ГЛАВА XLII Последнее пребывание в Галилее

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XLII

Последнее пребывание в Галилее

Вслед за рассказанными событиями, св. Иоанн передает другой случай, бывший спустя два месяца, в праздник Обновления храма, то есть 20 декабря, тогда как праздник Кущей относился к концу сентября или началу октября месяца. Св. евангелист Иоанн, — согласно с высказанными им не один раз намерениями рассказывать о делах Христовых только в Иудее и в особенности в Иерусалиме, о которых другие евангелисты проходят молчанием, — не говорит ни слова о посредствующем последнем посещении Иисусом Галилеи, равно как о последних путешествиях в Иерусалим, значительную часть которых дополняют нам с большими подробностями другие евангелии.

Но что действительно Иисус должен был возвратиться в Галилею, очевидно не только из трех первых евангелий, но из самих событий и из некоторых обстоятельств, случайно упоминаемых самим Иоанном[454].

Известно, что большое отделение в Евангелии от Луки, начиная с 9 гл. 51 ст. до 18 гл. 15 ст.;представляет эпизод, из которого многие происшествия рассказаны единственно только у этого евангелиста. Некоторые указания в них на место и время наводят на мысль, что упоминаемые там события принадлежат к медленному, торжественному шествию Иисуса из Галилеи в Иерусалим (9, 51, 13, 22; 17, 11, 10, 38). Затем после праздника Обновления храма, Господь удалился в Перею, откуда вышел по случаю смерти Лазаря (Иоан. 10, 40–42, 11, 1-46), по воскрешении которого укрывался в Ефраиме (Иоан. 11, 54), пока не отправился в Вифанию за шесть дней до последней Пасхи (Иоан. 12, 1).

Таким образом, это путешествие из Галилеи в Иерусалим, столь богатое событиями, вызвавшими замечательные поучения, должно было быть путешествием или на праздник Кущей, или на праздник Обновления храма. Но так как настоящее путешествие совершалось продолжительно и гласно, то следует заключить, что оно относится к последнему празднику; ибо из предыдущего мы видели, что на праздник Кущей Иисус явился внезапно, тайно и совершенно с другими целями.

Не входя в подробные и далеко не легкие хронологические исследования там, где положительная верность невозможна, я хочу рассказать этот период жизни Спасителя в том порядке, какой, посте продолжительного изучения евангелий, мне кажется наиболее вероятным. Подробное рассмотрение частностей убедило меня еще более относительно справедливости моих мыслей, согласных с выводами и других вполне независимых исследователей. Здесь я хочу высказать только первоначальные основы моих убеждений, что действительно события должны были следовать в том хронологическом порядке, какой мною принят.

1) Эпизод в Евангелии св. Луки с 9, 51 до 18, 30 относится по большей части к отдельному путешествию, хотя объяснение обстоятельств, по сходству их внутреннего содержания, и другие причины могли увлечь писателя в рассказе о некоторых событиях и поучениях, принадлежащих к более раннему или к позднейшему периодам[455].

2) Порядок событий у евангелиста Луки не совсем подчиняется хронологии и не может считаться вполне с нею согласным, так чтобы место события в рассказе указывало в точности порядок времени его совершения (Ев. от Луки 10, 38–42; 13, 31–35; 17, 11–19).

3) Путешествие это совершенно тождественно с тем, которое по частям рассказано у евангелиста Матфея, 18, 1-20; и у евангелиста Марка, 10,1-31.

4) События, рассказанные у евангелиста Матфея, 20,17–28; Марка, 10, 32–45, Луки, 18, 31–34, как это очевидно из их содержания и из сличения мест у евангелиста Марка, 10, 17; Матфея, 19, 16, не принадлежат к этому путешествию, но к последнему, которое было предпринято из Ефраима в Вифанию и Иерусалим.

Если эти соображения достоверны, а я уверен, что они достаточно основательны, как единственно возможные последние выводы для всякого, кто действительно изучал время совершения событий, то нельзя не согласиться, что события, описанные у евангелиста Луки с 51 ст. 9 гл. до 30 ст. 18 гл., нельзя отнести иначе, как к последнему пребыванию Иисуса в Галилее после праздника Кущей. Это пребывание было, по-видимому, непродолжительно и имело целью приготовление к отправлению на проповедь семидесяти апостолов и посвящение их на благовествование царства Христова в той части святой земли, которая уже освоилась с Его учением и делами. Наставления, данные Им семидесяти апостолам, заключали в себе последнее прощание с Галилееи и совпадали со временем действительного Его отправления. Но в 18 гл. евангелиста Луки есть два других обстоятельства, которые принадлежат, вероятно, к тому же времени, а именно: известия о бывшем избиении галилеян и весть о намерениях Ирода лишить самого Иисуса жизни[456].

Местом жилища Иисуса, в течение этих последних дней, был конечно Капернаум, Его город, и когда Спаситель приготовлялся к отправлению оттуда, с тем чтобы никогда не возвращаться, явились личности, которые заявили об одной из многочисленных тревог, очень нередких во время прокураторства Понтия Пилата. Несколько мятежных зилотов было перерезано римским гарнизоном в Иерусалиме, но дальнейших подробностей не передано; потому что подобное событие считалось в такие смутные времена неважным и принято было, как всякая мимолетная молва. Сотни подобных выходок Ирода пройдены Иосифом в молчании. Быстро воспламеняющийся фанатизм евреев той эпохи и беспокойные их надежды, с одной стороны, постоянное поддерживание в них злобы на римского правителя — с другой, заставлявшие легко предаваться каждому ложному Мессие, вынудили римское правительство устроить Антониеву башню, которая бросала грозную тень на самый храм. Башня эта соединялась с храмом лестницей, так что римские легионы имели возможность, спустившись по ней, прекратить беспорядки, которые, при всяком стечении народа на религиозные праздники, угрожали безопасности Иерусалима. Через три года после этого, во время одного из пасхальных возмущений, убито было до трех тысяч евреев[457]. Не однажды Пилат переодевал своих воинов в обыкновенную одежду еврейской черни[458] и таким образом оружие их действовало свободно среди беспокойной толпы. Но из всех евреев галилеяне были самыми податливыми на всякое возмущение, за что и оттерпливались более других. По извещении о таких стычках рассказчиков возмущало не самое побоище, а то, что кровь умертвляемых возмутителей смешивалась с кровавыми потоками от приносимой ими жертвы. Самые известные передавались Иисусу не столько из желания выразить жалобы на кровавые распоряжения римского правителя, сколько из любопытства относительно Его взглядов на преступления, которые навлекали такую ужасную кару на умерщвляемых жсртвоприносителей.

В еврейской литературе книга Иова была вечным свидетельством таких легкомысленных выходок дружеской безжалостности: дух Елифаза, Софара и Волдада[459] не вымер, как Спаситель ни старался воздержать его, как ни упрекал в нем народ при каждом подобном случае. Думаете ли вы, говорил Он им, что сии галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все также погибнете. А затем, вспоминая, вероятно, про недавний несчастный случай внезапной смерти, Он прибавил: или думаете ли, что те осьмнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все также погибнете. Само собою разумеется, что Христос во многих поучениях хотел указать, что каждое обстоятельство в жизни человека и каждое над ним насилие не есть результат пустого случая или прямого наказания, но входят в великие предначертания Провидения, из которых дозволяется человеку вывести общий закон, что так называемые случаи в жизни могут встретиться со всяким и всякий в свое время получит воздаяние по делам его. Слова Его исполнились буквально.

Многие из Его слушателей, без сомнения, дожили до того, что пришлось припомнить и вразуметь все их значение, когда оружие императора Тита беспощадно сокрушило евреев и последние защитники Иерусалима, обагрив его улицы своею кровью, раздавлены были среди пылающих развалин храма, который не мог сохранить им даже их жизни.

Мрачны были данные Иисусом предвестия, но Он не ограничился предостережениями, а подал и приятную надежду. Владелец неплодной смоковины распорядился срубить ее, но она нашла себе заступника. Пусть топор будет занесен, но если дерево вследствие заботливого ухода принесет плод, то самый топор остановится и грозный удар замрет в воздухе.

Как ни кратковременно было Его пребывание у себя в старом доме, но враги с радостью желали бы сделать еще короче. Им было страшно и тягостно Его присутствие, хотя и не осмеливались открыто заявлять свои чувствования. Фарисеи приходили однако к Иисусу и, как бы заботясь о Его безопасности, сказали: удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя.

Если бы Иисус поддался страху и поспешил удалиться, вследствие опасности, которая, может быть, существовала единственно только в воображении врагов, хотя точно так же могла быть и действительною, то фарисеи были бы очень рады и этой победе. Но ответ Иисуса был совершенно покоен: подите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов, и совершаю исцеление сегодня и завтра, и в третий день кончу. Затем, с уверенностью в полной своей безопасности, но не без примеси грусти, Он прибавил: а впрочем Мне должно ходить сегодня, завтра и в последующий день, потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима.

Вероятно, этот печальный перелом подавленных Им чувствований вызвал торжественное обращение к падшему городу, обращение, подобное тому, которое Он высказал, когда плакал на вершине масличной горы. Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели. Се, оставляется вам дом ваш пуст. Сказываю же вам, что вы не увидите Меня, пока не придет время, когда скажете: благословен грядый во имя Господне.

Нехитрая выдумка фарисеев неудалась окончательно. Действительно ли Ирод имел намерение видеть Иисуса и предать Его смерти, как умертвил родственника Его Иоанна, или все эти разговоры были чистою выдумкою, но Иисус глядел на них с полным пренебрежением. Каковы бы ни были замыслы Ирода, Иисус сам имел намерение ограничить свое пребывание в Галилее известным временем и удалиться оттуда, однако же не прежде, как совершит задуманное. У Него оставалось два или три дня, в которые Ему хотелось совершить дела милосердия для всех ищущих Его, а после этого небольшого промежутка настанет время, когда приблизятся дни взятия Его от мира, когда Он должен будет отвернуться от дома своей юности и обратить лице свое, чтобы идти в Иерусалим[460]. На требование коварного покровителя, на которого они были сами похожи, пришлось ответствовать ему, что Иисус находился под непреодолимым покровительством, против которого не могут устоять ни их хитрость, ни их жестокость. Павел Тарейский[461] пишет об Архелае, что это был ничтожнейший из людей, каких только видел свет, придворный первой империи. Он был развращен влиянием римского двора и покровительствовал гнуснейшим порокам гнуснейших людей в самый гнуснейший период всемирной истории. Ирод Антипа был не лучше его и достоин тех слов неумолимого презрения, с которыми отнесся о нем Спаситель. Из Евангелия мы не видим, чтобы Он когда-либо произносил слова такого глубокого презрения. Но как же и не высказать их? Ни одна возвышенная душа не может быть совершенно свободна от этого чувства. Справедливый гнев нравственного негодования, справедливое презрение не могут быть лишены окончательно места в сердце человеческом, как необходимые функции в экономии внутренних движений человека, причем сила этих чувств зависит от предметов, которые их возбуждают. Но если существовал на свете какой- либо человек вполне достойный презрения, то больше всех их Антипа, этот жалкий, клятвопреступный властелин, обманщик в отношении религиозном, обманщик народа, обманщик друзей, обманщик братьев, обманщик жены, человек, которому Иисус дал прозвание «лисицы». Нечеловеческие пороки, которым предавались римские кесари, разврат, жестокость, необузданная дерзость, разорительная расточительность, все это, хотя и в бледном отражении, виделось в этих маленьких провинциальных неронах и Калигулах, этих местных тиранах, полуидумеянах, полусамарянах, которые рабски подражали гнуснейшим порокам империализма. Иудея стонала под отвратительно мелким деспотизмом этих шакалов — Иродов, которые пресмыкались у ног кесарских львов.

Неизвестно, слышала ли эта «лисица» об отзывах Иисуса, которыми Он характеризовал ее и ее царствование: ни разу в жизни не пришлось им встретиться лицом к лицу, пока, утром в день распятия, Антипа не заявил на Иисуса ложных оскорблений[462]. Но в настоящее время Иисус спокойно окончил свое дело в Галилее: созвал своих последователей и выбрал из них семьдесят человек, чтобы приготовить себе путь. Число их было символическое и посылка по два вместе такого огромного числа апостолов для приготовления к Его прибытию в каждом месте, которое Он хотел посетить, придавали путешествию огромную гласность. Наставления, данные этим посланникам, совершенно сходны с теми, которые Он преподал при отправлении на проповедь двенадцати апостолов, и отличались только большею краткостью (потому что относились к скоропреходящей обязанности), пропуском ненужных теперь ограничений относительно посещения язычников и самарян и предоставлением менее полной силы творения чудес[463]. Эти наставления дышали грустью, навеянной печальным опытом постоянного отвержения.

Но для Него пришло время удалиться и Он был прискорбен. Ему надо было расстаться с некоторыми из верующих сердец, но, ах! их было немного! Его отвергли Галилея и Иудея. На одной стороне озера, которое он любил, все народонаселение единодушно выслало депутацию, чтобы поторопить Его отъезд с их берегов; на другой — народ напрасно пытался сделать Ему зло в последние дни, сообщая жалкие выдумки, чтобы страхом принудить к бегству. В Назарете, — красивом горном селении, его первоначальном жилище, полном воспоминаниями о детстве и материнском доме, — жители обошлись с Ним так насильственно и обидно, что Он уже не желал посещать свое прежнее пепелище. В Хоразине, Капернауме и Вифсаиде, — на всех дивных берегах серебристого озера, в красивых зеленых равнинах, каждая полоса которых пройдена Им в обществе апостолов, для совершения дел милосердия и произнесения слов любви, — даже и там люди полюбили повапленные гробы фарисейской святости и смутные предания левитской обрядности больше, чем свет и жизнь, которые предлагал им Сын Божий. Они питались прахом и отвратили от своего Спасителя развращенные сердца свои. На многие известные древние города, Ниневию и Вавилон, Тир и Сидон, Содом и Гоморру пал гнев Божий; но Ниневия и Вавилон смирили бы свое надменное идолопоклонство; Тир и Сидон бросили бы свое суетное тщеславие, даже Содом и Гоморра раскаялись бы в своем бесстыдном разврате, если бы видели чудные дела, которые были совершены в этих городах и селениях, близ Галилейского озера. Поэтому, горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида! А тебе, Капернаум, Его собственный город, наибольшее горе!

С такими думами в сердце, с такими словами на устах, удалялся Он от места своего отвергнутого учения. Действительно «горе» пало на всю эту землю, на все ее пределы. Великолепна она теперь по своей привлекательности, но пустынна и опасна по своему безлюдию. Миллиарды птиц оглашают до сих пор воздух своими веселыми песнями; водяные птицы играют на кристальной поверхности озера; ручьи текут в него с соседних холмов, «наполняя его лоно перлами и усыпая путь изумрудами»; сгибающиеся под пятой путника душистые травы и высокие олеандры по-прежнему наполняют воздух своим благоуханием; но исчезли виноградники и плодовитые сады; военные и рыбацкие суда не мчатся туда и сюда по озеру; замолк людской говор; остановился поток счастливой торговли. Имена и места городов и селений забыты, и где прежде возвышались они, отбрасывая тень на освещенные солнцем воды, там видны только почерневшие от времени насыпи. Какая-нибудь одинокая, опаленная пальма на единственной грязной улице, окруженной лачугами, обозначает место и напоминает имя небольшого городка, где жила раскаявшаяся грешница, омывшая некогда слезами ноги Иисуса и отершая их волосами головы своей.

Поколение, которое отвергло Его, обречено воспоминать с горькой и бесполезной душевной мукой эти мирные счастливые дни Сына Божия. Протекло после того тридцать лет, и буря римского вторжения разразилась над этою улыбающеюся страною. Кто хочет, может прочитать в описываемых Иосифом войнах евреев отвратительные подробности убийств, истребивших города галилейские и вызвавших признание, что «наверное Бог нанес римлян, чтобы наказать галилеян» «и предоставил население, город за городом, истреблению кровожадных врагов»[464]. Тотчас же за превосходным описанием озера и долины Геннисаретской, «как гордости природы», Иосиф исчисляет ужасные битвы на светлых водах, в которых число убитых, с включением умерщвленных в городе, составляло шесть тысяч пятьсот человек. Сотни погибли от римских копий и кольев; пытавшиеся спасти жизнь, укрываясь в воду, как только поднимали голову, были убиваемы стрелами, а когда подплывали к римским судам, лишались головы или руки; за иными учреждены были на сухом пути погони, истребившие их дотла. Тогда, — продолжает тот же историк, — все озеро наполнилось трупами, окрасилось кровью и никто не избег смерти. Ужасный смрад носился над этой страной в последующие дни, и печальный вид представляла она; потому что озеро, начиная с берегов, было полно обломками от судов и распухшими трупами, которые, разлагаясь от палящего солнца, заражали воздух до того, что бедствие было не только предметом сожаления иудеев, но даже тех, которые ненавидели их и были виновниками самого бедствия. Из тех, которые умерли среди побоища, — из тех, которых Веспасиан тотчас же предал жестокой и изменнической смерти между Тарихеей и Тивериадой, — из тех двенадцати тысяч «старых и неспособных», которые были умерщвлены на стадиуме, — из шести тысяч, посланных на помощь Нерону, прокопать Афонский перешеек, — из тридцати тысяч четырехсот человек, проданных в неволю, — неужели не нашлось таких, которые, при последнем своем конце или в ссылке, или в час смерти и в день суда не призвали Того, кого отвергли, и не вспомнили, что заключением всех тех милостивых слов, которые сходили с уст Его, было «горе!», вызванное их собственным ожесточением!

Но невозможно, чтобы при таком прощании с таким местом были одни только скорби. Божественный дух Иисуса не мог быть долго под гнетом тяжелых неприязненных чувств, отвлекаясь от мрачных впечатлений. Он постоянно переходил от сопротивления, неверия и грехов к чистоте и миру небесному, от видимого и временного к невидимому и вечному, от мрака человеческого развращения к свету мира в Боге. В тот час возрадовался духом Иисус[465], и какою радостью, каким безграничным, всепоглощающим восторгом, когда перешел от дум об осуждении к мыслям о сострадании; когда обратился с обещанием не слабых утешений, но «великих надежд»; когда вспомнил, что скрытое от премудрых и разумных открыто младенцам; когда остановился на мысли, что послан не к богатому и ученому меньшинству, а к невежественному и угнетенному большинству; когда объявил ученикам своим, что в Его любящие руки передал Отец всю власть Свою, и что в Нем, увидев и познав дух Отца, они могут увидеть и познать откровенно того, чего домогались видеть и знать цари и пророки! И затем, чтобы в час измены и предательства никто из них не сомневался в любви Его и в любви Отца, Он высказал ныне же, в минуты своего восторженного увлечения, те любвеобильные слова, которые на людском языке слышатся, как благовестие и обращение к детям всего страждущего семейства человеческого. Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня; ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим[466].

Таким образом, временная печаль уступила место безграничной и вечной радости. Многие думают об Иисусе исключительно как о Человеке Печали, и предполагают, что жизнь Его была нескончаемым страданием, непрерывною скорбью. Но в Библии мы находим совершенную совместимость, или, лучше сказать, теснейшее общение радостей и печалей: мириады христиан, — которые, будучи со всех сторон тревожимы, оставались твердыми, — будучи смущаемы, не приходили в отчаяние, — будучи гонимы, никогда не отступали, — будучи низлагаемы, никогда не были побеждены, — могут понять, каким образом Человек Печали, даже во временной земной Своей жизни, мог жить жизнью счастливейшею, в истинном значении этого слова, — счастливейшею, потому что она была чище, безгрешнее, более исполнена веры и поглощена радостью послушания Небесному Отцу, нежели какою пользовался от Бога кто-либо из сынов человеческих. Глубок и чист был источник этой радости на всем его протяжении, хотя леса набрасывали на него тень свою и не пропускали солнечного света на его волны! И если истинная, высочайшая радость строга, чиста, безраздельна, то какою постоянною, какою невыразимою радостью о Боге должна была быть радость Богочеловека, снисшедшего, чтобы преподать всем любящим Его радость, которую ни один человек не может отнять у них, радость, которую не даст и не отнимет у них мир отныне и до века.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.