Обманутый потеряет все, что он сделал доброго

Обманутый потеряет все, что он сделал доброго

Почему же мы не учимся на примере тех, кто был уже обманут и вернулся назад, почему мы не разумеваем диавольского обмана и не избегаем поползновения? Ведь это не ведет ни к чему, как только к тому, что обманутый потеряет все, что он ни сделал доброго путем терпения, а когда наступит конец страстному увлечению (349) и любосластному стремлению, он должен будет вернуться назад пустым и, кроме того, быть может, принести с собой немало согрешений, которые он совершил за время своего заблуждения. Не будем думать, чтобы кто-нибудь из таких мог остаться до самой смерти в своем заблуждении. Ибо разве после бегства и падения они не возвращаются обратно сюда? Кто из нас убегал, те хорошо знают это. Даже вот тот, кого я, вследствие охватившего его чрезвычайного безумия, считал было <793> уже совсем безнадежным для возвращения, – я говорю о брате Евфалии, – и тот снова тянется сюда, раскаивается, просит, исповедует свой грех, несмотря на то что он, по его же словам, отлично устроился в плотской жизни. Разве это для нас, кои еще не пали и не были обольщены, не знамение, дабы и мы не потерпели того же самого? Но все это нисколько не помогает, мы опять поддаемся на ту же приманку. Неразумные животные и рыбы и те умеют беречься опасного места, если они там два-три раза попадали в беду, а мы оказываемся хуже животных, но, конечно, не все: я говорю лишь о не утвердившихся и нестойких, коих велиар кружит, как в вихре. Вследствие чего слабеет душа или ставит себя на один из тех скользких путей, кои ведут вообще к страстям (я говорю не об одном лишь отступлении), как только не вследствие ли небрежения к заповеданному, равно как не потому ли, что такие лица совершенно пренебрегают исполнением маловажных, как они <794> выражаются, повелений? По словам святого Василия[1100], нельзя говорить: малый или большой грех, ибо всякое вообще преслушание заслуживает одинаковой кары; и смотреть бесстыдно на лица, не отворачивать своих очей от вредных зрелищ, и легко относиться к смеху, воплям, неприличным беседам, толканьям и ощупыванью друг друга (от чего рождается блуд и погибель), и бездельничать, и искать того, что не подобает (откуда возникают разделения, злоба, клевета и личные привязанности), и ослушничать, и не исполнять (350) наряду с прочими братьями того, что надлежит и что установлено мною, смиренным (благодаря чему поднимаются ропот, гордость и похвальба, а особенно когда в дело замешаны лица, выдающиеся чем-нибудь из ряда других), – все это подлежит одинаковому наказанию.

<795> Я слышу, что некоторые из вас не слетаются на ежедневное валяние хлеба, подобно ястребам на пищу (ибо то, что месится и печется, действительно готовится вам в пищу), даже теперь, когда у нас нет уже такого тяжелого труда, как во многих монастырях или как было у нас прежде, потому что тесто у нас уже месит вол. Вол бессменно всегда исполняет свое послушание, один несет самый тяжкий труд, а нам, многочисленному братству, остается лишь кончать дело да соблюдать благочиние. И, однако, мы не совсем охотно и не без ропота принимаемся за эту ежедневную работу. Познавол стяжавшаго и, и осел ясли господина своего (Ис. 1:3), а такие лица не познали того, чтобы соблюдать установленное правило, великое считают маловажным и ни во что не ставят дело приготовления хлеба, не хотят признать, <796> что зов на эту работу идет от Самого Бога и что преслушание его есть ослушание Бога же. Мне известно также, что при переносе пшеницы и других вещей с пристани некоторые не тотчас же, с первого слова, присоединяются к своим братьям, а начинают придумывать такие или другие отговорки, потому что уважительные основания для всех ясны, надсмотрщики всегда принимают их во внимание. Такое поведение подобных лиц – немалое зло, во-первых, потому, что то, что переносится, есть общее достояние, будет всем нужно и посему, конечно, требует от всех, пользующихся им, одинакового труда. Иначе же выходит, что не желающие по мере своих сил участвовать в этой работе как будто не будут пользоваться этим и как будто мучающиеся над переноской – не братья их, а какие-нибудь животные; я думаю, у них есть достаточно силы поднять поленце (351) или потащить какой-нибудь модий[1101]. <797> Не исполняя этого, такие лица и другой грех берут еще на свою душу, потому что они и других соблазняют на преслушание. Им следовало бы отказаться от братских услуг, но нет, они пользуются ими больше, чем прочие.

Этого, братия, отнюдь быть не должно. Ибо отсюда, как сказано, возникают неурядицы, ущерб для общего дела, постепенное падение, смуты, споры, всякие самооправдания и счеты. Почему бы это у нас не сократиться числу наказаний? Почему это мы так неразумно падаем там, где можно легко идти, не спотыкаясь?