Армия – кривое зеркало общества, которому служит

Армия – кривое зеркало общества, которому служит

Интервью на тему «Насилие в армии»

–  Андрей Николаевич, в чем, на ваш взгляд, причины того массового насилия, которое имеет место в армейской среде в последние двадцать лет? Насколько вы как боевой офицер и как военный специалист, педагог, много лет сотрудничающий с различными силовыми структурами, воспринимаете насилие в армии, как острую и значимую проблему для самой армии и общества в целом?

– Как я говорил уже не раз, армия – это кривое зеркало общества, которому она служит (с). Корни проблемы армейского насилия в том, что в свое время в России для управления общественными институтами, насильственными изначально, по сути своей, такими, как армия, места отбывания наказаний и детские дома, господа коммунисты предложили весьма оригинальный метод. В частности, доподлинно известно, что появление воров в законе было совершенно гениальной идеей некоего одесского персонажа, иудея, бывшего уголовника, ставшего одним из приближенных Сталина. Именно этот человек, о котором в наше время был снят фильм, придумал ГУЛАГ, и именно его уму принадлежит идея создания воров в законе, как средства управления уголовным сообществом изнутри. Эта идея оказалась удачной, и воры в законе стали надежным провайдером идей и требований лагерной администрации в среде заключенных, будучи авторитарными управляющими с огромными неформальными полномочиями.

В армии подобная система образовалась, будучи наделенной своей особой спецификой и базируясь на своем особом историческом фундаменте. Выдам небольшую тайну: муштра в армии придумана далеко не вчера. Являясь легитимной формой издевательства над солдатами, муштра является способом тактического зомбирования личного состава, которым в полной мере пользовались еще прусаки. Эта традиция была благополучно перенесена на российскую почву Павлом I и с тех пор повсеместно живет в нашей армии.

Всё дело в том, что заставить человека умереть по приказу – это архисложная задача. Во все времена существования армии люди, возглавлявшие ее, искали ответы на вопрос, как и почему человека можно заставить подчиниться опасному для его жизни решению другого человека, и не факт, что правильному, так, чтобы он бежал его исполнять, свято веря, что поступает абсолютно правильно, а то и совершенно не задумываясь ни о чём. Разговоры о том, что человек в такие моменты судорожно повторяет по памяти, с одной стороны, текст военной присяги, а с другой стороны, статью уголовного кодекса о наказании за неподчинение боевому приказу, абсолютно абсурдны. Человек подчиняется ровно потому, что, как правило, к моменту получения первого приказа в боевой обстановке он уже привыкает это делать на уровне инстинкта. Вот потому и существует строевая подготовка, которая заставляет молодого солдатика привыкнуть подчиняться сержанту против собственной воли. Если рассматривать строевую подготовку как средство достижения каких угодно других целей, то иначе как свинством и издевательством ее назвать невозможно. Но она нужна не для того, чтобы солдаты красиво ходили строем и красиво пели, а именно для того, чтобы учиться подчиняться, причем именно в составе подразделения (что еще сложнее с точки зрения управления).

В этой же связи все неуставные отношения в солдатском коллективе, помимо своей бытовой направленности, подразумевают вольготное существование старослужащих и чудовищное существование вновь прибывших для того, чтобы подчинить подразделение изнутри командованию части. Для офицера нет ничего проще, чем передать приказ сержанту, как правило, старослужащему, который добьется от своих подчиненных его беспрекословного выполнения просто потому, что каждый вечер их избивают, избивают и избивают. И всё это происходит с молчаливого согласия, а порой и при активном управлении «офицера», который собственное профессиональное несоответствие прячет за самообманом «все так делают». Поверьте, есть части и офицеры, которые решают вопрос неуставных отношений за пару недель, просто на уровне приказа и контроля его исполнения, и я это видел. Значит, всё в наших руках!

Помимо того, что я офицер, я служил и срочную службу. Я считаю, что любой офицер обязан это сделать. Потому что маленькие сопливые детки, который после школы поступили в военное училище и потом, после выпуска из него, думают, что знают, что такое служба, это именно те люди, которые готовы совершить кучу опасных для своих подчиненных ошибок. Я воспринимаю армейскую службу прежде всего, с точки зрения солдата, понимая, что для него важно, что именно им движет, и зная, что его унижает и оскорбляет. Солдатский опыт я пронесу через всю свою жизнь, и я прежде всего – солдат, а только потом – офицер. Вот поэтому, когда все офицерики использовали совершенно уникальные по своему цинизму педагогические приемы, например комсомольские собрания по ночам, я от подобного воздерживался с искренней брезгливостью.

Эти «собрания» проводились, когда кто-то из солдат где-то нашкодил, и вместо того, чтобы спать свои положенные семь часов с двадцати трех до шести, с двадцати трех до пяти всё подразделение участвует в комсомольском собрании, где каждый солдатик должен встать и клеймить позором того военнослужащего, из-за которого это собрание было организовано. А тот должен был слушать всю ночь своих товарищей, представляя, что с ним сделают, как только офицер, председательствующий на собрании, уйдет. Он прекрасно понимает, что его будут пинать, пинать и пинать весь оставшийся час до подъема.

И вот таким образом формально легитимная военная педагогика помимо строевой подготовки добивается тактического зомбирования через подчинение военнослужащего старослужащему, рядовых солдат – сержантам, и всего коллектива – бессовестному офицеру, который всё это инспирировал.

Сознаюсь, став офицером, я сам был краток, лаконичен и понятен. Если я видел, что солдатик нажрался водки, то первое, что с ним происходило – он отчитывался в индивидуальном разряде. Например, однажды боец-с-похмелья на полигоне выкопал «взводную гауптвахту» глубиной 7 метров (большая саперная лопата БСЛ 110 имеет длину 110 см), где и отсидел сутки, я был поражен, что 7 метров это так глубоко, но приказы не отменяются, они исполняются! Поверьте, это работало без коллективных акций и гораздо адреснее, я не издевался над подразделением, принимая именно на себя всю ответственность за свои решения. Мне, очевидно, везет: в самом начале моей карьеры, в течение трех учебных периодов (1,5 года), возглавляемый мной взвод был первым в 3-й армии по качеству военной подготовки.

Это везение стало возможным потому, что я воспринимал всё происходящее с моим подразделением с точки зрения прежде всего солдата. Можно быть грубым, можно быть даже жестоким, но нельзя быть глумливой скотиной по отношению к людям, над которыми имеешь абсолютную власть и от которых зависишь. Это действительно так: офицеры категорически зависимы от солдат. Если солдат не справится с поставленной перед ним задачей, то офицер погибнет вместе с ним. Вот почему Суворов спал и ел в тех же условиях, что его солдаты и рядом с ними, вот почему он любил их, как своих детей. Иного пути нет. Но для должного воспитания детей нужно в том числе и пороть, потому что если их не пороть, они начинают блудить. Так и армия без практики наказания не возможна, всё упирается в рамки дозволенного, я свои рамки имею ровно по Вере моей. В этом ключе я со своим подразделением и занимался.

Что же касается масштаба и серьезности насилия в современной армии, то про него я могу сказать, что оно не просто есть, оно чудовищно есть. Я проходил срочную службу в Дальневосточном военном округе, в поселке Тимофеевка, что находится в бухте Ольги, прямо на берегу Тихого океана. За первые полгода моей службы в нашей части погибло шесть человек. Их отправляли домой с диагнозами «почечная недостаточность», «прободная язва желудка», «остановка сердца», да мало ли чего еще. Но при этом их отправляли в запаянных гробах, чтобы скрыть телесные повреждения. На самом деле, этих людей пинали и убивали.

В нашей части остро стоял национальный вопрос, потому что подавляющее большинство солдат-срочников в нашем отдельном 123-м полку РТВ составляли выходцы из Средней Азии и Кавказа. Русских там было крайне мало, и именно русские выполняли всю тяжелую и грязную работу, потому что они никак не могли сообразить, что им тоже нужно землячество, которое было принято среди бойцов-нацменов, которые, в свою очередь, без деления на конкретные национальности объединились по признаку принадлежности к азиатскому или кавказскому регионам. Из всех вопиющих случаев насилия, которые я видел, самым страшным был тот, когда парня привязали к турнику и ломом порвали ему селезенку и сломали ребра, после чего он, чудом оставшись в живых, был комиссован инвалидом чуть ли не первой группы. К чести тогдашнего командира полка, по результатам расследования этого случая было осуждено три человека. Не помню, сколько получили двое из них, зачинщик получил семь лет. Но это был единичный случай, когда «мусор был вынесен» из армейской «избы», только потому, что этот случай по ряду параметров превосходил многие подобные вещи.

А сколько людей было зарезано и избито безо всяких последствий! Самым страшным наказанием считалось, когда убивший кого-то человек уходил на дембель в последнюю очередь из своего призыва. И это – советская армия!

У нас был парень, звали его Архангел – это было такое прозвище. Он сидел по какой-то мелкой статье пару лет, после чего его призвали в армию, что для меня само по себе было тогда поразительно. Когда он всё это увидел, то сказал: «В тюрьме такого нет! В тюрьме ни за что не бьют, в тюрьме все отвечают только за свои поступки». А здесь каждый вечер молодые ребята строились для того, чтобы их дубасили старослужащие. С особым цинизмом, как угодно, реализуя все свои садистские фантазии. И поверьте, что когда эти молодые пацаны, которых избивали целый год, сами становились старослужащими, они вымещали всю свою обиду и ненависть на тех, кто пришел следом за ними. И остановить этот порочный круг было крайне сложно, если в принципе возможно.

Но лично мне, наверное, очень повезло. Отношение ко мне было достаточно странным в связи с тем, что когда я прибыл в ту часть, в моих документах было написано, что я являюсь кандидатом в мастера спорта по каратэ. В то время это было чем-то совершенно заоблачным, каратист в начале восьмидесятых годов воспринимался на уровне инопланетного существа.

Содержание своего личного дела невозможно было утаить от сослуживцев даже при желании: солдатик из строевой части тут же побежал рассказывать всем, что у них в части появился каратист. Со мной прибежали знакомиться красноярские ребята из роты обслуживания, шоферня. Сказали: «А доску сломаешь?» «Сломаю». «Ну, сломай!» Притащили кусок доски. Я дал кулаком и разломил ее. «Ни фига себе», – сказали они.

И как-то так с первого дня ко мне относились всё время более или менее нормально. Спасало меня ровно то, что красноярцы, единственные крепкие нормальные ребята в части, которые держались вместе, решили почему-то, что я их земляк и приняли меня, как своего. Потому, видимо, что наша семья родом из села Кочергино, что под Минусинском. Там по сию пору, вот уже восемь колен, живут почти одни Кочергины, а начало этому селу положили воины из казачьего войска Ермака, а основателем его был Фомка Кочергин, тот самый Фомка, который «со товарищи» победил бурятского князя. Так вот, красноярцы, которых было около двадцати человек, призванных примерно в одно время, посчитали, что я их земляк, хотя я был из Челябинска, и считали меня своим парнем, а с красноярцами никто не хотел лишний раз связываться, больно были крепкие и дружные ребята.

Честно скажу: я не проявлял чудеса героизма, я не бился со всем полком, я не пытался никого напугать. Случайно или по воле Божией, но мне досталось меньше других. Я дрался несколько раз, и дрался страшно. Но это не было борьбой с «системой». Я не мог ее переломить, не чувствовал в себе сил, в те годы я мог только защищать, когда это было нужно, самого себя. Тем больнее вспоминать это унизительное стадное чуство неполноценности перед именно «системой».

Например, я помню, что стало с двумя парнями. Им не повезло, по армейским меркам, даже с фамилиями: одного звали Майорчик, а второго Склизкоущенко. Склизкий был в роте обслуживания, а Майорчик в роте РТВ, которая «закрывала границу СССР от вторжения с воздуха» (с). Так вот, Майорчик призывался в армию в одно со мной время с весом в районе ста пятнадцати килограммов. Когда я уезжал в военное училище, он весил что-то в районе шестидесяти пяти – семидесяти килограммов. При этом он никак не мог вспомнить, как меня зовут, и называл меня то «Колей», то «Лешей», то как-то еще. Это был человек с отбитой головой, тощий, как карандаш, ожидающий операцию на сломанном копчике.

Второй, Склизкоущенко, был настолько избит, что у него почти не осталось во рту зубов. Он носил в кармане осколок стекла от разбитых очков, который доставал и вставлял в оправу, когда ему нужно было посмотреть на этот мир. Он был настолько уже забит, что ему стало наплевать, бьют его или нет. Я первый раз в жизни увидел, что человека можно допинать до такой степени, что ему становится безразлично, что с ним сделают еще. Когда его заставляли работать, он мог сказать: «А я не буду». Его били, он падал, его пинали ногами, потом от него отставали, а он садился, отряхивался, выплевывал очередной выбитый зуб и сидел на земле, тупо глядя перед собой.

Я смотрел на всё это скотство и понимал: если это – армия народа, то мы – не народ. Мы – контингент концлагеря, которым была вся страна. Потеряв свою Веру, мы потеряли свое лицо, свое подобие Божие и стали превращаться в то, во что нас пытается превратить диавол. Мы превратились в животных, безвольное, послушное стадо… мне больно это говорить, но по сию пору мы еще не очнулись от этого стадного оцепенения.

Тогда эти глубокие мысли меня не посещали, они пришли позже, но я навсегда запомнил всё, что было со мной и вокруг меня, когда был солдатом. Когда я, здоровый, крепкий парень, который побеждал в куче турниров, который точно знал, что если попадет прямым в голову, то человек не проснется еще минимум пять-семь минут, вдруг понимал, что меня охватывает ужас от того, что старослужащие могут, например, забрать у меня шапку – я сам не верил себе. Я стоял, комкал ее в руках и не понимал, откуда во мне столько позора, откуда этот животный унизительный страх? А это был животный страх толпы, когда вся толпа мяла эти шапки, и ты подчинялся общему ужасу.

Ничего ужаснее этого нет и не важно, для каких целей соберется эта толпа – она ущербна хотя бы потому, что именно в ней мы теряем собственное лицо, становясь безликой массой. Войско Христово, это когда каждый в нем Герой, и он не за спиной своих товарищей, а лишь плечо к плечу и с Богом в сердце, а это лишает права на ошибку и точно указует направление движения.

Люди, которые рассказывают о своих залихватских поступках в армии, либо действительно являются мегагероями, которых я, к сожалению, не видел в своей жизни, либо они искренне врут, желая казаться теми, кем они не были, сами свято веря в свое вранье. Армия образца Советского Союза конца семидесятых – начала восьмидесятых годов – это ужас. Я был поражен тому количеству убитых и искалеченных в мирное время ребят, которых вывозили снова и снова из нашей части на моих глазах. Забитых до смерти ногами, с отказавшими почками, с переломанными ребрами…

Скажу более того, совсем страшную вещь: был и гомосексуализм в нашей части. Это уже вообще ни в одни ворота не лезло. И поразительная вещь, этим грешили исключительно люди нерусские. Не хочу ничего разжигать, но я говорю только о том, чему сам был свидетель в той конкретной части, где мне довелось служить.

Когда я уходил в военное училище, сержант-старослужащий сказал мне: «Андрюха, стань настоящим офицером, а не одной из тех свиней, которые всё это допускают». Это сказал сержант, который понимал, что ответственность за всё несут офицеры, которым было выгодно вот это безропотное, забитое, зачуханное войско. Которое, если ему приказать умереть, умрет от страха перед тем, кто ему отдал приказ.

Вот почему я сторонник профессиональной армии. Вот почему я совершенно уверен, что стрелять и воевать должен уметь каждый Русский парень, но оставаясь в мирное время в статусе резервиста. Когда всё военное обучение происходит в ходе школьного НВП, кратковременных сборов, организуемых регулярно в течение всего времени, пока мужчина остается военнообязанным. А в случае военного конфликта резервист в соответствии со своим образованием и опытом становится партизаном, солдатом или офицером в регулярной армии.

Чему сейчас можно научить солдата за год призыва? Шагать строем и правильно держать в руках лопату БСЛ 110? Да это смешно! При этом сколько судеб оказывается покалеченными просто так, ни за что.

Служить в армии – это призвание. Это то, что должно быть в сердце человека, сознательно выбравшего себе военную службу в качестве работы, потому что любить эту работу очень сложно, а заставить кого-либо ее полюбить невозможно в принципе. Сколько несчастных людей мается там, в российской армии, офицерами и прапорщиками от безнадежности! Когда их спрашиваешь, что они там делают, часто слышишь в ответ: «А куда мне пойти, ну не в „пожарку“ же?.. Работать всё равно не буду…» Тихий ужас!

Но мне пришлось встретить однажды и поразительного человека. Мы ехали вместе в поезде со старшим лейтенантом, который писал какие-то конспекты. Я спросил у него, где он служит. Он ответил, что служит в РВСН – в ракетных войсках стратегического назначения. Подумал, помолчал, а потом добавил: «Мой отец – генерал, и дед тоже был генералом. И я буду очень стараться, сделаю всё, чтобы им стать». И видно, что парень – не «позвоночник», когда карьера делается по звонку откуда-то сверху, а человек, свято понимающий свое предназначение и осознающий свою необходимость Родине, которой он служит, профессии, которую выбрали его деды. Понимающий, что он плоть от плоти своих предков, он генетически заточен на военную службу и успех в ней. Вот такие парни нам нужны в армии. А не те, которых оторвали от кафедры в высшем учебном заведении, от любимой работы, да Бог с этим – оторвали от семьи, и закинули на год в казарму. Он там мается, на него списали несколько тонн пшенки, портянок и тому подобного, пополнив армейскую коррупционную ёмкость. Зачем он там нужен? Резервист – да, стране нужен, солдат срочной службы – уже нет, время не то. Генералы готовятся к прошлой войне (с)… Вторая мировая уже прошла.

Нам не нужен такой объем постоянно находящихся в казармах военнослужащих, мы можем сэкономить безумное количество денег, если создадим профессиональную армию из офицеров, прапорщиков и сержантов контрактной службы, которая будет при этом в состоянии прекрасно выполнить все задачи, стоящие перед возможным театром боевых действий. А сегодня эти задачи относятся исключительно к сфере локальных конфликтов. Нам нужны сильные войска пограничной службы? Да, нужны. Но нам не нужны крупные танковые соединения и укрепрайоны. С какой целью? Куда это мы собрались идти «свиньей»? Что за непреодолимая эшелонированная оборона стоит у нас впереди в условиях наличия оружия массового поражения и высокоточного оружия, часто космического базирования? Что мы собрались оккупировать или оборонять этими танками? Вспомните, как они горели в Грозном, в первой кампании. А теперь вспомните, как действуют США в Югославии, Ираке, Афганистане – крылатые ракеты с обедненным ураном, космические центры наведения с точностью попадания до одного метра.

Сегодняшняя геополитическая обстановка такова, что нам нужны войска стратегического назначения, такие, как войска химической защиты, ракетные войска РВСН, авиация и специальные подразделения. Как сегодня воюют американцы? Они воюют высокоточным оружием, деморализуя противника, стерилизуя поле боя и лишь потом начиная наземную операцию по зачистке. И даже при этом рационализме, как только они начинают сухопутные операции с участием большого количества живой силы, то и у них начинается маразм, ошибки командования, и даже хорошо обученные и оснащенные американцы начинают гибнуть, потому что они воюют на чужой земле, с людьми, спасающими свой дом.

В силу пораженческой внешней политики мы «потеряли» вероятного противника (дожили), тотально потеряв международный вес и авторитет, сегодняшняя Россия не имеет стратегических партнеров, не состоит в военных блоках… Волею судеб, нам сегодня нечего делать за пределами нашей Родины. А значит, вполне хватит для защиты своей территории костяка профессионалов и в случае войны, – армии, набранной именно из резервистов. Я уверен, что если только сапог натовского солдата (а другие нам не грозят) перешагнет нашу границу, подавляющее большинство Русских парней возьмет в руки как минимум топор, а потом и трофейную винтовку М16-А1. И вот здесь Русского мужика не победить. Как говорил в свое время Бисмарк: «Воевать с Русскими бессмысленно».

На сегодняшний день существование призывной армии является очевидным «рудиментом» и ошибочным решением, которое, тем не менее, поддерживается в силе только потому, что в связи этим огромная часть военного бюджета исчезает в недрах армии, как в бездонной яме, оказавшись списанной на солдатиков срочной службы, которые при этом еще и работают бесплатно на своих командиров или сдаются ими внаем, я это видел своими глазам. Но были и вопиющие случаи, когда офицеры на Кавказе продавали солдат местным жителям в качестве рабов! Сколько сейчас таких проданных в рабство солдат сидят в зинданах, пасут овец, обжигают кирпичи, мостят дороги… Где та Родина и где то государство, твою мать, которое обязано бороться за каждого из своих граждан?! Попробуйте тронуть американца – шестой флот через сутки будет стоять у берегов той страны, которая посмела обидеть гражданина США, попробуйте своровать израильского гражданина и срок давности на ваш отстрел будет отменен. Вот за такую Родину хочется душу положить, как за други своя, а за наше сегодняшнее государство хочется сдать анализы на яйца глист.

Сегодняшнее государство никоим образом не отвечает чаяниям нации, которая его когда-то образовала в эйфории посткоммунистических мечтаний. Значит, оно сегодня не национально-ориентированно, асоциально, оно виртуальное, как вся наша однопартийная демагогия. И это в вопиющей степени отражается на армии.

Что мне посоветовать ребятам, которые собираются в армию? А я скажу честно: не знаю. Я не знаю такого волшебного слова, той волшебной таблетки, которая решила бы эту проблему. Если я, будучи внутри нее сначала солдатом, а потом офицером, не смог переломить эту чудовищную систему насилия, а поверьте, я, как мог, пытался это сделать, то что я могу советовать другим? Мне не хватило ни моего таланта, ни моей агрессивности, ни твердости, ничего из того, чем я предположительно обладаю, чтобы изменить ситуацию. Поэтому остается только рассуждать об этом абстрактно, а к этому я не готов. Менять нужно государство, менять в сути своей, в контексте своем, в структуре своей, и вот тогда только изменится армия. Отдельно взятую часть государства в отрыве от его контекста изменить невозможно. Система не позволит. Невозможно вылечить заболевшую голову, когда у вас пищевое отравление.

Поэтому повторюсь: государство должно измениться и развернуться к людям лицом, должно стать социально ориентированным и национально определенным в истинном смысле этого слова. России следует стать государством (надстройкой), защищающим титульную нацию (базис), ее обычаи и законы, традиции и язык. Ровно по Морису Барресу, французскому политическому деятелю, который и дал определение «титульной нации».

Никакого другого пути нет и быть не может.

Армия – это кривое зеркало общества, которому она служит (с).

Что есть государство – армия, полиция, судебная система, законодательная и исполнительная власть? Это надстройка общества, обеспечивающая его защитой и необходимыми ресурсами. Сегодняшняя надстройка нам явно не подходит ни по фасону, ни по архитектуре, ни по своим функциям. Сегодня она явно осуществляет чаяния не общества, а некой финансовой группы, которая перекочевала в наши дни из номенклатуры Советского Союза и благополучно села нам на шею. Это вчерашние комсомольцы, которые сменили позавчерашних коммунистов.

Абсурдно, что Русский человек, потеряв Веру в Бога, потерял и собственное достоинство, позволяя этим людям, как глистам, паразитировать на столь могучем, великом, одаренном народе. Тем обиднее быть Русским сегодня в России. Потому что быть Русским сегодня – это быть потерпевшим. А я – не потерпевший!

–  Андрей Николаевич, в свете того, что вы рассказали, не могли бы вы пояснить, какова роль офицеров во всех совершающихся в армии правонарушениях? Как получается так, что мужчины, в среднем не глупые и физические сильные, закончившие учебные заведения, относящиеся к категории высших, Русские в основном, коль скоро речь идет о российской армии, становятся соучастниками столь ужасных преступлений?

– Здесь нужно вспомнить о «римском праве» и искать причину всех преступлений в том, кому и почему они выгодны. Как ни странно, нерадивым (!) офицерам выгодно то, что они не занимаются налаживанием дисциплины, обучением личного состава или чем бы то ни было еще во вверенном им подразделении, – поручая всё это старослужащим, используя некие понятийные методы, далекие от подлинной военной педагогики и требований устава (закона).

Устанавливая такой порядок, офицеры становятся заинтересованными спасать этих старослужащих до последнего, покрывая любые их преступления, потому что им примитивно выгодно сохранение указанного неформального положения. Им выгодно, когда кто-то вместо них рулит этим подразделением, а движет ими при этом лень, беспринципность, невоспитанность, бездуховность.

Но я видел своими глазами, как молодой капитан-штангист приехал, принял на себя роту, и эта рота стала по ночам регулярно штурмовать ближайшую сопку. Он навел порядок за микроскопический промежуток времени. Как только он замечал синяк на морде молодого сопляка из своего подразделения, так сразу, без разбора полетов, он объявлял учебную тревогу и начинался штурм, атака, команда «газы!». И его солдаты научились бегать, научились воевать и уважать устав. Хотя еще месяц назад они были уверены, что армия – это жестокая экстремальная прогулка, где сначала ты пашешь и тебя дубасят, а потом на тебя пашут и ты дубасишь, и при этом можешь развлекаться, как хочешь. Вы знаете, кстати, что в армии можно, например, ходить на охоту с боевой автоматической винтовкой? Для меня это было поразительно. В отдаленных гарнизонах берутся патроны, берутся СВД или АК и солдатики ходят по лесу и стреляют в кого-то для забавы. Потом все эти патроны благополучно списываются, офицеры делают вид, что ничего не видели, не слышали и не заметили. А на самом деле офицеры попросту в это время горько и беспробудно пьют, потому что безнадега ежедневная, а баба офицерская думает о том, кому бы еще дать, потому что только пьянка и блуд есть приключение в этих дырах географии.

И вот смотришь на этих деградировавших людей и думаешь: и это «вашеблагородие» офицеры? Да это позор! Поэтому им просто выгодно, чтобы так происходило.

Я отдаю себе полный отчет в жестокости этих слов. Но при этом не все такие. Далеко не все. Огульно говорить, что все советские и Русские офицеры были подонки и мерзавцы, я не могу, это неправда. И я только что привел в пример этого капитана. Я не помню его фамилии, помню, что он занимался серьезно штангой, мастер спорта, он был квадратным настолько, что его хоть набок положи, хоть на ноги поставь, всё одно, полтора на полтора метра. Очень здоровый был.

Другой пример: Бек Евкуров. Мой близкий друг, мой боевой товарищ. Боевые действия на Кавказе. Убивают нескольких боевиков. Вдруг утром он осматривает трупы и видит, что у них нет ушей. Старослужащие отрезали их себе на дембель. Проведено расследование, выявлены виновные, которые тут же уезжают в дисбат. Без всякого сожаления. Надо знать Бека Евкурова, это человек жесточайшей дисциплины. Титаническая личность. Прямолинеен, безумно смел. Боевой приказ выполняет не обсуждая. И при этом при всем попробуйте что-нибудь сделать не так. Как я обычно говорю: если Беку Евкурову прикажут меня расстрелять, он меня расстреляет и будет расстраиваться целый вечер. А утром побреется и пойдет на службу, с дырой в сердце. При этом он мой брат. И за это за всё я его люблю. Офицер до мозга костей! Только такой мог совершить легендарный маршбросок на Приштину. Указав всему миру – мы живы! Наша армия с нами!

Так вот, с этими людьми никакие подобные вещи пройти не могут, потому что честность и принципиальность являются их внутренними качествами. Эти и подобные им люди в погонах не приемлют зла ни в каком его виде, даже в завуалированном, они будут бороться с ним вопреки любым сложившимся «традициям».

Поэтому офицер, позволяющий совершаться злу и насилию в казарме – подонок и негодяй, и он должен предстать перед законом, это мое глубокое убеждение. Но еще раз спрашиваю: перед каким законом? Перед законом государства, которому выгодно, чтобы всё происходило так, как происходит сейчас? Только если удастся поменять внутренний контекст государства, удастся изменить всё и сразу. Благая Весть долетает очень быстро. Как я обычно говорю: если расстрелять пару негодяев, то пара миллионов негодяев прижмут уши. Я человек нежестокий, я не хочу насилия, я просто призываю нас всех к порядку, понимая, что именно подобные ощущения позволяют человеку оставаться человеком и помогают не переходить границы недозволенного.

Что можно придумать жестче воинского устава? Какие еще отношения среди людей могут быть более жестко регламентированными, чем в казарме, где во всём должны соблюдаться субординация, единоначалие и подчиненность? Там не может быть места мерзости и подлости. Но именно там на сегодняшний день они сосредоточены. Повторюсь: я не готов говорить обо всей армии, я был далеко не во всех ее подразделениях. Но подозреваю, что то, о чем я рассказываю, распространено очень широко.

Что интересно: однажды в целях борьбы с дедовщиной в ее изначальном понимании пытались формировать военные части из однопризывников, то есть солдат, призванных в армию в одно время. Вы будете удивлены: и в таких частях солдат ухитрялись по каким-то другим неведомым признакам разделить так, чтобы одни были унижены, а другие над ними главенствовали. И это было выгодно, прежде всего, именно офицерам, к сожалению. Потому что подобная градация всегда выгодна тем, кто не хочет исполнять свой долг в полной мере.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.