46

46

Свидетельство о пребывании там Владыки Луки оставил двоюродный брат афганского эмира Мухаммад Раим (Раим Омарович Мухаммад), мусульманин, бежавший на советскую территорию во время мятежа в Кабуле и арестованный по обвинению в шпионаже. В 1938 году он был в заключении в областной тюрьме, в седьмой камере второго корпуса вместе с Владыкой Лукой.

Мухаммад Раим с уважением рассказывает о православном епископе. По его воспоминаниям, в камере сидели вместе "белые" и "красные" генералы, секретари обкомов, члены ЦК, профессора, кадеты, анархисты, коммунисты и беспартийные. Часто там происходили споры, звучали взаимные обвинения. Наиболее рьяные атеисты пытались втянуть в спор "несознательного и реакционного" епископа, но Владыка отказывался спорить о вере. В своих медицинских лекциях (такие лекции читали и другие профессора) он не касался вопросов политики. В камере был со всеми ровен и сдержан, готов был любому оказать медицинскую помощь, мог поделиться и пайкой хлеба. Относились к Владыке Луке в камере в общем уважительно. Даже начальство его выделяло: Владыку освобождали от мытья сортиров и выносов параши. "Он был такой человек, что нельзя было к нему относиться иначе", — поясняет Мухаммад Раим.

Епископ Лука много ему рассказывал о своей прошлой жизни. Запомнилась история о том, как в Сибири пришлось делать полостную операцию крестьянину перочинным ножом, а рану зашивать женским волосом, причем нагноения не было.

Мухаммад Раим рассказывал, что из тюрьмы Владыка Лука написал наркому обороны К. Е. Ворошилову о своей книге, о том, что она необходима нашей родине в мирное время, но еще больше в случае войны. Он не просил себе свободы, но хотел только получать из дома научные материалы и хотя бы на два часа в день уединяться для работы…

Владыка Лука открыто исповедовал свою веру. Не таил и того, что преследуют его за нее; говорил: "Мне твердят: сними рясу — я этого никогда не сделаю. Она, ряса, останется со мной до самой смерти". И еще говорил: "Не знаю, что они от меня хотят. Я верующий. Я помогаю людям как врач, помогаю и как служитель Церкви. Кому от этого плохо? Как коршуны нападают на меня работники ГПУ. За что? "

В камере, где сидел Владыка Лука, повелось так, что некоторые заключенные, прежде чем идти на допрос, подходили к епископу под благословение. Об этом донесли, и Владыка был вызван в тюремную больницу, где доктор Обоев долго уговаривал его снять рясу и вообще "не привлекать к себе излишнего внимания". Обоев признавался потом своему знакомому, что это поручение начальника тюрьмы выполнить ему не удалось. Епископ Лука корректно, но твердо заметил коллеге, что тот взял на себя миссию не по силам.

Профессор-дерматолог из Ташкента А.А. Аковбян, когда-то слушавший лекции профессора Войно-Ясенецкого в университете, а впоследствии оказавшийся в одной камере с Владыкой, отмечал, что пережитые епископом Лукой скорби нисколько не подавили его, но напротив, утвердили и закалили его душу. Владыка дважды в день вставал на колени, обратившись к востоку, и молился, не замечая ничего вокруг себя. В камере, до отказа наполненной измученными, озлобленными людьми, неожиданно становилось тихо. Все окружавшие его люди, а среди них были и мусульмане, и неверующие, начинали говорить шепотом, и как-то сами собой разрешались только что раздиравшие людей ссоры.

Во время раздачи утренней пайки, когда атмосфера в камере накалялась до предела, Владыка Лука обычно сидел в стороне, и в конце концов всегда кто-нибудь протягивал ему ломоть хлеба ничуть не хуже, чем те, что достались другим, а иногда даже и горбушку. Позже, в начале 1939 года, по окончании ежовщины, были разрешены передачи. По словам Армаиса Аристагесовича, получая посылки, Владыка все до крохи раздавал сокамерникам.

Владыка Лука никогда не жаловался и никогда не рассказывал о возводимых на него обвинениях. Не жаловался и после тринадцатисуточного допроса конвейером. Рассказывают, что больше тринадцати суток никто не выдерживал. После "конвейера" Владыку приволокли в камеру волоком. Во время одного из таких допросов, по свидетельству дочери епископа Луки Елены Валентиновны Жуковой-Войно, в следовательскую комнату несколько раз врывался чекист, пестро наряженный шутом, который изрыгал отвратительные ругательства и оскорбления, глумился над верой, предсказывал епископу ужасный конец.

Только уходя на этап, по воспоминаниям А.А. Аковбяна, Владыка впервые обратился к сидевшим с ним ташкентским врачам и ученым: попросил — кому Бог пошлет выйти на волю, пусть похлопочет вместе с другими профессорами о смягчении его участи. "Ведь я ничего дурного не сделал. Может быть, власти прислушаются к вашим просьбам…" Полгода спустя, летом 1940 года Армаис Аристагесович передал эту просьбу профессору М. И. Слониму. Но старый друг Владыки Луки, теперь уже орденоносец, депутат, заслуженный врач, замахал испуганно руками: "Что вы, что вы, нет, нет…"

Елена Валентиновна рассказывает, что почти два года после ареста Владыки Луки его дети ничего о нем не знали. Первые вести просочились из тюремной больницы: папа лежит с отеками на ногах; из-за голодовок сдало сердце. Потом родственникам разрешили приносить передачи. Летом 1939 года, стоя у железных ворот тюремного двора, Елена Валентиновна через пробитую гвоздем дырочку дважды видела отца во время арестантской прогулки. Знакомый арестант-перс, неся котел с баландой, кричал громко: "Дорогу! Дорогу!", а проходя мимо Елены шептал: "Он здоров, здоров". Затем она узнала, что Владыка Лука объявил голодовку и помещен в больницу. Однажды дочь получила от отца записку: "Через сутки буду дома". Ни через сутки, ни через неделю домой он не пришел. Очередная переданная больничным санитаром записка сообщала: "Меня обманули, не выпускают, возобновил голодовку". Голодал он в тот раз восемнадцать дней.