Краткий Миссионерский дневник С 19 марта/1 апреля 1900 года

Краткий Миссионерский дневник

С 19 марта/1 апреля 1900 года

Книжка 8–я сего формата

Продолжение с 7–й книжки сего формата

Епископ Николай

Русская Духовная Миссия

Суругадай. Токио

19 марта/1 апреля 1900. Воскресенье

4–й недели Великого Поста.

О. Матфей Кагета жалуется на леность катихизатора Якова Ивата: в Какегава и Мори слушатели учения есть, но он не старается им проповедывать; пишет о. Матфей, что только до Собора будет терпеть его. — Яков Ивата, правда, ленив, но о. Матфею следовало бы исправлять его, а не жаловаться бесплодно. О. Матфей в отношении катихизаторов — совершенная противоположность о. Петра Сасагава; этому каких катихизаторов ни дай — у него они работают, и он никогда на них не жалуется; о. Матфей вечно жалуется на своих; забракованного им отдай о. Петру — служит весьма недурно, как Сергий Кувабара ныне в Вакуя, чуть не прогнанный было мною совсем со службы после отзывов о нем о. Матфея, как совсем ни к чему не годного; порядочно служившего у о. Петра, напротив, отдай о. Матфею — у него сделается не годным, как Алексей Яманака, ныне и совсем ушедший со службы после краткого пребывания у о. Матфея.

Матфей Юкава из Накацу пишет, что благочестивый Афонасий Абе, женатый на дочери секретаря Сергия Нумабе Иоанне, привел ко Христу своих родных, которые и крещены ныне о. Петром Кавано.

20 марта/2 апреля 1900. Понедельник/

Георгий Абе пишет, что в Карасуяма у него есть надежный слушатель учения из сизоку; еще, что три христианки оттуда отправились в Уцуномия, чтобы поучиться и поступить в «Кангофу» (сиделки у больных). В Оотавара, где он собственно катихизатором, новых слушателей учения совсем ныне нет.

Прибыл Илья Яци по делу о разводе с женой. Чрез секретаря Нумабе я передал ему, что если не помирится с женой, служить не может и потом жениться вновь не может.

21 марта/3 апреля 1900. Вторник.

Японский праздник — не учились.

Утром призвал Илью Яци и сам повторил ему все, что сказано ему вчера Сергием Нумабе. Сущность: жена его совсем согласна была вернуться к нему, но он крайне бранчливым своим письмом до того раздражил отца ее (язычника) и ее, что ныне они против всякого соглашения с ним. Но вот диакон Стефан Кугимия пойдет убеждать их примириться — «муж–де сам прибыл, просит извинить его гнев и вернуться жене его к нему»; ладно ли? Илья отвечал:

— Как вам угодно!

— Да я тут ни при чем. Тут Божий Закон, и вы с женой в разладе с ним; в последнем периоде по твоей вине. Так рад ли примириться?

— Пусть Кугимия идет просить о том.

Пошел Кугимия, но совсем бесплодно: отец на все убеждения отвечал, что ни за что не отдает дочь свою Илье Яци, так оскорбившему ее и его; даже если бы Император велел отдать, и его не послушался бы… Илье не могли сообщить сего решения, ибо его в десять часов вечера не нашли дома — здесь, в доме Миссии, где ему дана квартира.

22 марта/4 апреля 1900. Среда.

Утром я позвал Илью Яци и сообщил ему в присутствии диакона Стефана Кугимия и секретаря Сергия Нумабе решение отца его жены и ее — не мириться с ним, и сказал:

— Дается вам неделя срока — помиритесь с женой; если не успеете в этом, то я дам вам отсюда дорожные до Оою, вашей родины, куда вы вернетесь потому, что не можете больше служить Церкви, ибо нарушите слова Спасителя о не разводе с женой без достаточной причины. Если никак не убедите жену вашу вернуться к вам, то вы сами будете причиною тому, ибо слишком тяжко оскорбили ее; она же до того была готова опять сойтись с вами — я сам свидетель тому, ибо она приходила благодарить меня за дозволение поступить на время в Женскую школу, после чего она имела вернуться к вам, чем, по–видимому, утешалась… 10–го числа вы сообщите мне об успехе или неуспехе вашего дела.

23 марта/5 апреля 1900. Четверг.

Роман Фукуи, катихизатор в Оцу, извещает, что о. Тит Комацу у него троих крестил; также, что он выступает из компании с Фомой Оно и Петром Мисима, составленной ими для совместной проповеди: «союз этот–де приносит не пользу, а вред»; какой вред, не объясняет. А о. Тит так надеялся на этот «ренго» (союз), выхлопотал по 2 ены дорожных для участников в нем! Вышло: «шумим, братец, шумим». И ничего путного, да и могло ли быть путное при участии Петра Мисима, который непременно поссорится с кем только сойдется.

24 марта/6 апреля 1900. Пятница.

Илья Накагава, основавший Церковь в Иннай и окрестности, пишет, что слушатели и дальше есть, но вечно он там в ссоре с бонзами. Впрочем, есть кое–что от буддизма и в руку ему. Когда бонзы говорят проповеди, то слушательницы их бросают им за то мелочь из своих и детских кошельков (кинтяку). Ныне христианки в Инкай спрашивают Илью Накагава: «кинтяку кин-о хайрёо симасё–ка?» («Не похлопотать ли о деньгах из детских кошельков?») Илья не пишет, дал ли он инструкцию «похлопотать», но, вероятно, сделал это, что и ладно; добрых обычаев утрачивать не следует.

Bishop Awdry с каким–то молодым и дамой был, подал карточку и две фотографии — всех участвовавших в богослужении на Цукидзи в январе при посвящении бишопа для Кёото Reverend Partridge и шести англиканских бишопов ныне в Японии, но не попросил свидания, а показал своим молодым спутникам Собор и вид с колокольни и уехал; мне же поздно сказали; я в это время читал с Петром Исикава историю Церквей в Вакуя, Фурукава, Иигава и прочих. Поблагодарил его за любезность письмом.

Илья Яци виделся с женой, которая согласна вернуться к нему, но с отцом ее еще не удалось; видимо, старик избегает свидания — раздражение на Яци не смягчается.

На всенощной, пред завтрашними праздниками, из города было довольно много. Пели хорошо. Проповедь диакон Стефан Кугимия сказал весьма плохо.

25 марта/7 апреля 1900. Суббота.

Праздник Благовещения.

Перед обедней пришли сказать, что жена Никанора, повара учеников и слуги и повара моего, внезапно заболела; священник пошел напутствовать ее, я — посетить; но была бессознательна, пробудить нельзя, только стонала от боли; ушел я одеться к обедне и не успел сделать этого, как пришли известить, что Феодора скончалась. Бедный Никанор! Оставила ему пять сыновей, из которых только один в школьном возрасте; к счастию еще, две дочки недавно кончили курс в нашей Женской школе и хозяйством заправлять могут.

Фома Танака пишет, что о. Сергий Судзуки был в Вакаяма, говорил с христианами — препятствий по его переводу в Оосака нет. Поэтому он хочет поскорее перейти; на место же его, в Вакаяма, о. Сергий обещал перевести Гавриила Ицикава из Какогава, или Макария Наказава из Акаси. Отвечено: пусть христиане напишут сами ко мне, что они согласны на перевод Фомы в Оосака. Если это будет сделано, то Гавриил Ицикава пусть перейдет в Вакаяма; Макарию нельзя — Церковь в Вакаяма слишком важна для такого молодого и еще совсем бездеятельного катихизатора.

Иоанн Катаока вернулся из Котода, в Симооса; потрудился порядочно там, значит, и весьма ленивый катихизатор может приносить пользу, коли заохотится. В Котода просят и еще кого–нибудь. Но теперь начинаются земледельные работы — неудобное для проповеди время. Пусть довольствуются посещениями священника пока.

26 марта/8 апреля 1900. Воскресенье

5–й недели Великого Поста.

Пред Литургией было крещение человек пятнадцати взрослых и младенцев. Между прочими крещены из прихода Асакуса врач Ерма — благотворитель больных, совсем бескорыстный врач, по отзыву катихизатора; говорил с ним после обедни за чаем; действительно, сущий раб Божий — счастлив, что сделался христианином; уповает отныне в своем звании приносить еще больше утешения страждущим. Помоги, Боже, ему!

Была после обедни Вера Хосои, жена катихизатора в Ицинохе и Фукуока, Павла Хосои, с ребенком; бывшая Вера Намеда, сестра Климента, академиста, умершего от чахотки. Кажется, добрая жена и мать; прибыла сюда по случаю глазной болезни ребенка, который ныне совсем выздоровел; и она говорила — завтра отправляется к мужу. О христианах в Ицинохе и Фукуока говорила, что все твердо держат веру — «на богослужения собираются все», но новых слушателей нет.

Был христианин из Хоцинохе, служивший даже некоторое время катихизатором, теперь чиновник; говорил, что там Церковь совсем в плохом состоянии: новых слушателей никого, на богослужения почти не собираются; «впрочем, катихизатор Моисей Сираина трудится» (должно быть, как он когда–то).

27 марта/9 апреля 1900. Понедельник.

С восьми утра отпевание Феодоры, жены Никанора Такасе. Служили со мной четыре японских священника; пели оба хора; были в Церкви все учащиеся, ибо Никанор лет двадцать пять служит школам главным поваром и расходчиком по кухне; из Церкви также было много христиан. На кладбище провожали в облачениях три священника с причтом и большими певчими.

После отпевания зашел ко мне не участвовавший в отпевании о. Павел Савабе; отправляется на Страстную и Пасху в Церковь в Сиракава, любимую его Церковь, и куда его усердно зовут; зашел взять дорожные туда (5 ен). Разговорился, и, Боже, в какую пучину грусти всегда он ввергает своим разговором! Что это за отъявленный пессимист! Все в Церкви дурно по нем — «ни к чему не годится наша Церковь, катихизаторы все дрянь, ни на что не годные, — застой и гниль везде, и безнадежно все! А у других, у протестантов и католиков, все так идет, все так хорошо, такие там деятельные, такие успешные»…

— Сендайцы у нас главные деятели, а они мастера только рассуждать, а не дело делать; для последнего нужны южные.

— Так нельзя ли из Тоса добыть людей? (Родина о. Павла Савабе).

— Нельзя, там всеми овладели протестанты.

В это время пришел Павел Накаи для перевода; о. Павел Савабе, должно быть, желая похвастаться перед ним, продолжая разговор со мною, обратился к нему, изъясняя:

— Когда–то (когда еще в Тоса не было ни одного протестанта) приглашали меня туда для проповеди, давая 50 ен в месяц, по я отказался; и прислали протестантских проповедников; ныне там Катаока Кенкици — сила и протестантов, и либералов…

— Отчего же вы, о. Павел, не отправились тогда на вашу родину по приглашению на проповедь, когда, к тому же, и я вас просил о том?

Молчит о. Павел. И я, в самом деле, не могу до сих пор понять, почему он всегда так упорно отказывается от дела проповеди и Церкви в своем родном городе; не раз уж я истощал просьбы отправиться ему в Тоса, и всегда бесполезно. Просил я лишь о. Павла не говорить таких речей, что ныне (в какой уж сотый раз?) излиял предо мною и отчасти пред Павлом Накаи, который совсем повесил нос от них; в кругу молодых катихизаторов и вообще христиан способны такие речи только зло приносить, повергая людей в печаль и уныние, тогда как юной Церкви нужен бодрый взгляд вперед…

Из тюрьмы весьма частые письма, да какие умные иногда, как сегодня два! Книг просят для научения вере; разумеется, оные щедро им и посылаются, хоть крупица блага выйдет, даст Бог! Не оберешься от просьб в Женскую школу: вчера о двух просили, сегодня еще о двух — где же всех поместить! Отвечается сообразно просьбам и лицам — или обещается прием, по открытии вакансий, или отказывается.

Был командир пришедшего вчера вечером в Иокохаму нашего военного судна «Адмирал Корнилов» Иван Илларионович Петров с нашим морским агентом здесь Александром Ивановичем Русиным.

28 марта/10 апреля 1900. Вторник.

Утром Илья Яци пришел сказать, что уладили свое примирение с женой; она уговорила своего отца примириться, и все они втроем 13 числа придут ко мне сказать, что совсем помирились; жена Яци вернется к нему, но предварительно Яци просит целый год подержать в Женской школе ее для возможно полного научения вере и христианским обычаям. Все это ладно, если вновь не расползется. Яци совсем слаб характером, и я боюсь, что опять восстановят его против жены; а в Исиномаки есть кому сделать это; сегодня же оттуда пришло ко мне письмо от некоего Андо, по–видимому, приятеля Яци (утром Яци просил принять сестру сего Андо в Женскую школу), в котором он страшно поносит жену Яци и требует развести его с ней. Говорил я Яци, что он может отправиться в другое место для проповеди, не возвращаясь в Исиномаки, но он непременно опять хочет туда — «дело–де у него там большое» — ну и расстроят. Впрочем, к выходу жены его из Женской школы он непременно будет переведен в другое место.

Еще письма о разладе катихизаторов с женами, и разом от двух: Авраам Яги пишет, что жена его никак не хочет возвращаться к нему, все требует развода; Савва Сакурода пишет, что жена ушла от него и тоже ни за что не хочет жить с ним. Написано им обоим, чтобы ни под каким видом не соглашались на развод, а старались опять сойтись с женами; и Сакурода, кроме того, наставление мягко обращаться с женой; слышно, что он бил ее — человек он грубый.

О. Тит Комацу пишет негодовательное письмо против Романа Фукуи за его выход из сотоза с Оно и Мисима для совместной проповеди и просит принудить его держаться сего союза; к нему–де в Оцу те приходили проповедывать, а он не хочет идти к ним. Но я просьбы о. Тита исполнить не могу; самочинный этот союз, некое подражание протестантам, по моему мнению, с самого начала никуда не был годен.

Два чиновника из Министерства внутренних дел приходили — «буду ли я платить положенную с иностранцев подать с их доходов или с жалованья?»

— Как же не платить, коли положено, — разумеется, буду.

Тут же высчитали сколько: 1/50 часть моего жалованья — 3695 рублей или ен, выходит — 73 ены 90 сен мне отныне нужно платить ежегодно японскому правительству подать, внося двукратно по частям в Податное правление (Зеймукин).

Был священник с крейсера «Адмирал Корнилов» о. Михаил, вдовый молодой священник, родом из Архангельской губернии. В разговоре с ним я узнал, что в Нагасаки наших русских человек четыреста, а священника нет. Грустно мне очень стало за них; в такие великие дни, как Страстная и Пасха, наши православные останутся без христианского утешения, и тотчас же я решил отправить туда о. Вениамина; раз — для них, другой — для заведения там миссионерского стана. Думал было направить его туда летом, после нашего Собора, но он и там может столько же успеть в японском языке, как если бы жил здесь. Чтобы лучше увериться, что о. Вениамин там совершенно необходим, я послал телеграмму консулу Василию Яковлевичу Костылеву — «будет ли там судовой священник к Страстной и Пасхе для русских христиан?» И вечером же получил ответ:

«Никакой судовой священник здесь не ожидается».

Так как о. Вениамина не было дома, то не мог с ним поговорить.

О. Феодор Мидзуно вернулся из Коофу; крестил шестерых, из которых двое взрослых научены катихизатором Николаем Абе, который не нетрудится и ведет себя хорошо — все больше стихи сочиняет.

29 марта/11 апреля 1900. Среда.

Утром сказал о. Вениамину:

— С Божиею помощью отправляйтесь в Нагасаки для удовлетворения духовных потребностей наших русских христиан, находящихся там, и для заведения миссионерского стана — образования Японской Православной Церкви и так далее.

Он охотно принял назначение, и так как ныне уже 6–я неделя Великого Поста, то, чтобы поспеть к Страстной, положено ему завтра утром отправиться по железной дороге до Кобе, оттуда всегда есть суда в Нагасаки — Я занялся приготовлением его к пути, а он отправился в гости к о. Михаилу на «Адмирал Корнилов» в Иокохаму, куда о. Михаил вчера пригласил его. Дал ему антиминс, ящик с Литургийскими сосудами, дароносицу, мирницу, напрестольные кресты и Евангелие, два священнические облачения, стихарь и все прочее, потребное для отправления богослужений — все совершенно новое; также круг богослужебных книг, запас церковных свечей и прочее.

Фома Танака прислал письмо за подписью трех церковных старшин в Вакаяма, что они согласны на перевод от них Фомы в Оосака, и просят вместо него Гавриила Ицикава. Отвечено, что перемещение должно состояться после Пасхи, чтобы христиане ни в Вакаяма, ни в Какогава не остались на праздники без катихизаторов и молитвы.

Был Павел Павлович Смысловский, состоявший учителем русского языка в школе в Саппоро и ныне, по закрытии той школы, переходящий учителем русского языка в Правительственную школу здесь в Токио; говорил про христиан в Саппоро — совершенно безучастны к нуждам храма, так же — священники и катихизаторы; а последние слишком деликатны представлять христианам о церковных нуждах; сам Смысловский и жена его — очень усердные христиане; помогали Церкви в Саппоро и жили по–братски с японскими христианами там, которые и проводили их оттуда с братским усердием.

О. Вениамин, вернувшись поздно вечером из Иокохамы, сказал, что предпочитает отправиться в Нагасаки в пятницу на французском почтовом судне, только «нужно–де путевых не 35 ен, как прежде говорил, а 50». Ладно!

30 марта/12 апреля 1900. Четверг.

Георгий Оно, катихизатор в Уцуномия, на днях письмом к секретарю Нумабе просил позволения прибыть сюда для личных переговоров о чем–то. Я велел ответить, чтобы письмом сообщил, что имеет; «если секрет, мол, выдан не будет». И что же оказалось? Сегодня пишет: облачение у о. Тита до того износилось, что похоже на платье нищего — так Георгий Оно хотел привезти сюда показать мне, чтобы выпросить новое. — Но отчего же о. Тит до сих пор не скажет? Велел я тотчас же отправить к нему новое священническое облачение, а за другую просьбу велел выбранить Георгия Оно: не мне, а Нумабе пишет — просит прислать сорок просфор: «здесь–де дурно пекут» — это в большом городе Уцуномия, где, конечно, много булочных, не могут спечь просфор?!

О. Вениамин, после исчезновения куда–то, в десятом часу вечером приходит прощаться пред завтрашним отъездом и говорит:

— Сто ен жалованья мне мало в Нагасаки, там жизнь дорога; я буду писать в Хозяйственное управление, что нужно больше.

— Но вы ехали на это жалованье, я вам писал, что сто ен.

— Да, но мне мало будет.

— Старайтесь ввести ваши расходы в эти пределы — по одежке протягивать ножки. Я вам не могу обещать больше; впрочем, пишите оттуда, что будет.

Тихо и кротко поговорив с ним, я отпустил его. Но все больше и больше убеждаюсь, что не хозяин приехал на Миссию. Куда! О. Сергий Глебов отравляет его по своему произволу, начиняет ненавистью к Миссии («все здесь в упадке» — проповедует уже о. Вениамин), и человек- тряпка поддается всему, а тот уже провозглашает публично (за столом у посланника вслух всех), что скоро уедет и этот. Вот феномен: приехавши на миссионерское служение, о. Сергий возненавидел миссионерство и гонит всякого от него. Только руками разведешь на сего человека!

31 марта/13 апреля 1900. Пятница.

В шестом часу утра еще раз простился с о. Вениамином, который отправился, чтобы на французском почтовом пароходе, снимающемся в девять часов, следовать в Нагасаки. — Дал телеграмму консулу Костылеву в Нагасаки: «Игумен Вениамин поехал туда на житье для русских христиан и для миссионерского дела. Прошу ваших добрых забот о нем».

Дообеденным переводом (дошли в окончательном исправлении до 22–й главы Деяний) мы с Накаем кончили занятия.

После обеда кончились классы в школах — до после Пасхи.

Вечером была всенощная, на которой были в Церкви все учащиеся; пели причетники; служба в правом приделе.

В восемь часов вечера Илья Яци привел свою жену и отца ее, вполне примиренных с ним. Дал я наставление отцу, чтобы отныне он сердился и бранился на детей только с тем, чтобы примирить их, а не разъединять, как доселе было, и прочее. По–видимому, все отлично уладилось. В Понедельник Яци поместит жену в Женскую школу, а сам отправится в Исиномаки продолжать катихизаторскую службу.

1/14 апреля 1900. Лазарева Суббота.

С шести часов Литургия, за которой были все учащиеся. Пели причетники. Было человек шестьдесят причастников — из города и служащие Миссии.

О. Мии пишет, что молчаливость катихизатора в Миядзу Марка Одагири привела в отчаяние христиан Миядзу и его самого — о. Семена, иметь–де это в виду к Собору, то есть Одагири убрать оттуда. Придется написать к Одагири, чтобы искал себе другой службы; проповедник, вечно молчащий, — аномалия, которую нельзя вечно терпеть.

Заявился русский, некто «Александр Иванович Козьма, военный электротехник», и попросил исповеди и святого причастия. Из служащих во Владивостоке, пробовавший, по разным причинам, лишить себя жизни, но спасенный вовремя данным противоядием. Говорун, каких редко: человек, видимо, хороший, но способный, по живости характера, вдаться в крайность. Прислушавшись и присмотревшись к нему, я не усомнился исполнить его просьбу: после всенощной исповедал его, причем он оказался еще более искренним, чем заявился прежде, и прочитал причастный канон и молитвы на сон грядущий. Ночь предложил ему провести в квартире отбывшего о. Вениамина.

За всенощной ныне было меньше, чем в прошлом году, хотя погода была хорошая. Вайи — были ветки цветущей сакура.

2/15 апреля 1900. Вербное Воскресенье.

Пред Литургией крещено более двадцати взрослых и детей.

Причастное правило я прочитал для себя и вместе для господина Козьмы; за Литургией он и приобщен Святых Тайн вместе с сотнею японцев, взрослых и детей.

За обедней было несколько матросов с «Адмирала Корнилова», которые потом попросили отслужить им молебен, оный и отслужен был им по–японски о. Павлом Сато. За молебен матросики дали русский золотой в 5 рублей, который, по обычаю, поступил на Церковь.

Из Церкви зашел еще ко мне вместе с господином Козьмой чиновник с «Корнилова» Иван Абрамович Терентьев, который позавтракал у меня вместе с господином Козьмой и потом пожертвовал на Церковь золотой в 15 рублей.

Были затем, днем, с визитом офицеры с «Корнилова» и сухопутный офицер Петр Алексеевич Россов, шесть лет служивший в Приамурском крае, изучивший китайский язык и ныне едущий в военную Академию, — очень умный и симпатичный.

Написал к Феодору Ивановичу Васильеву, консулу в Иокохаме, и его жене Лидии Ивановне, чтобы выпросили из Католической школы в Иокохаме находящихся там русских девочек сюда дня на три–четыре отговеть в последние дни Страстной и встретить Пасху. Послал также Лидии Ивановне расписание времени церковных служб здесь во время Страстной; она, видимо, благочестивая, доброго воспитания в петербургской благочестивой семье; дай Бог, чтобы и сохранила это!

В шесть часов вечера была вечерня и повечерие; учащиеся все были, из города почти никого.

3/16 апреля 1900. Великий Понедельник

Варнава Симидзу, катихизатор в Кобе, просит позволения о. Сергию Судзуки — по отслужению им Литургии в Пасху в Оосака — тотчас отправиться в Кобе и отслужить другую там; «просил–де об этом о. Сергия», но он — «без позволения Епископа не могу». Экие! Не знают твердо, что священник в день не может служить две Литургии! А еще ученые, кончили Семинарию! Указано правило в Служебнике, в «кундзи», страница 564. — Просит еще Варнава прибавить 1 ену на квартиру — «хозяин накинул». Пусть!

Фома Танака усиленно просится поскорей в Оосака («уже и вещи уложил для дороги»), пишет и отчаянно вопиет по поводу того, что о. Сергий Судзуки просит его остаться до Собора в Вакаяма. О. Сергий, по обычаю своему, скажет одно, потом другое: сначала совсем решил перевести Фому в Оосака и преемника ему указал, потом переменяет это. Нельзя так. Написано к Фоме, чтобы, помолившись с христианами в Вакаяма в Пасху, отправился с Богом в Оосака, и послано ему 15 ен помощи — просил он в долг, послано в дар, ибо старый и хороший катихизатор (ему бы следовало быть и священником, если бы не больная жена, и притом до замужества не пользовавшаяся доброю репутацией). А к о. Сергию написано, чтобы послал в Вакаяма, до Собора, Тимофея Ирино, который на катихизаторские собрания и проповеди, бывающие в Оосака, может приезжать оттуда — дорожные будут даны; Гавриила же Ицикава пусть до Собора оставит в Какогава и Химедзи, ибо и тот просит о том же.

О. Сергий Судзуки очень хвалит оживление Церкви в Оосака; много способствует тому Воскресная школа и повременные катихизаторские собрания для проповеди, на которую в таких случаях всегда собирается много язычников; немало также помогает оживлению Лука Мацукава, перешедший из католиков, имеющий у себя рукодельную школу вязанья и бесплатно обучающий христианок с тем, чтобы сделанное ими поступало на Церковь.

В Химедзи, у Гавриила Ицикава, также несколько оживилось: о. Сергий крестил там четыре человека.

О. Павел Косуги дает отчет о своем путешествии по Церквам, которые у него представляют песчаную пустыню, только в Вакимаци, у Семеона Огава, крестил пять человек.

В Соборе обычные службы: с шести утра утреня, с десяти преждеосвященная Литургия, продолжавшаяся до одного часа пополудни, с шести вечера Великое повечерие.

Читается, начиная с всенощной пред Вербным Воскресеньем, Евангелие по исправленному переводу, который, кажется, не дурен, хотя все еще кое–что нужно исправить.

4/17 апреля 1900. Великий Вторник

Савва Ямазаки из Наканиеда извещает, что за 150 ен, пожертвованных христианами, куплена земля, что под их Церковью, которая стояла доселе на нанятой; так дешево куплена потому, что сам землевладелец сделался христианином; пишет еще, что в нынешний приезд о. Петра Сасагава все исповедались и приобщились; всего причастников было 112 человек, кроме того, пять крещено. Вот это Церковь порядочная; вообще, где катихизатор усердный, там и Церковь в хорошем состоянии.

Фома Исида уведомляет, что у него, в Фукусима, о. Петр Сасагава крестил шесть человек. Значит, и бездеятельный доселе Исида оживился, и бесплодная доселе Церковь в Фукусима оживляется. Помогай им Бог!

Илья Яци вчера поместил свою жену в Женскую школу. Сегодня отправляется домой, в Исиномаки; берет с собою жену Саввы Сакурода для доставления к нему; сия, по имени Любовь, девятнадцатилетняя дура, убежала от Саввы сюда, в Токио, и проживала на постоялом дворе, почему еще за простой ее здесь пришлось заплатить 7 ен да на дорогу дать 5. Причин к разводу у нее с мужем ни малейших, просто побранились, или, может быть, подрались, и она сама ныне ухмыляется с радости, отправляясь к мужу; дал ей нагоняй, и к мужу нужно послать другой.

Илья Яци приводил Мано, благочестивого христианина из Исиномаки, лечившегося здесь и ныне отправляющегося домой; снабдил его книжками и иконками и просил позаботиться, чтобы никто в Исиномаки не расстраивал Илью с женой его, чтобы не говорили про нее дурно, и прочее. Мано этот немало помогает Илье по проповеди, устраивая у себя на дому катихизации и подобное.

На Великом повечерии было несколько русских матросов с «Адмирала Корнилова», и осветили Церковь поставлением многих свечей у икон. Сколько ни подают русские пример японским христианам ставить свечи, не входит еще этот обычай, или мало входит — изредка кто поставит, и маленькую.

5/18 апреля 1900. Великая Среда.

Обычные церковные службы, ведущиеся правильно и истово. Но помучил сегодня вялым служением и особенно безобразным чтением Евангелий о. Петр Кано, уж хуже читать и невозможно: убивает всякое внимание и чувство. А как его научить читать лучше? Ведь говорил ему много раз — бесполезно; поди, искорени многолетнюю привычку, когда мозги в голове высохли! И грустно думалось: бредет–то к нам народ все бесталантный; кто поживей и умней и не думает заглянуть к нам, идут на другие службы. Впрочем, и в России не то же ли? Не уходят ли и там все лучшие силы в политику, разные министерства, военную службу, оставляя духовенству лишь нижний слой? Оттого духовное дело у нас плохо, духовная литература мелочна, духовенство — вон такое, что до сих пор в тридцать лет ни одного доброго миссионера не выслало сюда от себя; ублюдки же вроде Арсениев и Вениаминов — к чему они? Они — насмешка над делом миссионерства. Эх, грусть–тоска глубокая!

В три часа приезжал повидаться у меня посланник Роман Романович Розен и пожертвовал потом на Церковь 100 ен.

6/19 апреля 1900. Великий Четверток.

Вчера, выходя из Церкви, когда читали Правило причащающимся, я не забыл напомнить о. Роману, чтобы, по окончании чтения, объявить ясно, что завтра в половине восьмого будет звон к чтению утреннего Правила, по прочтении которого тотчас же начнется Литургия. Но смотрю сегодня — в семь часов утра, Семинария идет в Церковь, тогда как нужно было прийти в половине восьмого, по звону. Даже этого простого дела — ясно сказать несколько слов — не сумеют сделать, коли не присмотришь сам! Иметь вперед это в виду.

Во втором часу прибыли две воспитанницы из Католической школы, дочери русских офицеров во Владивостоке, поговеть здесь и на праздник; одной восемнадцать лет, другой шестнадцать. — Там есть еще поменьше их.

— Отчего же вы не взяли их с собою? — спрашиваю.

— А кто же будет смотреть за ними? — возражают.

Должно быть, в числе предметов у католических монахинь есть и эгоизм.

Из Двенадцати Евангелий Первое я читал, по новому переводу; все — то же; некрасиво было возиться с четырьмя синими книжками, тогда как напрестольное Евангелие остается на аналое неразвернутым. Должно быть, это в последний раз, в будущем году должно читать по–печатному. Не нравится перевод, но он никогда не будет нравиться — вечные колебания, что «так–то было бы лучше, здесь бы вот это, то слово не выражает понятия» и так далее. Да и как тут не колебаться при этой неустановленности языка? В понедельник, после обедни, о. Павел Сато замечает: «,,ёмазариси–ка“ неправильно, „ка“ не ставится после „си“, нужно ,,я“». Я говорю это Накаю. «Неправда», — отвечает и заспорил с о. Павлом; почти все священники на стороне о. Павла, но Накаи взял от меня целое беремо грамматик, говорит: «Я докажу о. Павлу, что не „я“, а ,,ка“». Или: когда прошедшее на «си», когда на «тару» (миси — митару)? У нас с Накаем случайно то на «си», то на «тару», а доподлинно какое нужно — мы отчета себе не даем, да и вся японская грамматика тоже. И много таких случаев. Равно недостает слов для выражений понятий; например, «да не смущается сердце ваше» переводят — «да не печалится» (уреури), но это другое понятие; мы перевели «кокоро мидаруру накаре», но и это не идет: «мидаре» значит «расстройство, беспорядок», а не «смущение», для которого в японском совсем нет слова в том смысле, в каком употреблено в Евангелии. И множество подобного! Как тут быть довольным переводом!

7/20 апреля 1900. Великая Пятница.

С девяти утра обычные Часы. В два часа поисповедал русских воспитанниц из Иокохамы. К выносу плащаницы, в три часа, из Иокохамы прибыло человек пять русских туристов. С шести часов всенощная, на которой первую статью читал я с о. Павлом Сато — по двадцать пять стихов — о. Павел произносил стихи псалма, вторую статью — оо. Кано и Циба, третью — оо. Юкава и Мидзуно. Вокруг Собора плащаницу невозможно было обносить — слишком сильный ветер был, а предварительно дождь намочил все; обнесли ее вокруг престола в Соборе, вынесли в северные алтарные врата и уложили на обычном месте. После всенощной, кончившейся в двадцать минут девятого часа, я прочитал причастный канон и молитвы на сон грядущий русским воспитанницам, давши им предварительно немножко отдохнуть и закусить, — Особенно хорошо пропели сегодня певчие 9–ую песнь: «Не ругай мене, мати». И какая это чудная песнь! Я едва удержался, чтобы не разрыдаться.

8/21 апреля 1900. Великая Суббота.

С девяти часов Литургия; было человек двадцать причастников; для русских я прочитал пред Святою Чашей «Верую, Господи», потом благодарственные молитвы. Вечером, с шести часов, исповедь священнослужителей, семерых, потом предпричастный канон и молитвы; кончено в девять часов. Пошел в Семинарию посмотреть и послушать; программа — по пению и музыке; пели священное — я не застал, слышал только соло Кису на скрипке, преплохо! После будут еще показываться священные картинки в волшебном фонаре. Позволил я ученикам взять и фортепьяно из Женской школы — перенесли, и тот же Кису играл, или будет играть что–то. Напечатание программы и билетов стоило им 4 ены, с меня же потом взяли; билеты усердно разослали, и зал битком набит (то есть семинарская столовая); распорядители с красными бантами на груди встречают у ворот; словом, все чинно и благоприлично, и семинаристы, видимо, в большом удовольствии от своего дела — что ж, и ладно! Заняты все же не неблагочестиво. (Десять часов Пасхальной ночи).

Ночь, как всегда, весьма шумная, особенно малые дети много кричат и шумят. Дом — точно пчелиный улей — полон народа, оживленного движения и шума. Из русских были двое из Иокохамы — это с нездоровой женой; прочие иокохамские — или в Посольстве, или на крейсере «Корнилов». Из японских провинциальных христиан — Иоанн и Ирина Фукасе из Цуяма, Анна Асаока из Урага и еще кое–кто.

9/22 апреля 1900. Пасха.

Обычное великолепное, высоко душу настраивающее богослужение. Было тихо, но пасмурно, и чуть–чуть накрапывало, когда был крестный ход вокруг Собора; после сейчас же пошел дождь, и вот беспрерывно идет до сего времени — четырех часов дня. В Соборе народа было несколько менее, чем в прошлую Пасху, — налево было довольно пустого места. Служили со мной оо. : Кано, Циба, Юкава и Мидзуно; о. Павел Сато уехал служить в Иокохаму. Пред началом Литургии произошла путаница оттого, что я забыл сказать, что, мол, начало совершенно такое же, как всегда, то есть дьяконы должны взять благословение, а первый иерей отправиться в алтарь; Кугимия — архидиакон — глупеет больше и больше, едва можно было направить его на путь. Все прочее было совершенно благополучно. Пели хорошо. Кончена служба в половине четвертого часа. Потом обычное освящение куличей и яиц и христованье. Я роздал до 700 яиц внешним христианам, большим и детям; на богослужении, значит, было из города несколько более сего числа, ибо иные, вероятно, вернулись раньше. В восьмом часу поздравление школ, в десятом часу приехал в карете с поздравлением морской агент Александр Иванович Русин, бывший на богослужении в Посольстве. Японские поздравители непрерывно — вот до сего часа… Русские воспитанницы отправлены домой в сопровождении Евфимии.

После полудня до вечера были с поздравлениями все посольские, начиная с посланника Романа Романовича Розена и его супруги, любезно привезшей блюдо с фаршированным фазаном, а вчера вечером приславшей пасху и сметану к ней.

В пять часов вечерня. После нее — корреспондент газеты «Дзидзи симпо» попросил свидания и расспрашивал о многом, начиная с мелочей вроде «сколько вам лет?» до церковных законов, отношения Церкви к государству и тому подобное.

10/23 апреля 1900. Понедельник

Светлой Седмицы.

С семи часов Пасхальное Богослужение — такое же, как вчера, то есть непрерывно утреня и Литургия. Служили со мной три священника. К Литургии набралось весьма много христиан, особенно христианок с грудными детьми для причащения их. Из русских были в первый раз здесь госпожа Смысловская с своими тремя младенцами, которых и приобщила; было и несколько матросов с «Адмирала Корнилова». По окончании богослужения — поздравления у меня наших певчих, священника о. Алексея Савабе с своим причтом и многими христианами из Коодзимаци и множество других.

Гувернер Семинарии Мирон Соо оставил службу и отправился добывать больше денег, чем сколько дает церковная служба. Без сожаления отпустил его; вполне его заменит более умный — такой же воспитанник Семинарии, как и он, Петр Суда, оставленный в прошлом году, по выпуске, учителем Семинарии и живущий при ней.

В два часа отправился для поздравления в Посольство. Из служащих там наиболее симпатичный Зиновий Михайлович Поляновский, младший секретарь, — человек серьезный и истинно благочестивый. Недавно дал ему читать творения Святителя Тихона Задонского; он до того увлекся ими, что просит оставить ему их, внося более чем двойную плату за них для выписки нового экземпляра для Миссии. Говорил он, что отец его еще прежде предлагал ему для прочтения Святых Отцов, но что тогда не понравились они ему; «не созрел ты еще», — заметил ему тогда отец; теперь он, видимо, созрел; просил еще выписать для него творения Святого Ефрема Сирина.

11/24 апреля 1900. Вторник

Светлой Седмицы.

Такая же Пасхальная служба, как вчера, но отслуженная тремя иереями: оо. Кано, Циба и Мидзуно; я не мог участвовать, и по какой глупой причине! Вчера после ванны напился воды, которую Никанор, по недосмотру, принес не теплою, а охлажденною — оттого расстройство желудка; в старости, знать, всякое лыко в строку!

К богослужению из Иокохамы хотели быть, но опоздали матросы с «Корнилова», и капитан — бывший «Наварина», Николай Христианович Иениш; сей пил у меня чай с пасхой и куличом и рассказал много интересного; между прочим, что из России — собственно, Сибири — идет сюда, в Приамурье, корпус в 80 тысяч человек, что в Персидском заливе у нас занимается порт, что, одним словом, Россия вполне пользуется моментом нынешнего поражения Англии бурами…

Из Оказаки прибыли два христианина сопровождать меня завтра туда — врач Павел Накамура и Иона Суга, очень угрюмый на вид и весьма благочестивый.

О. Павел Сато возвратился из Иокохамы и говорил, что на Пасхальном Богослужении было там человек шестьдесят.

Слава Богу и за это!

12/25 апреля 1900. Среда Светлой Седмицы.

На пути в Оказаки и в Оказаки.

Так как христиане в Оказаки просили прибыть на их Симбокквай, имеющий состояться завтра там для всех христиан прихода о. Матфея Кагета, и я обещал, если не встретится каких–либо непреодолимых препятствий, то сегодня в шесть часов утра и отправился. Дождь лил как из ведра начиная с сего раннего часа весь день. В Сидзуока, Хамамацу и Тоёхаси христиане ожидали на станциях; виделся с ними из окна вагона, только в Хамамацу Лидия, жена доктора Моисея Оота, с несколькими христианами вошла в вагон и презентовала ящик фруктов в сахаре вареных.

В Оказаки братия с о. Матфеем во главе встретили, а в Церкви ожидало множество христиан, почему по прибытии туда, в пять часов, стали служить Пасхальную вечерню, причем о. Матфей много путал, певчие тоже; я хладнокровно останавливал и поправлял, уча служить Пасхальную службу, которую еще совсем не знают (в чем я же всего больше виноват); выходило, впрочем, все добропорядочно, потому что я благодушно учил, о. Моисей благодушно следовал, христиане благодушно молились. Проповедь — о воскресении, которым и мы ожили.

Потом разговор о церковных делах. На вопрос мой, какие же церковные вопросы или нужды намечены к рассмотрению? Ответили, к моему удивлению, «никаких». Тогда я предложил 3 варианта: 1) избрать священника для Оказаки и Тоёхаси. О. Матвей и катихизатор Василий Таде в один голос заговорили: «Думали об этом, но средств на содержание священника нет». Я ответил, что «священником, конечно, может быть избран только старый почтенный катихизатор, каковой и ныне получает не менее 16 ен от Миссии; это содержание остается за ним; нужно будет прибавить ен 9, что христиане сих больших Церквей, конечно, могут сделать». — «Не могут», — возразили. Тогда я горячо выговорил о. Матфею и катихизаторам, что «вот при этом „не могут“, которое я всегда слышу от тех, которые должны учить христиан, что „они могут и обязаны”, действительно, никогда не будет „можно”. Японская Церковь ныне содержится на гроши и копейки, жертвуемые русскими христианами, — доколе же японские христиане будут немощными младенцами, обязанными своим христианским существованием милосердию русских бедных людей!» И так далее. Молча слушали, но прок едва ли будет.

2) Находить учеников для Катихизаторской школы и Семинарии, ибо ныне особенно первая совсем иссякла.

3) Основывать везде Воскресные школы для научения детей молитвам и началам веры.

Так проговорили часов до девяти. Потом из Церкви перешли в дом катихизатора, где опять говорили, потом ужин. Когда пришлось ложиться спать, то оказалось, что благочестивые Оказакские христиане опять устроили матрац, в четверть толщины набитый ватой и фута на два длиннее моего роста, а еще говорят, что не могут прибавить на содержание священника!

13/26 апреля 1900. Четверг Светлой Седмицы.

В Оказаки.

Утром читал Евангелие от Иоанна о. Матфею, катихизаторам и христианам, чтобы узнать их мнение о переводе. Все нашли его удобопонятным и правильным; только слово «нивадзукури» в 1 стихе 15 главы «Отец Мой делатель» — не одобрили, советовали «будоодзукури».

В девять часов — обедница, отслуженная о. Матфеем, и проповедь, сказанная мною, о плодах Воскресения Христова.

В одиннадцать часов в Церкви же начался Симбокквай. Василий Таде, став у столика, на котором была ваза с цветами и стакан с водой (столик стоял налево внизу амвона) и отпив глоток воды, чтобы промочить горло, заораторствовал о цели собрания и вдруг неожиданно приплел меня — «тридцать лет–де, как второй раз прибыл в Японию» и прочее. Я должен был отвечать и сказал, что я не более как спичка, которою зажгли свечу: спичка после этого сама гаснет, и ее бросают на землю, как ни на что не годную; но вот, мол, среди вас есть почтенные люди, за Христа терпевшие темничное заключение — о. Матфей Кагета и катихизатор Павел Цуда — таких всегда в Церкви уважали, и прочее.

Врач Василий Танака, один из лучших христиан Оказаки, читал поздравительный адрес. После сего Павел Цуда поднес мне от христиан Оказаки фарфоровый сосуд вроде большой сахарницы; я, осмотрев его и не найдя неподходящих рисунков, сказал, что передам этот подарок в миссийский Собор для употребления со святою водой.

Христиане Церкви Тоёхаси читали адрес. Было уже половина первого часа. Сделали перерыв, чтобы все разошлись и пообедали, а потом вновь собрались в половине третьего часа для продолжения Симбок- квай’я, — Когда опять собрались, говорили речи: катихизатор Петр Моцидзуки — блестяще сравнивал протестанство с православием ныне в Японии, катихизатор Матфей Мацунага — вяло и плохо, катихизатор Петр Кано — преплохо, только и слышно было за каждым словом «домо», христианин из Удзуми, Хиби (отец одного из семинаристов), благочестиво — видно, что Священное Писание читает и знает. Я в заключение сказал, продолжая развитие мысли Моцидзуки, что христианство бесконечно более полезно, чем для государства только, и прочее, и прочее… Кончивши, раздавал бывшим на собрании брошюрки, которые привез, — всего пятьдесят пять; кому не достало, тех оделил иконками, которых вышло двадцать; итак, на собрании было человек семьдесят пять, кроме детей, которых я оделил самыми малыми иконками по испытании их в знании молитв, что было после обедницы, и причем оказалось, к похвале родителей и катихизатора Василия Таде, что все дети знали главные молитвы.

В половине пятого часа Симбокквай окончился. Потом прощались христиане, прибывшие из Фукурои и Удзуми. Из Фукурои были: Давид Муромацу, Петр Фурусака и Нисио. Давид — старейший и бывший лучшим из тамошних христиан, всегда усердно служивший Церкви, в последнее время скомпрометировал себя тем, что совершенно по–язычески отдал дочь свою (учившуюся некогда здесь в Женской школе) за Петра Фурусака, который, влюбившись в нее, чтобы жениться на ней, прогнал свою прежнюю жену; Нисио был сватом; свадьбу отправили по–язычески; на ней был даже тогдашний там катихизатор Яков Ивата — мол, «не как катихизатор, а как частный человек», как он отвечал потом на укор за это о. Матфею. О. Матфей не раз уговаривал Давида Муромацу не нарушать Христова Закона о браке, но он был глух к убеждениям. Зато теперь какое же сконфуженное лицо у него! Я едва узнал его; если б я не слышал уже о его проступке, то никак не преминул бы догадаться, что учинил что–то противозаконное. Фурусака и Нисио носили на лице своем печать противохристианского деяния.

Из Тоёхаси был самый почтенный член тамошней Церкви, седой старец Симеон Танака с женой Ниной и приемышем Андреем. Из Хамамацу — доктор Моисей Оота с женой Лидией и детьми. Катихизаторы ведомства о. Матфея Кагета были все, за исключением Якова Ивата и Акилы Хирота — вероятно, потому не явившихся, что стыдно им — успеха по проповеди у них никакого; Якова Ивата о. Матфей просил меня теперь же взять от его, ни к чему не годен, только в запущение приводит те места, где бывает; но я оставил до Собора. Все катихизаторы с о. Матфеем во главе рассказали мне подробно о состоянии своих Церквей, так что я как будто побыл в каждой Церкви. И пришло мне на мысль: отныне побудить других священников тоже производить подобные Симбоккваи по своим приходам, а мне отправляться на них; в год я мог бы, без ущерба для других дел по Миссии, побыть на четырех–пяти Симбокквай’ях, а в четыре–пять лет посетить таким образом всю Церковь. Путешествовать по всем Церквам когда мне еще удастся! Да и удастся ли когда? На кого оставить тут дело? А на Симбокквай нужно всего четыре- пять дней — каковое время всегда можно уделить.