Тело – темница?
Тело – темница?
В Древней Греции душу воспринимали и как «жизнь, дух тела», и как узницу в телесной темнице[164] (пифагорейско-орфическая доктрина «soma–sema» – «тело – это темница, могила»).
Очень может быть, что такие диаметрально противоположные позиции – результат выбора, с чем отождествляться, идентифицировать себя. С позиции «земного я», физическое тело – наш родной дом, а все паранормальное, метафизическое – чуждо и инородно; с позиции отождествления с «сокровенным, духовным я» – ограничение телесными рамками может восприниматься как темница (но обязательно ли это так, мы еще обсудим позднее).
Наблюдая за переменой в сознании во время сна, болезни, опьянения, транса, вызванного приемом растительных психоактивных веществ, человек начинал осознавать, что «земное сознание» – не единственно возможное состояние бытия. Человек стремился воспроизвести метафизические переживания. Так появились ритуалы умерщвления «земного я» (сознания, обусловленного программами выживания) путем умерщвления плоти (аскеза). Земное сознание испытывает как минимум недоверие к различного рода «шаманским» путешествиям. Это объясняется тем, что с позиции нашего «земного я» выход из «физической реальности» – угроза, смерть для этого «земного я». Животное я смотрит на монахов, отшельников, аскетов с суеверным трепетом, опаской. Духовные подвижники, напротив, ориентируясь прежде всего на «интересы» «духовного я», взирают с состраданием на порабощенных земными страстями людей. Как говорит Сократ в диалоге Платона «Федон»:
«<…> такое убеждение и должно составиться из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они сказать друг другу: „Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, – истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот – ведь ему необходимо пропитание! – но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим причинам – по вине тела – у нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем, иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же – никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам Бог нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы[165], и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено“. Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда».
В Древней Греции существовала теория о том, что человек имеет две «души», одну божественного, другую земного происхождения (Ферекид Сиросский). Сокровенное «я», продолжающее существовать сквозь череду перевоплощений, древнегреческий философ Эмпедокл называл не псюхе, а даймоном. Он избегал употреблять термин «псюхе» в отношении к вечному, божественному началу человека. Даймон, по его представлениям – это носитель скрытой божественности человека. Мир чувств – это ад, в котором дух испытывает муки за свои провинности. Дух должен освободиться от земного мира посредством катарсиса (священного очищения от преступления, греха, нравственной нечистоты), освободиться от любого следа чувственности. Причем главное средство спасения – не справедливость, а чистота, аскеза (аскесис – сознательное упражнение духа через воздержание от чувственных соблазнов). Даймон, который томится в земном мире, не имеет ничего общего с механически детерминированным (обусловленным) восприятием и мышлением. Поэтому и совершенствовать чувственный мир, производное от чувственного восприятия и мышления – дело бессмысленное и неблагодарное. Очищение, освобождение даймона должно быть не рациональным, а магическим, с использованием специальных музыкальных вибраций, особых ритуалов и самоограничения, хотя правильнее будет сказать не самоограничения, а ограничения, умерщвления псюхе, «психофизического я», разотождествления с ним.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.