Бессребреник Иеромонах Антиох (†1955)

Бессребреник

Иеромонах Антиох (†1955)

Радуйся, вся мира сего красная,

яко скоро исчезающая, презревши…

(Акафист Преподобному Сергию)

Бывают на свете люди, которым можно особенно позавидовать (хотя завидовать и грех). Но мы говорим так попросту, по-человечески. Очень уж эти люди счастливы, блаженны! Они так легки и свободны, точно небесные птицы. Легкая птица парит высоковысоко в лазурном небе и, кажется, совсем не связана ни с чем земным. Так и эти люди.

Они живут на земле, ходят по ней, делают свои дела, вращаются, как и все живые люди, среди других живущих, но у них есть одно прекрасное качество, которое поднимает их выше всего земного, тленного, мимолетного.

Вот они идут, идут, идут — сонмы пророков, апостолов, мучеников, преподобных, праведных, девственных. Идут светлым строем по два, по два, по два… Идут, едва касаясь земли… Какие это дивные люди! Жили на земле, ходили по ней, но едва касались ее ногами, то есть жили, не пристращаясь, не привязываясь к земным, тленным вещам, а были выше их. Смотрели выше всего тленного. Они идут, идут, едва касаясь земли, а мы ползем, ползем, на мгновение еле оторвавшись от земли, взглянем на небо — и снова ползем, ползем… Ох, как тяжело писать эти строки!.. Но что же делать-то, писать надо. Ведь это правда.

Рассказывают про одного бедного монаха, который был так беден, что ничего решительно не имел у себя. Ничего, кроме… одной златницы, только одной. И эту златницу он любил больше, чем Бога. Гораздо больше. О Боге он очень редко вспоминал. Ну, например, когда читал свое правило монашеское, тогда невольно вспоминал Бога и, хотя машинально, но все же произносил Его имя. Но об одном ни на минуту не забывал: где бы он ни был, что бы он ни делал, даже во время молитвы, он думал об одной вещи — о златнице. Ужас какой! И вот рассказывают, что когда этот монах приходил в свою келию, то вместо молитвы скорее бросался к несчастной своей златнице и нежно говорил: «Ну, а здесь ли находится мое сокровище?».

Какой несчастный, безумный, жалкий этот человек! Многие скажут так же. Назовут этого человека глупцом, безумцем и еще как-нибудь, если не хуже, потому что он Бога променял на металл, вечную жизнь — на преисподнюю. Осудить мы его, пожалуй, осудим, а сами-то потихонечку делаем то же. Сами-то не меньше этого монаха привязаны и к вещам земным, и к деньгам ничтожным. Особенно это имеет место в жизни людей безродных, бессемейных, одиноких девиц, вдов, и даже монахов и монахинь! «А если я заболею, что тогда будет со мной?! Придет старость — кто меня накормит? Кто похоронит?». И кладут златницу к златнице, прибавляют одну к другой. Скажут: «Что здесь особенного? Это естественно, предусмотрительно, даже разумно — смотреть вдаль, заботиться о будущем». Но как сухое полено, брошенное в огонь, усиливает пламя, так новая златница, приложенная к другой, увеличивает пламень греховный… Ох, если бы сердце наше осталось беспристрастным к этому! Ведь Господь недаром сказал: «…где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21).

* * *

Недавно рассказывали страшный случай, как где-то в Летове (Рязанская область) неожиданно пропала одна молодая инокиня. Она обычно пела в храме. И вот началась вечерняя служба — а ее нет и нет. На другой день — тоже нет. И на третий, и на четвертый… Милиция всех поставила на ноги. Ищут — нет ее. На пятый день бабы пошли по грибы и… увидели в лощине человеческую ногу в ботинке… Прибыли милиция, следователь. Разбросали ветки, землю: она! Пропавшая инокиня Мария, бедная, вся порезанная. Глаза выколоты. Сотни ножевых ран… Кто виноват? Златница. Только не эта бедная великомученица Мария виновна в златнице, нет: она пела в храме почти безвозмездно. Это злодей — лиходей, разбойник. Он узнал, что Мария пошла на почту получать перевод для старой монахини, и вот погубил невинную. Златница… Как это ужасно! Страшно.

«Надеющиися на Господа, яко гора Сион: не подвижится в век живый во Иерусалиме» (Пс 124, 1).

Чтобы быть свободным от привязанности к чему-либо, надо крепко уповать на Господа. Он кормит. Он хранит. Он утешит, защитит. Уж если о малых птичках, букашечках промышляет Он, то забудет ли Он о человеке? О наше маловерие, холодное безверие! Нищета духа!..

Батюшка, о котором пойдет речь, прибыл в Лавру поздним майским вечером 1948 г. Это был человек старше средних лет, одетый в подержанное осеннее пальто, зимнюю шапку, большие, не по размеру, сапоги. Из вещей — маленькая дорожная сумка. Тогда трудно было определить его занятие. Священник ли он? Монах ли? Мирской ли человек?.. Но по всему его внешнему облику можно было судить, что этот человек нелегко прожил годы прежней своей жизни.

Это был священник, проживший в миру много лет, служивший на многих приходах, отдавший Церкви Божией большую часть своих сил. Как и другие служители престола Божия того времени, он пережил много разных потрясений, обид, огорчений, но за все благодарил Бога и был бессребреник. Другой его замечательной чертой было то, что он любил всех людей. Хотя он и был в жизни не раз оскорблен, обманут, унижен, однако не потерял веры в человека, в лучшее, святое в нем. Батюшка знал, что как ни глубоко пал человек в тех или иных грехах, преступлениях, однако в нем всегда живет образ и подобие Божие, и поэтому он всегда может быть возвращен на путь добра. В нем всегда живет семя доброе, которое может возрасти при благоприятной обстановке.

Словом, в сердце этого доброго батюшки жил голос евангельской любви. Да и в его ветхой котомочке хранилось завернутое в чистую тряпицу Святое Евангелие — единственное сокровище его души. Он всегда питался Словом Божиим, как младенец молоком своей матери. Читал его при всяком удобном случае. В минуты горьких переживаний и искушений он не раз обливал эти священные страницы своими слезами. И особенно связала этого человека со Святым Евангелием трудная земная жизнь, постоянные тревоги и переживания. Не один раз он готов был низвергнуться в пропасть уныния и отчаяния, но когда брал в руки эту Святую Книгу, всегда приходили в душу отрада и успокоение. Какая-то новая благодатная сила, как свежая живительная струя, вливалась в измученное сердце и возрождала его к жизни. Да, любил старец Святое Евангелие. Любил его всей душой, так как обязан был Слову Божию своей жизнью.

Как часто мы слышим наставления, проповеди о том, что надо читать ежедневно Слово Божие, надо непременно освежать свою душу чудесным источником этой «живой воды». И сами-то мы прекрасно понимаем, что Слово Божие есть пища для души нашей, воздух для духовной жизни, что без него мы не сможем спастись и побороть все козни вражии. Но вот читать Святое Евангелие мы никак не научимся, никак мы не привяжемся к нему всей нашей душой. Отчего все это? Да, видимо, оттого, что беремся читать Слово Божие с легким, холодным сердцем. Оттого, что мало переживаем душой. Мало или совсем не хотим заниматься крестоношением. А может быть, еще и оттого, что мало несем скорбей, мало страдаем. Живем обычной, мелкой, суетной жизнью.

* * *

Одна молодая женщина, когда жила преспокойно со своим мужем, никак не могла приучиться читать ежедневно Святое Евангелие. Но вот угодно было Богу послать ей тяжелое несчастье. Однажды муж ее, возвращавшийся домой глубокой ночью, был зверски убит и обезображен так, что его едва распознали. Несчастная женщина, убитая горем, не находила себе покоя больше ни в чем, как в чтении Святого Евангелия. Она поняла, что всякое земное счастье мимолетно, изменчиво, непостоянно. И до самой своей смерти она читала Евангелие ежедневно. А если позволяло время, то несколько раз в день.

Да, скорби очень роднят нас с Богом и со Словом Божиим. А как святые отцы наши — преподобные Серафим Саровский, Тихон Задонский, Дмитрий Ростовский — любили читать Евангелие! Как дорожили им! Несли в душе свои страдания и главное — страдания всего народа своего. Страдали. Из сокровища Слова Божия они получали себе утешение и силу в этих страданиях души. Как счастливы люди, горячо любящие Евангелие, читающие его ежедневно и ревностно исполняющие написанное в нем.

По прибытии в Лавру наш батюшка был принят в число лаврской братии и вскоре пострижен в мантию с именем Антиоха.

Иеромонах Антиох нес послушание в Духовской церкви. Там раньше, до 1950 года, ежедневно совершались заупокойные требы: отпевания, панихиды, записывались имена усопших на поминовение. Старец должен был всегда там находиться.

Поскольку Духовская церковь — здание каменное, причем с почти глухими, без больших окон стенами, и не имеет отопления, то батюшка Антиох всегда там мерз. Потому, чтобы сохранить способность к службе, он имел привычку всегда одеваться так, как будто на дворе вечный январь и сорок градусов мороза или несносная февральская буря. Словом, зимняя засаленная теплая ряса, довольно ветхая скуфья, натянутая до отказа, подшитые валенки и даже варежки на руках были постоянным его «обмундированием».

В Духовской храм мало кто заходил, особенно в зимнюю пору, потому что там была нестерпимая стужа, и старцу совершенно нечего было делать. Он обычно усаживался на поломанный стул, закутывался потеплее и сидел до тех пор, пока не чувствовал, что замерзает. А если заходила какая старушка и во весь голос (так как батюшка был совершенно глухой) заказывала старцу панихиду, то он медленно вставал, зажигал пару маленьких свечек, ставил их к Голгофе и… затягивал таким голосом, что под него никто никогда не мог бы подстроиться. Отец Антиох был совершенно без слуха, пел сразу на все тона и гласы. Голос у него был такой грубый-прегрубый. Пел он без всяких мелодий и ритма, а просто так, как ему вздумается, поэтому старец и служил, как правило, один. Петь с ним вместе было совершенно немыслимо и невозможно.

В летний период Духовская церковь оживала, вместе с ней оживал и цвел отец Антиох. Как он любил летнюю, и особенно весеннюю, пору! Жизнь начинала бить ключом у отца Антиоха обычно после Святой Троицы и Духова дня. В Духов день — престольный праздник этого храма — совершалась там, по Лаврской традиции, праздничная Божественная Литургия. Отец Антиох обычно вместе с другими священнослужителями служил и причащался Святых Христовых Тайн. В этот день его можно было видеть особенно просветленным, одухотворенным, благодатно-радостным. «У вас, старец, сегодня вторая Пасха», — бывало, скажет ему кто из братии. Он приветливо улыбнется, покивает своей седой головой, будто слышит, потом что-то грубым голосом добродушно пробормочет и тихо-тихо пойдет в свою келейку.

Душой своей человек этот был — ангел. Никого он никогда не обидит, никого не обманет. Даже всякому послушнику поклонится, по-своему улыбнется. Чувствовалось, что в этом простом, мужиковатом старце живет крепкий, сильный дух, благодать Божия, большой духовный и жизненный опыт.

Если говорить об особых добродетелях отца Антиоха, то мы уже ранее упомянули, что душа этого старца украшалась бескорыстием. Совершая отпевания и панихиды в Духовской церкви, старец постоянно был вынужден обращаться с деньгами. Этот «мусор», как называл он деньги, всегда был пред его глазами. Но сердце его было свободно от какого-либо пристрастия к ним. Старец жил высокой духовной жизнью, и потому земные вещи для него были совершенно ничтожными, бесценными. Он знал другие ценности; другое, духовное сокровище влекло его сердце — добродетельная жизнь, жемчужины смирения, чистоты, кротости, воздержания, бескорыстия. Эти ценности всегда высоки, вечны, и только они являются истинным украшением человека. И только они вводят душу в вечную жизнь, в жизнь с Богом, святыми ангелами и святыми угодниками Божиими.

Как корабль, наполненный всякими сокровищами, тихо подходит к заветной пристани, так и душа праведника, украшенная добродетелями и исполненная духовным богатством, тихо приближается к концу своего земного странствования. Иеромонах Антиох с каждым днем заметно физически увядал, как цветок на заходе солнца. Он уже меньше стал появляться среди братии Лавры. Иногда казалось, что его уже совсем и нет в живых. Но он жил духовно-благодатно и сокровенно, мало показывался людям, физически делался все слабее и слабее. В любимую им Духовскую церковь он теперь приходил изредка, только помолиться. Там отправлял требы уже другой иеромонах, помоложе. А отца Антиоха, как слабенького старца, освободили на покой. Придет, помолится, посмотрит, утрет незваную слезу стареньким платочком — и снова в свою тихую келию.

Он очень привык к своей старенькой зимней рясе. Хотя теперь было лето и он не должен был, как раньше, сидеть в Духовской церкви, но у него и надеть-то больше было нечего. Одним словом, отец Антиох по одежде оставался тот же, что и раньше; физически, телом, увядал, а душой обновлялся.

«Если внешний наш человек тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор. 4, 16), — говорит святой Апостол. Кто может в полноте понять эту нашу христианскую радость? Радость нового рождения для жизни в ином мире! Радость духовного обновления при бесповоротном ветшании тела! Какое огромное утешение дает нам наша вера в будущую жизнь! Земная жизнь заканчивается, приходит к неизбежному своему концу. Но жизни еще не конец. Она, по существу, только начинается. Настоящая, полная, живая жизнь, жизнь — только в другом, лучшем мире, мире горнем, небесном. Отсюда вполне понятно становится то благодушное настроение старца, когда он доживает уже считанные дни на земле и не теряет душевной радости, великодушия, а напротив, по мере приближения к смерти все более и более радуется и веселится.

«Батюшка, отец Антиох, — скажет ему с удивлением брат, пришедший посетить его в болезни, — да ты ведь вот скоро-скоро умрешь, а все шутишь да улыбаешься». «О дитятко мое, — ответит грубоватым голосом старец, — я только еще начинаю жизнь, только-только!..». А сам тихонечко задумается, затихнет после этих слов. Еще более как-то просветлеет, озарится. Вот она, духовная жизнь-то, как богата и радостна! Чем же, спрашивается, будет утешать себя на склоне лет своих человек, не знающий Господа? Если впереди только одна холодная мрачная могила, сырая земля, черви, тление, небытие?!

Бот и сейчас есть такие ветхие старцы, которые одной ногой, как говорится, стоят уже в сырой могиле. Но сколько света, ясности, воодушевления, надежды в их старческих очах!

Кончился очередной учебный день. Ученые монахи шли из Академии. По дороге встречается отец Благочинный: "Только вот сейчас скончался отец Антиох". Входим в открытую келию. Старец лежит недвижим на своем бедном монашеском одре. Лицо его покрыто белым полотном. Тайна, непостижимая тайна смерти ощутимо витает вокруг. «Только сейчас испустил дух свой», — говорит тихо стоящий около почившего брат. Так и кажется, что старец стоит душой здесь, среди нас, и смотрит на нас своими глубокими очами. При этой мысли трепет охватывает все члены и рука невольно творит победное крестное знамение.

Старец умирал очень спокойно и благодатно. Накануне он причастился Святых Христовых Тайн и потому душой был спокоен и светел. Часа за два до исхода он даже встал со своей постельки и попил горячего чайку, чтобы немного согреться. Что-то тихонечко говорил, будто с кем беседовал. Потом успокоился, вдруг тихонечко запел, тише, тише… и замолк. Глубоко вздохнул, потянулся и — скончался. По келии прошел тихий ветерок, и… все затихло.

Отпевали отца Антиоха в любимой им Духовской церкви. Народу, кроме братии, было довольно много. Похоронили его на общем городском кладбище в тихой могилке, где он почивает и теперь вечным сном до гласа Архангела.

Когда после всего пришли в его келию, то в ней ничего не нашли. Стол, стул, койка да теплая зимняя ряса. Бессребреник. Трудился целый век в поте лица. И что приобрел, и что оставил? Приобрел сокровище бесстрастия и с ним воспарил к Небу. А оставил по себе добрую и светлую память истинного труженика на ниве Преподобного Сергия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.