить простой урок Искушения. Добро не может быть навязано со стороны, оно должно вырастать изнутри.

Искушение в пустыне показывает принципиальную разницу между Божественной силой и силой сатаны. Сатана властен принуждать, ослеплять, добиваться повиновения, разрушать. Люди многое переняли у этой силы, а правительства глубоко зачерпывают из ее источника. С помощью хлыста, полицейской дубинки или АК–47, человеческие существа могут заставить других людей делать почти все, что им нужно. Сила сатаны действует извне и принудительно.

Божественная сила, напротив, действует изнутри и по доброй воле. «Ты не сошел [с креста] потому, что опять–таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной», — сказал Инквизитор Иисусу в романе Достоевского. Такая сила иногда может показаться слабостью. Божественная сила, обреченная на постепенную мягкую трансформацию из глубины человеческой души наружу, необратимо зависящая от человеческого выбора, похожа на своего рода отречение. Все родители и любящие люди знают, что любовь может оказаться бессильной, если тот, на кого она направлена, решает отвергнуть ее. «Бог не нацист», — сказал Томас Мертон. Действительно, это так. Повелитель Вселенной станет ее жертвой, бессильный перед отрядом солдат в саду. Бог делал себя слабым только с одной Целью — чтобы предоставить людям возможность самим принять свободное решение, как с ним поступить [7].

* * *

Сёрен Кьеркегор писал о легкой руке Господа Бога: «Всемогущий, который может простереть свою карающую десницу над миром, может также и коснуться его с такой легкостью, что творение получит независимость». Иногда, признаюсь, мне хочется, чтобы рука Бога была тверже. Моя вера страдает от переизбытка свободы, от слишком многих искушений неверием. Иногда я хочу, чтобы Бог ошеломил меня, превратил мои сомнения в уверенность, предъявил окончательное доказательство его существования и того, что он не чужд человеку.

Я бы хотел, чтобы Бог принимал более активное участие в делах человеческих. Если бы Бог просто проявил свою волю и сбросил с трона Саддама Хусейна, сколько жизней было бы спасено во время войны в Персидском заливе. Если бы Бог сделал то же самое с Гитлером, сколько евреев осталось бы в живых. Почему Бог сидит «сложа руки»?

Я хотел, чтобы Бог принял более активное участие и в моей собственной жизни. Я хочу быстрых и эффектных ответов на мои молитвы, исцеления моих болезней, защиты и безопасности для моих близких. Я хочу, чтобы. Бог не был двусмысленным, я хочу, чтобы он был тем, к кому бы я мог апеллировать, убеждая моих сомневающихся друзей.

Когда меня посещают такие мысли, я чувствую в себе грех, приглушенное эхо того вызова, который сатана бросил Иисусу две тысячи лет назад. Теперь Бог преодолевает эти искушения, как некогда Иисус преодолел их на Земле, делая ставку на неторопливость и мягкость. Как пишет Джордж Макдональд,

Вместо того, чтобы сокрушить зло своей божественной силой; вместо того, чтобы творить правосудие и наказывать виновных; вместо того, чтобы посредством правления совершенного государя установить мир на земле; вместо тог, чтобы собрать детей Иерусалима под Своим крылом, хотят они того или нет, и спасти их от тех ужасов, которые мучили его всезнающую душу — Он позволил злу править бал, пока оно в состоянии это делать; Он довольствовался неторопливой, не впечатляющей и только самой необходимой помощью; Он делал людей добрыми; предоставил свободу сатане, нисколько его не контролируя…

Любить добродетель, значит, стимулировать ее рост, а не мстить за нее… Он отвергал всякое побуждение действовать быстрее, принося при этом меньше добра.

«Иерусалим, Иерусалим, — воскликнул Иисус в эпизоде, на который ссылается Макдональд, — сколько раз я стремился собрать ваших детей вместе, как курица собирает цыплят под своим крылом, но вы не желали этого». Ученики предлагали, чтобы Иисус обрушил огонь на не желающие каяться города; Иисус же, напротив, испустил беспомощный крик, как бы ни удивительно было слышать фразу «если только» из уст Сына Божьего. Он не хотел навязывать себя тем, кто этого не желал.

Чем больше я пытаюсь узнать Иисуса, тем большее впечатление на меня производит то, что Иван Карамазов назвал «чудом сдержанности». Чудеса, которые предлагал сатана, знамения и чудеса, которых требовали фарисеи, те окончательные доказательства, которых жажду я, — это не было бы серьезной проблемой для всемогущего Бога. Гораздо более удивителен его отказ демонстрировать свою силу и ошеломлять. Настоятельное желание Бога предоставить человеку свободу настолько абсолютно, что Он подарил нам способность жить так, как будто Он не существует, плевать Ему в лицо, распинать Его на кресте. Безусловно, Иисус знал обо всем этом, когда стоял лицом к лицу с искусителем в пустыне, сосредоточив свою мощь на энергии сдержанности.

Я верю в то, что Бог сдерживает себя, потому что никакая пиротехническая демонстрация всемогущества не достигнет той цели, которой Он жаждет достичь. Хотя сила и может принудить к подчинению, только любовь может вызвать любовь в качестве ответной реакции, что и является тем единственным условием, которого Бог требует от нас, и той причиной, по которой он нас создал. «И когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе», — сказал Иисус. Если не принимать во внимание слова, сказанные в добавок к этому Иоанном, «сие говорил Он, давая разуметь, какою смертью Он умрет». Природа Бога раскрывается в том, что он отдает себя; Он взывает к священной любви.

Мне вспоминается один день в Чикаго, послеобеденные часы которого я проводил в ресторане на открытом воздухе, слушая, как пожилой человек рассказывает историю своего «блудного сына». Джейк, его сын, не мог удержаться ни на одном из рабочих мест. Он спускал все свои деньги на наркотики и алкоголь. Домой он звонил редко и доставлял мало радости и много горя своим родителям. Отец Джейка описал мне ту беспомощность, которую он чувствовал, в своих словах, подобных тем, которые Иисус обращал к Иерусалиму. «Если бы я только мог вернуть его, дать ему кров и попытаться показать ему, как я его люблю», — сказал он. Он с трудом совладал со своим голосом, затем добавил: «Странно то, что хотя Джейк отвергает меня, но его любовь значит для меня больше, чем любовь остальных моих трех сыновей, которые отвечают мне взаимностью. Странно, не так ли? Такова любовь». Мне кажется, что в этой последней фразе, состоящей из двух слов, больше проникновения в тайну Божественной сдержанности, чем в любой книге по теодицее, которую мне приходилось держать в руках. Почему Бог довольствуется неторопливым и не впечатляющим ростом добродетели, вместо того, чтобы мстить за нее? Такова любовь. Любовь обладает своей собственной силой, единственной силой, которая способна полностью овладеть человеческим сердцем.

Хотя и потерпев неудачу во всех трех попытках, сатана все же покидает поле брани с деланной улыбкой. Твердый отказ Иисуса играть по тем правилам, которые предлагает ему сатана, не означал того, что сам сатана не может продолжать игру по этим правилам. В конце концов, в его распоряжении все еще оставались все царства Вселенной, а теперь вдобавок к этому он еще и познакомился с самообладанием Бога. Самообладание Бога создает благоприятную возможность для тех, кто ему противостоит.

Конечно, последовали и другие стычки. Иисус силой изгонял демонов, но Дух, которым он заменял их, был гораздо менее властным и всегда зависел от воли того человека, который был им одержим. Возможности для совершения зла предоставлялись в изобилии: Иисус также допускал их в своем подобии Царства Божьего, растущего посреди зла, как колосья пшеницы, окруженные сорняками.

С точки зрения сатаны, искушение предоставляет новую возможность проявить себя. Дети из «Повелителя мух» могли излазить свой остров вдоль и поперек, абсолютно свободные от авторитета взрослых. Более того, Бог мог быть обвинен в произошедших несчастиях. Если Бог собирался сидеть сложа руки, в то время как происходили такие злодеяния, как крестовые походы и Холокост, то вполне естественно обвинить в этом отца, а не детей. Мне кажется, что, выдержав искушение в пустыне, Иисус подверг риску репутацию Бога. Бог обещал Когда–нибудь вернуть земле былое совершенство, но как быть, пока этого не произошло? Болото человеческой Истории, насилие, присутствующее даже в истории церкви, грядущий апокалипсис — стоит ли все это Божественной сдержанности? Проще говоря, стоит ли платить такую цену за человеческую свободу?

Ни один человек, живущий в процессе возвращения Земле совершенства, а не наслаждающийся его плодами, не может честно ответить на этот вопрос. Все, что я могу сделать, это вспомнить о том, что Иисус, единственный боец, стоящий во всеоружии лицом к лицу со Злом, обладающий силой, способной уничтожить его, избирает другой путь. Защита свободной воли этого известного своей греховностью рода казалась ему стоящим делом. Этот выбор не мог даться ему легко, поскольку он подразумевал не только его собственные страдания, но и страдания его последователей.

Когда я обозреваю последние годы жизни Иисуса, я понимаю, что идея сдержанности, зародившаяся в пустыне, оставалась с ним до самого конца. Я не могу себе представить, чтобы Иисус кого–нибудь принуждал. Напротив, он демонстрировал последствия выбора, а затем предоставлял человеку возможность принимать решение. Он бескомпромиссно отвечает на вопрос богатого человека, а затем отпускает его. Марк дает очень точный комментарий: «Иисус, взглянув на него, полюбил его». Иисус не испытывал иллюзий по поводу того, чем мир ответит ему: «И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь».

Иногда мы используем термин «комплекс спасителя», описывая нездоровый синдром, сопровождающийся навязчивой идеей решать чужие проблемы. Однако настоящий Спаситель, похоже, был свободен от этого комплекса. Он не был обязан при жизни переделывать ;весь мир или исцелять людей, которые не были готовы к тому, чтобы быть исцеленными. Как пишет Мильтон, «сначала в Иисусе было больше от человека и небес, / когда он находил слова, чтоб покорить согласные сердца, / заставить веру сделать то, что делал страх».

Короче говоря, Иисус проявлял невероятное уважение к человеческой свободе. Когда сатана попросил предоставить ему возможность испытать Петра и просеять его как пшеницу, даже тогда Иисус не отказал ему в просьбе. Его ответ: «Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя». Когда от него отвернулись люди и многие ученики покинули его, Иисус сказал Двенадцати избранным, и в голосе его слышалась горечь: «Не хотите ли и вы отойти?» Когда его жизнь достигла роковой черты в Иерусалиме, он догадался о замыслах Иуды, но не попытался предотвратить его злодеяние — что также является следствием сдержанности.

«Возьми крест свой и следуй за Мною», — сказал Иисус, пригласив их следовать за собой самым бесхитростным образом.

Эта сдержанность Иисуса — качество, которое кто–то назовет Божественной скромностью, — поразила меня. Погрузившись в чтение Евангелий, я осознал, что я ожидал увидеть в нем те же качества, которые я встретил в южной фундаменталистской церкви моего детства. Там я часто ощущал себя жертвой эмоционального давления. Вера проповедовалась в стиле «Веруй и не задавай вопроспв!». Обладая властью творить чудеса, тайной и авторитетом, церковь не оставляла места сомнению. Я также познакомился с манипулятивными приемами «спасения души», некоторые из них подразумевали то, что я должен был преподносить себя человеку, с которым я разговаривал, с самой неприглядной стороны. Однако теперь я не могу обнаружить ни одно из этих качеств в жизни Иисуса.

Если я правильно читал историю церкви, многие из последователей Иисуса поддались тем искушениям, которые он преодолел. Достоевский искусно воспроизвел сцену искушения в пыточной камере Великого Инквизитора. Как церковь, основанная Тем, кто выдержал искушения, могла произвести Инквизицию для навязывания веры, которая не прекращалась в течение пятисот лет? Между тем, даже в Женеве — наиболее мягком протестантском варианте, власти сделали посещение церкви вынужденным, а отказ от евхаристии — преступлением. Еретиков здесь также сжигали на костре.

К своему стыду, христианская история обнаруживает постоянные попытки сделать путь Христа более удобным. Иногда церковь идет на сотрудничество с правительством, что представляет собой кратчайший путь к власти. «Поклонение успеху в общих чертах является формой идолопоклонничества, которую дьявол насаждает наиболее усердно», — писал Гельмут Тилике о немецкой церкви времен слепого увлечения личностью Адольфа Гитлера. «В первое время после 1933 года мы могли наблюдать наводящий на размышления факт добровольного подчинения, которое коренится в большом успехе, наблюдать, как под влиянием этого успеха люди, даже христиане, переставали спрашивать себя, во имя чего и какой ценой…»

Иногда церковь взращивает своих собственных мини–Гитлеров, таких как Джим Джонс и Дэвид Кореш, которые слишком хорошо понимают, какая сила заключена в чуде, тайне и авторитете. Но случается также, что церковь просто заимствует приемы манипуляции, отточенные политиками, коммерсантами и рекламными агентами.

Для меня не составит труда распознать все эти пороки. Однако когда я от анализа церковной истории обращаюсь к себе самому, я замечаю, что я тоже слишком уязвим для этого искушения. Мне недостает силы воли отказаться от простых решений человеческих проблем. Мне не хватает терпения, чтобы позволить Богу неторопливо и «по–джентльменски» выполнять свою работу. Я хочу добиться контроля над самим собой, чтобы заставить других участвовать в делах, в которые я верю. Я готов обменять некоторые свободы на гарантию безопасности и защиты. Я готов пожертвовать даже большим, чтобы получить шанс осуществить мои амбиции.

Когда я чувствую, что эти искушения овладевают мной, я обращаюсь к истории об Иисусе и сатане в пустыне. То, что Иисус не поддался искушениям со стороны сатаны, обеспечило мне свободу, в которой я упражняюсь, когда оказываюсь лицом к лицу с моими искушениями. Я исповедую то же доверие и терпение, которые продемонстрировал Иисус. И я радуюсь тому, что, как говорится в Послании к Евреям святого апостола Павла, «ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха… Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь».