Какой властью?

Какой властью?

Войны за Иисуса красноречиво демонстрируют нам развитие христианства с течением времени и по аналогии говорят о том, как могут развиваться иные мировые религии при столкновении с новыми обстоятельствами. Многие поднятые там темы остаются актуальными всегда, не в последнюю очередь это касается вопроса о том, как церкви определяют приемлемые рамки христианского учения.

Допустим, среди христиан возникают разногласия о предметах, которые кажутся им существенными, – как они в этом случае должны решать, кто прав, то есть кто точнее отражает ум Бога? Как церковь созидает свое собственное слишком человеческое сознание? Общества меняются, меняются обстоятельства жизни и идеологии – особенно это касается вселенской церкви, куда входят люди разных культур и политических традиций и которая постоянно сталкивается с иными верами. Когда церковь живет в определенном обществе, она естественным образом склонна перенимать распространенные стандарты окружающих, касаются ли они пола и сексуальности, собственности и рабства, войны и мира, религиозной терпимости или фанатизма. В какой-то части мира христианство развивается под влиянием стандартов тогдашнего общества, а в это время верующие из других стран начинают опасаться, что это недопустимое искажение веры. С течением времени церкви разных народов и континентов неизбежно становятся все менее похожими одна на другую.

Каким же образом церковь добивается следования общим нормам – хотя бы в той степени, чтобы церкви одних регионов могли полностью признавать другие церкви? Этот вопрос постоянно звучит и сегодня в спорах о поле и сексуальности внутри разных деноминаций: и в англиканском сообществе, и среди католиков, лютеран, методистов и пресвитериан.

Современным людям, которые уже привыкли к многообразию религий и терпимости, стремление к общим нормам может показаться излишним. Сегодня всем кажется очевидным, что, когда две стороны не могут достичь согласия, им лучше по-дружески разойтись в стороны. Каждая группа может мирно создать собственную деноминацию со своими особенностями и жить во взаимном уважении с другими. Но такой подход был недоступен церкви первых веков, и не просто потому, что тогдашние христиане в каком-либо смысле отставали от своих потомков в нравственном отношении. В христианском мышлении – идет ли речь о кафоликах, монофизитах или несторианах – центральное место занимало представление о церкви как неделимом теле Христовом. Если в теле нет единства, оно искажено, увечно и несовершенно, но эти слова просто невозможно приложить к телу Христову.

Евхаристия была зримым символом или таинством этого единого тела. Как бы ни отличались формы поклонения Богу в разных частях мира, – а здесь наблюдалось поразительное многообразие, – христианин мог причащаться вместе с другими братьями и сестрами, но лишь в том случае, если они придерживаются правильных представлений о Христе и о ключевых богословских истинах. Если же они отклоняются от этих представлений, их предают анафеме, то есть проклинают, и затем исключают из евхаристического общения. Слово анафема изначально обладало мощным смыслом, в нем даже звучало насилие. Это греческий перевод ветхозаветного термина, который описывал полное проклятие или уничтожение города, например Иерихона, где Бог велел израильтянам предать смерти «все, что дышит». Человек, преданный анафеме, был отторгнут как от церкви, так и от гражданского общества.

Слово «анафема» изначально обладало мощным смыслом, в нем даже звучало насилие

Быть «в общении» означало разделять некоторые ключевые предпосылки, которые определяли границы между истинными членами тела Христова и теми, кто к нему не принадлежит. Этот вопрос постоянно поднимается и сегодня, когда многие либеральные христиане готовы принимать причастие в любой церкви как знак расположения и братских отношений, но с изумлением наталкиваются на жесткость правил в некоторых церквях. Эти правила нередко омрачают католические похороны, на которых либеральные священники приглашают всех участников подойти к причастию, но это вызывает ужас у некоторых ортодоксальных верующих. Но в этом вопросе именно церкви с жесткими правилами больше соответствуют древней церкви, которая видела в причастии священный символ принадлежности и единства. Ты есть тот, с кем ты вкушаешь хлеб[38].