ТОЛЬКО НЕ НАДО СО МНОЙ О ЛЮБВИ ГОВОРИТЬ

ТОЛЬКО НЕ НАДО СО МНОЙ О ЛЮБВИ ГОВОРИТЬ

«Вошла в церковь, а бабка какая-то злющая на меня как кинется – что-то я не то сделала. Но она так шипела, что я и не поняла, в чем провинилась – то ли встала не туда, то ли с места двинулась не тогда. Ноги моей там больше не будет!» Типично. Грустно. Но не безнадежно.

Из того, что мы стоим в церкви, вовсе не следует, что у нас начали расти крылья. Мы те же, что час назад в трамвае и через два – в очереди универсама. Здесь нет святых. Христос вообще, позволю себе напомнить, «пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9, 13). Именно грешниками и полон храм. Злыми, жестокосердыми, жадными, гневными – с чего бы им к вам отнестись тепло и с любовью?

Ну да, учимся. Со стопудовыми гирями на ногах, с рылом – по локоть в пуху, – раз за разом пробуешь взлететь. Возлюбить ближнего как самого себя. Или, по крайней мере, чуть меньше обычного его возненавидеть. Выйти в ноль – уже удача. Ух, вот сегодня я – на что спорим? – ни одного злого слова! Вся такая духовная и возвышенная, полная благих намерений, входишь в церковь. Но тут же мимо начинает продираться тетка, пихает и во время чтения Евангелия чуть не в нос сует свечи – именно сей момент ей приспичило их передать. Ясно, что все благостные намерения разлетаются в дым, тут и не хочешь, да ответишь ей так, чтоб неповадно было впредь... что неповадно? неважно, раз уж она вывела тебя из доброго расположения, то получит все причитающееся. Хамство – это наше постоянство!

Опомнившись, устыдившись, начинаешь вертеть головой. Где она? Но бедная женщина уже ушла, унося в душе горечь. Я бы и попросила у нее прощения, но где ж ее теперь найдешь?

Аналогично – при выходе из храма. Ну, уж сегодня-то домашние наверняка меня увидят мягкой и пушистой, всех обласкаю и теплом обойму. А дальше все – в который раз! – идет по старому анекдоту. В слегка подправленном виде он звучит так:

– Дзинь-дзинь. Мяу-мяу. Что это такое?

– Трамвай кошку переехал.

– А это? Дзинь-дзинь. Гав-гав.

– Трамвай собаку переехал?

– Нет, мама из церкви пришла.

Раз за разом – в ту же яму. Раз за разом – горе: ничуть не меняется мое злое сердце.

Почти невозможно – поверить в любовь Бога лично ко мне. В любовь такую, которая никогда не пройдет и никуда не денется, что ни твори. Легче тем, кого в детстве любили безусловной любовью – мама, папа, дедушка, бабушка, сестра – хоть кто-то один на белом свете должен был явить нам образ подобной любви. Тогда есть с чем сравнивать, от чего отталкиваться: это как бабушка меня любила, только в десять раз сильней. В десять раз – сердце может почувствовать, в сто раз – ему уже слишком трудно, а потому неубедительно. Умом досказываешь – в миллион миллионов раз сильнее бабушки меня любит Господь.

Тем, у кого в детстве не было подобного человека, невероятно трудно представить отношение к нему Христа.

И все же даже при самом благополучном атеистическом детстве трудности нас ожидают немереные. Каждый человек – сам по себе. Взгляд другого несет потенциальную угрозу, пусть даже этот другой – твой супруг («увидит ненакрашенной, постаревшей, в несвежем халате – разлюбит!»), даже если ребенок («скоро подрастет, выпорхнет из гнезда и не вспомнит о родителях»), даже если духовник («признаюсь в этой гадости – прогонит, велит больше к нему не ходить, и уж в любом случае запрезирает»). Одиночество у нас в крови. Человек рождается один и умирает один, – уверены мы. И с этим живем.

– Скажи мужу правду, не вставай перед ним в позу, не заставляй догадываться о своих подлинных чувствах. Не нужно вместо: «Останься, мне будет плохо без тебя» – говорить: «Ну и топай, обойдусь, у меня на сегодня дела поважнее», – вдохновенно наставляла я крестницу. – Ведь он тебе самый родной, самый близкий человек.

– Так именно самому близкому труднее всего сказать правду.

Да, конечно, потому что именно от того, кто дороже всех, особенно страшно получить удар в открытое незащищенное сердце. Вот и маскируемся, принимаем равнодушный или дерзкий вид, наносим смертоносные превентивные удары.

Как может кто-либо любить меня всецело, прощать бесконечно, стремиться к одному-единственному: к моему истинному благу? Ах, оставьте, ах, оставьте, это все слова, слова. Я могу знать это чисто теоретически, очень много прочитав о Нем, единственном Любящем вот так, но поверить сердцем не могу.

Что поделать, такое сердце. Чтобы оно изменилось, приходится проходить практику – долгую и трудную. Год за годом. Он тебя принимает, прощает и смывает все грехи в Таинстве Покаяния, соединяет с Собой и делает хоть на миг безгрешной, дарит секунды или даже минуты невероятного, неземного счастья – и потихоньку таинства начинают действовать, душа исцеляется, и ты робко, урывками, пунктиром начинаешь – верить Ему. Уже не умом, а сердцем.

А потом, прожив какой-то кусок жизни, вдруг понимаешь: я больше никогда, ни за что не буду прятаться и притворяться. Хотите – делайте мне больно, я потерплю. Но не хочу, не могу больше, чтобы кому-то было больно – от меня.

И получается, пусть не полностью, частями, но получается!

Помните: «Давайте горевать и плакать откровенно... Давайте жить, во всем друг другу потакая... Тем более что жизнь короткая такая» (Б. Окуджава).

Будто выходишь из бункера на свет и ветер.

Из разобщенности, холодности, равнодушия – родиться в единую Церковь. Дорогие мои, цель именно в этом, а не в том, чтобы упросить Его разрешить нашу очередную земную насущную проблему.

Да, с любовью у всех нас перебои. Где ее взять? У Бога. У Его святых. Говорят, вымолить. Говорят еще – выстрадать. День за днем, год за годом:

– Дай мне любить Тебя и слышать волю Твою!

Однажды оглянешься назад, увидишь все утраченное и все обретенное и внезапно поймешь смысл давно знакомых слов: «Только змеи сбрасывают кожу. Мы меняем души, не тела».

Оказывается, душа потихоньку начала жить иначе, настолько потихоньку и втайне от меня, что казалось – стою на мертвой точке.

Но нет, что-то все же происходит.

Однако как медленно, как невыносимо медленно и скудно.

Происходящее напоминает постепенно растущий сад. По-моему, лучше всего об этом сказал Карел Чапек в книге «Год садовода»:

«Придет день, когда ты откроешь глаза и увидишь: сад стоит зеленый, высокая трава сверкает росой, из гущи розового куста выглядывают тяжелые темно-красные бутоны. А деревья разрослись, стоят развесистые, тенистые, с пышными кронами, дыша ароматной прелью в сыром полумраке. И ты уже не вспомнишь о нежном, голом, буром садике тех дней, о робком пушке первой травки, о скудном проклевывании первых листочков, обо всей этой глинистой, бедной, трогательной красоте только что разбитого сада.

Ну, и ладно; теперь надо поливать, полоть, выбирать из земли камни...»