Суммарное изложение жизни нашего духа
Суммарное изложение жизни нашего духа
Подлинно христианская жизнь протекает “в духе и истине” (Ин.4, 23). В силу этого она возможна во всяком месте, во всякое время, в любую историческую эпоху. Божественным заповедям Христа свойствен абсолютный характер. Нет и не может быть во всем мире таких условий, когда соблюдение их (заповедей) стало бы совершенно невозможным. Как Божественный Дух и Истина, эта жизнь, конечно, в своем вечном существе стоит выше всякой внешней формы. Но поскольку человек является в сей мир как “табула раза”, постольку ему предстоит “возрастать, укрепляться духом, научаться премудрости” (ср. Лк.2, 40), постольку создается необходимость в этих или иных организационных формах, в той или иной дисциплине ради координации совместной жизни и воспитания еще далеко несовершенных людей. Отцы наши, Апостолы, да и Сам Христос, благодаря которым мы научились чтить Истинного Бога, прекрасно знали, что, с одной стороны, жизнь Божественного Духа превосходит все земные институции, с другой — знали они и то, что сам Дух сей созидает Себе некое обиталище, имеющее в пределах Земли те или иные очертания, которые Являются выражением Духа, сосудом для хранения Его даров. Сие чудное жилище Духа Святого есть Церковь, которая принесла чрез полное всяческих тревог века драгоценное сокровище Богооткровенной Истины. Оставим тех, которые, будучи недостаточно умудренными, становятся неумеренными приверженцами именно “форм”, отвлекаясь вследствие этого от заключенной в них духовной сущности. “Господь и есть Дух, а где Дух Господень, там свобода... будем взирать на славу Господню, преображаясь в тот же образ от славы в славу” (2 Кор. 3: 6, 17-18). Назначение Церкви — ввести своих чад в сферу Божественного Бытия, Она — духовный центр нашего мира, глобально объемлющего всю историю от сотворения первого человека до последнего, имеющего родиться от жены. Она — Церковь — союз любви Христовой в силу неразрывного единства с Ним. Выросшие в недрах Ее чрез долгий подвиг пребывания в заповедях евангельских до сознания свободы сынов Божиих, ни географическим местом, ни внешними традициями уже не связаны; общие обычаи и установления их не ограничивают, им не вредят. Пример Самого Христа: Он соблюл заповедь Отца, не нарушая неудобоносимого бремени (ср. Лк. 11, 46) предписаний Закона Моисеева.
Много раз я прерывал работу, недовольный тем, что написал. Пытался выяснить причину этого явления и теперь, кажется, немного понимаю. Я поставил пред собой невыполнимую задачу: представить в книге то, что мне дано было пережить в течение десятилетий моего “ада покаяния”. Ведомо, я не писатель. Вспоминая наиболее ясно уцелевшие в памяти события моей духовной жизни, я нередко бывал остановлен самой природой моего опыта. Думаю, что это не только моего опыта, но и всех других аскетов-писателей, древних и менее древних. Повторение в течение иногда длительного периода одного и того же, по существу, явления, едва ли не каждый раз оно слагалось в различных последованиях или из перемен в составе и содержании деталей: вступали новые элементы в мои состояния или выпадали другие, ранее бывшие. Создавалось разнообразие, предложить которое в книге, где требуется систематическая организация всего материала, невозможно. Перечитывая мои первые заметки для более обширной книги, я то и дело замечал, что на одной и той же странице дан сгусток из многих тем. Некоторые могли бы быть отнесены к нескольким главам, например: о Покаянии, о Молитве, о Созерцании, о Свете или о Персоне и подобное. Иногда получается так, что если бы я написал каждую из мыслей на отдельном листе бумаги, то после было бы почти возможно оперировать с ними, как с картами в игре: смешивать в различных сочетаниях: одна и та же мысль могла бы войти в десяток смежных проблем. Пусть это не покажется карикатурой. Духовная жизнь подобна живой воде: иногда это малый ручей; иногда река или слияние рек; в других случаях — это широкое море. То это музыка ручья, текущего между камней; то непрестанно вибрирующее, но все же спокойное течение могучей реки; то круговороты водные при слиянии двух стремительных горных потоков; то зеркальная поверхность вод, отражающих солнце и синее небо; подчас же, на великих пространствах глубоких морей тяжкие бури, после которых наступает величественная тишина в молчании лунной ночи. И при всем этом — воды одни и те же.
Дух человека при обращении к Богу всегда может воспринять от Него новые излияния иного бытия, иного познания; достигает границ времени, переходит в иные измерения, охватывает содействием Духа Божия земной мир, космическое бытие, века времен; прикасается и самой безначальности в молитвенном порыве к Безначальному.
Я не знаю такого опыта, который являлся бы как бы суммою, показательной для всех других, особенно, когда речь идет о начальных и средних состояниях. Если и приближается моментами дух наш к более совершенному видению во Свете, то и сие совершенство все же относительное, и в нашем земном движении оно не бывает непоколебимым, словом, чрезвычайное богатство Свыше не может быть представлено в хронологически и логически последовательной организации, и я оставляю эту работу.
Метод Старца Силуана — ставить человека пред общим принципом, чтобы затем он сам мог себя контролировать и распознавать свои состояния. Вот некоторые примеры: “Кушать надо столько, чтобы после принятия пищи не прерывалась молитва и чувство Божьего присутствия” (ср. Лк. 21, 34); “Всякое начинание, на которое душа не решается испрашивать благословение Божие, лучше отложить; как и всякое дело пред которым не идет несмущенная молитва — лучше не делать”; “Если при молитве привходит в сознание посторонняя ей мысль, то такая молитва не есть “чистая”; “Если в сердце живет неприязнь к кому-либо, злопамятство, то мы еще в объятиях смерти и не познали Бога, как должно Его знать”. И подобное.
Я решаюсь продолжить мое писание с меньшими требованиями к самому себе, предлагая мой более чем полувековой опыт в частичных проявлениях, в его связи с воспринятыми мною основными положениями нашей веры: Бог Любви — есть Троица Единосущная и Нераздельная; Абсолютное Бытие — Персонально, и наши отношения с Персональным Богом — прежде всего персональные. Грех всегда есть преступление или уклонение от любви Отчей. Восстановление непорочности и непреложности в веках союза любви с Богом достигается чрез покаяние. Полнота видения греха вне Христа и Света Духа Святого никогда и никем не достигается, не уразумевается. Путь к Отцу всего сущего — Христос, и усыновление наше возможно только и исключительно чрез Него и в Нем, как Единородном Сыне, Собезначальном Отцу и Духу. Плач всего нашего существа — нормальное состояние истинного покаяния. Чем разрушительнее страх вечного разлучения с Богом, чем разительнее ужас от видения нашего безобразия, тем целостнее устремление духа нашего к молитве.
Чрезвычайность задания, стоящего пред нами, никак не должна уклонить нас от его выполнения. Если мы веруем, что Христос, творец нашего естества, знает совершенным образом конечные потенции сего естества, то мы вдохновимся на подвиг. Согласно Откровению — мы избраны во Христе “прежде создания мира”. Апостолы и Отцы наши осознали это; почему бы нам малодушествовать пред таким дивным званием, пред которым все иные смыслы и цели бледнеют? Больше того: вне этой идеи все опустошается, и жизнь становится бессмысленной суетой. Христос явил нам Собою, как человек, достижимость святой вечности в недрах Отчих; невозможно нам отказаться от следования зову Его (ср. Ин. 16: 22 и 33). Конечно, мы не сильнее Апостолов, которые “ужасались и были в страхе” следуя за Господом, восходящим в Иерусалим для предстоящего над ним суда и предания позорной смерти (ср. Мк. 10, 32-33). И мы знаем, что мы на войне. Но наша единственная война, которую мы избрали, есть святая брань с врагом, общим для всех людей, всего человечества — смертью (1 Кор. 15, 26). В сущности нет у человека другого врага. Мы боремся за воскресение; наше собственное и каждого иного со-человека. Господь “послал нас, как овец среди волков” (Мф. 10, 16).
В шкале духовных состояний христианина, и б.м., прежде всего монаха, на нижней ступени лежит “тьма кромешная” (Мф. 8, 12), а на высшей — “Царство Божие, пришедшее в силе” (Мк. 9,1). Самодовольная ограниченность весьма многих, к сожалению, не только не способна воспринять подлинное христианство, но даже и отвращается от него. Однако возможно и в наше время встретить подвижников благочестия, опыт которых приближается к всеобъемлющему. Они прошли чрез болезненность душевных колебаний, — чрез терзание совести от сознания своей порочности и неправды пред Богом, — чрез губительные сомнения и страдальческую борьбу со страстями. Они познали состояние адских мучений, тяжкий мрак отчаяния, неподдающуюся описанию тоску и горестность богооставленности. Взыскавшему истинного покаяния дается также познать многие градации духовной радости и мира, вдохновенной веры, целительной надежды; к сердцу и уму молящегося прикасается огонь Любви Божией, и с ним видение немеркнущего Света “грядущего града” (Евр. 13, 14). Утонченное постом и молитвою сердце легко становится прозорливым по благодати, когда ему открываются глубины душ и пути к исцелению покаянием. Иным видам прозорливости не уделяется внимание. В начале, обычно, нисходит благодать смертной памяти: это есть особое состояние, когда вечность стучится в сердце человека, пребывающего во тьме греха. При этом Дух Божий, еще не опознанный, еще неведомый и скрывающийся, сообщает духу человека трудно объяснимое видение окружающего мира: сей мир, все космическое бытие, где с момента зарождения на всем ложится печать истления, представляется бессмысленным, погруженным во мрак смерти.
Сознанию испытанного христианина становится доступным Евангельское слово. То, что прежде казалось противоречивым, раскрывается как Божественная универсальность, как от века утаенная от нечистого ока святая Тайна. Слишком велик контраст нового разумения с предшествующим омрачением, чтобы выразить сие словом. Дух человека достигает двух пределов: ада и царства, меж которых движется вся духовная жизнь разумных личных существ.
Соберется ли дух во внутрь от мучительного томления или от нашедшей на него небесной славы — молитва его становится подобною молнии, в миг прорезывающей вселенную от края до края. Освобожденный от власти над ним всего преходящего, дух легко восторгается в мир непреложный. Казавшееся смертельным страдание сплетается с нестерпимым блаженством.
Естество человека не выносит долгое время предельных состояний. Некоторые из них даются лишь немногим, лишь однажды. Но в данном опыте в кратчайший временной момент открываются такие сферы Бытия, о которых обычно люди и не подозревают: их сердце закрыто для восприятия святой Жизни Бога.
Начало победной борьбы с грехом состоит в удалении от мест, от лиц и обстоятельств, с которыми были связаны наши падения. Уход из мира, бегство в пустыню в этом смысле явятся положительным этапом, потому что там, в пустыне, мы материально, физически не можем исполнить делом многих грехов, например: насилие, обман, клевета, любостяжание, распутство, невоздержание и подобное. Конечно, этого далеко недостаточно. Внимательный христианин и само наличие в нем еще не преодоленных страстей, побеждающих его хотя бы только в начальных стадиях мысли (помысла), переживает как рабство греху и смерти. Помимо сего есть много грехов, которые независимо от их осуществления в видимой форме, губят нас, — например: гордость, тщеславие, самовозношение, злопамятство и другие. Борьба с ними может быть весьма тяжкою даже в пустыне, в полном одиночестве. Победа над всем — в смирении, уподобляющем нас Господу, бесстрастному и смиренному.
Бесстрастен Бог, и спасенные в Нем — бесстрастны. Смысл христианского бесстрастия в том, что человек освобождается от власти над ним “закона греха” (ср. Рим. 8, 2). Состояние бесстрастия характеризуется неотступным присутствием благодати Духа Святого внутри человека, Который свидетельствует духу нашему, что мы перешли от смерти в жизнь нетленную. Действие Духа Божьего познается в любви, ибо Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге и Бог в нем (1 Ин.4; 16). Эта любовь бессмертна по роду своему. Она не умаляется от страданий, но ей свойственно сострадание. Поставляя человека вне смерти, она, сия любовь, естественно полна сострадательной жалости даже ко врагам. Она не убоится убивающих тело: она их жалеет, как лишенных Света истинной жизни (ср. Мф. 10, 28). Так научены мы разумевать вещи Святыми Отцами нашими, и сами живем сие разумение как истинное.
Рожденные в этом мире, мы связаны с ним крепкими узами родства. Мы любим его; в пределах его мы строим нашу вечность; но мы страдаем в нем: он тесен для заповеданной нам любви. Мы не можем не любить мира сего, но это не значит, что мы пойдем его, падшего мира, путями. Мы не можем не любить мира, но когда влечение к нему препобеждает нашу любовь к Богу, тогда мы должны найти в себе силы поступить подобно Аврааму: взять в руки огонь и нож, и принести в жертву все дорогое нам ради торжества любви Божией в нас (Быт. 22, 6).
Благословение Творца пребывает в мире сем — там, где его благодарно принимают. Но даже и в своей благословенной части — мир — никак не является нашей последней целью. Мы томимся здесь святым томлением: нас влечет зов Отца над-мирного. Мы сознаем, что та сторона нашего существа, которая стремится к Нему, и сама в себе становится надмирною. Мы знаем, что Бог призвал нас к соучастию с Ним в Акте творения Им бессмертных богов. Мы сами тварь, но Господь Иисус Христос Своим явлением на Земле, учением Своим, примером Своим, творит нас подобными Ему. Завершается в нас подобие Единородному Сыну вселением в нас Духа Святого. Таким образом становимся мы также сынами Вышнего (ср. Лк. 1, 35). И все, что говорит Христос о Себе в Своем воплощении, может быть отнесено и к нам: “Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам” (Ин. 5: 19-20).
Двойственен человек: он и в мире сем, он же и превосходит сей природный мир. В низших формах своего земного существа он является “вещью” сего мира, и как таковая — он детерминирован. Как ипостась, образ Ипостасного Бога, он идет дальше всякого определения. Отсюда у нас двойственное сознание о самих себе: мы — ничтожество, из “ничто” взятое, мы же величие в благодати спасения. В нас сожительствуют зависимость и свобода, — тленность и бессмертие, — рабство и царственность. В своем падении люди стали жертвой пагубной аберрации: почитают величием то, что в очах Бога есть “мерзость” (Лк. 15, 16); чуждаются и презирают то, что драгоценно пред Ним (1 Пет. 3, 4; Лк. 1, 52).
Чтобы быть христианином, человеку нужно дерзновение, пред которым блекнут все иные дерзания. “Человек Христос Иисус” победил мир и нас зовет к общению в Его вечной победе (1 Тим. 2, 5; Ин. 16, 33). По вознесении Своем Он уже как Человек воссел “одесную Бога” (Мк. 16, 19). Всем нам необходима великая сила апостольской веры или простота младенца, чтобы воспринять без колебаний сие призвание. “Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил, и сел со Отцом Моим на престоле Его. Имеющий ухо да слышит...” (Откр. 3: 21-22). “Всякий, рожденный от Бога, побеждает мир; и сия есть победа, победившая мир, вера ваша...” (1 Ин. 5, 4).
Кто пытается следовать за Христом, “куда бы Он ни пошел” (Откр. 14, 4), тот неизбежно будет потрясен многажды: при каждом восхождении своем от меньшего к большему познанию, — от меньшей меры любви к большей. Не вмещаем мы Его всемогущества сердцем нашим; не постигаем мы Его беспредельности умом нашим. “Мои мысли — не ваши мысли, не ваши пути — пути Мои, говорит Господь” (Ис. 55, 8).
Как часто останавливаемся мы в изнеможении уразуметь Его волю, Его первую и последнюю мысль о нас. Не легко покидаем мы "наши пути" и с великим трудом обретаем "Его пути". Едва придет момент, когда нам кажется, что вот начинаю немного видеть, а Он уже показывает, что Он далек неизмеримо. Напрягается душа до предела своих сил; изнывает дух мой; ужас охватывает меня пред открывающимися безднами богопознания; ищу подкрепления в слове Божием, и что же? Падаю на: “еще раз поколеблю не только землю, но и нёбо”... Зачем? Ради “изменения колеблемого, как сотворенного, чтобы пребыло непоколебимое” (Евр. 12: 6-27)
“Господи, я немощен. Ты знаешь сие. Со страхом ищу я путей к Тебе. Не презирай меня; не удаляйся от меня в падении моем; приблизься и ко мне, ничтожному, но жаждущему. Вселись в меня и Сам Ты совершай во мне все, что Ты заповедал нам; сотвори меня Твоим на веки вечные в любви непоколебимой”.
Божественная жизнь для нас недомыслима. В силу этого мы обычно говорим о тайнах Божиих. Это, однако, не значит, что Господь нарочито скрывает от нас некоторые стороны Своего вечного Бытия. Конечно, нет. Нам, как творимым из “ничто”, следовательно, как лишь “потенциям”, предстоит известный процесс созревания и становления в Истине, чрез постепенное сознание Тайн. Путь такой: все дары Творца суть чистые дары, ибо мы ничего не имели до нашего явления в сей мир, да и самое бытие мы получили из Его рук, но усвоение дарований связывается с болезненным напряжением всего нашего существа. Только при этом условии дается возможность Богу приписать нам самое стяжание их — даровать нам исходящую от Него жизнь в полное наше обладание на всю вечность: Его жизнь становится нашей жизнью.
Безначальный Абсолют — Бог, открылся нам как Персональное Бытие. И мы создаемся как потенциальные персоны. Познание нами, тварными персонами, Бога — есть двусторонний акт: Дающего и воспринимающего. Оно, сие познание, всегда носит персональный, не объективный, характер. Мы — образ Божий, носим в себе непреодолимое стремление к разгадке открывающегося нам Самосущного — Божественного Бытия.
По сотворении Человека Господь уже не действует Один, но всегда с согласия сотворенного. Процесс нашего завершения слагается из встречи двух воль: Творца и творения; двух персон: Бога и человека. Познание о Боге Живом сообщается нам в акте соединения нашего с Ним в самом Бытии Его. Подобный акт “соединения” есть следствие взаимной любви, открывающей сердце наше, все существо наше в полноте его. Если же мы отдаем Ему лишь часть нашей жизни, то не должно ожидать, что Он, Безначальный, откроется нам во всей Своей Полноте, и притом навеки неотъемлемым образом. Господь неисповедимо щедр, но Он считается с мерой нашей самоотдачи Ему; иными словами: Он отдается нам настолько, насколько мы готовы в нашей свободе Его принять.
Бог так сливается с человеком, что последний живет Его как свою жизнь, и вовсе не как “объект” познания. Научный, объективирующий метод познания ни в каком случае к Нему не применим. В единении Бога с нами — и Он, и мы — неизменно пребываем персонами, сознающими себя связанными любовью. Он говорит о Себе: “Живу Я”; именует Себя “Аз есмь” — и нам сообщает именно сию жизнь; так что и мы можем сказать с чувством про себя: “аз есмь”. Он — Самосущный, мы же имеем наше бытие от Него. Поскольку мы в Нем, постольку мы вне смерти, т. е. вечны.
Имя Ему — ".Альфа и Омега”, "начало и конец" (Откр. 1, 8); "первый и последний" (Откр. 1, 10). Он первичный принцип и Самого Себя, и для всего существующего. До того, как Он прикоснется к нам Своим перстом; до того, как энергия Его предвечной жизни пройдет чрез наше сердце, наш ум и даже тело — мы терзаемся в догадках о Нем. Тварные, мы не постигаем, как возможно вообще Бытие. Мы констатируем сей факт, но идти дальше не в силах. Он открывается сначала на Синае Моисею с Именем “Аз есмь”, но еще и несравненно сильнее чрез Свое явление в сем мире, в нашей плоти. И дал нам благословение знать Его как персону, и самих себя видеть возносимыми к этому образу Бытия чрез веру в Него, чрез встречу с Ним в самом бытийном соединении, чрез пришествие Духа Святого в наши сердца.
Явлением Света дается человеку бытийное познание Бога; душа, ум и даже тело участвуют в этом познании. Но мы не вмещаем всей полноты Его; и этот факт вызывает в нас любовную жажду умножать наше общение с Ним, глубже проникать всеми сторонами нашего существа. В этом томлении по Богу есть увлекающая сила, дающая радость и вместе связанная с болезнью. Скорбит дух наш, видя себя еще так неизъяснимо далекими от вожделенного Отца, и молитва принимает характер стремительного потока; опыт в ней весьма многогранен; дни и ночи становятся полными заботы и творческого искания путей к Нему.
Та святая любовь, дыхание которой может посетить нас при этом, внутренно-субъективно представляется нам не подлежащей сомнению о ее божественном происхождении. Но не смотря на всеобъемлющий порыв этой чудной любви, явленной во Свете, было бы не только неправильным, но и опасным довериться самому себе. Из Писания мы знаем, что Пречистая Дева Мария спешит к праведной Елисавете, чтобы услышать от нее — истинно ли данное Ей откровение о рождении от Нее Сына, Который “будет велик и наречется Сыном Всевышнего... и Царству Которого не будет конца” (Лк. 1: 32-33). Другой пример — Павел. Он “был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать” (ср. 2 Кор. 12, 4). “Бог... благоволил открыть во мне Сына Своего” (Гал. 1: 15-16). И все же он дважды был в Иерусалиме, чтобы предложить на суд Петра и других, “особо знаменитейших”, проповедуемое им благовестие, чтобы получить от них подтверждение, что не напрасно он подвизается (ср. Гал. 2, 1-2). И нет конца подобным примерам в истории Церкви нашей, установившей как обязательное правило — проверять себя судом других, опытнейших, старейших, признанных верными. И мы держимся этой традиции.
В основе нашего существа лежит печать тварности из “ничто”, лишающей нас возможности какого-либо индивидуального суждения о Само-Бытии Абсолютного Существа. Помимо сего — мы несем в себе последствия “падения Адама”, выражающегося в тенденции к самообожению. Опыт свободы нашего самоопределения, конечно, свидетельствует о нашей абсолютности, и мы легко можем утерять сознание, что мы сотворены, но сотворены “по образу Абсолютного Бога”, и что наша “абсолютность” есть не более, чем отражение Перво-Абсолюта. Аберрация в этом пункте возможна для нас и интеллектуально, и психологически. Мы можем стать жертвой нашего “воображения” и выпасть из подлинно сущей реальности, которая не индивидуальна, но “соборна”. Мы призваны вместить в себе всю полноту бытия человеческого и даже Божественного, но мы должны сознавать, что мы еще далеко не “там”. И так — пребывает совершенно необходимым для каждого из нас, каким бы пророческим даром не обладал кто-либо, удостовериться, что мы включены в Соборное, по образу Троичного Бога Бытие, чрез свидетельство других персон. Мы, естественно, ищем таких свидетелей, которых можно найти не иначе как в Церкви, вековой опыт которой несравненно превосходит всякий индивидуальный опыт. В далеком прошлом таковыми компетентными наставниками были Апостолы, оставившие нам в письменной форме непосредственное от Бога полученное ими познание. После них — сонмы Отцов (учителей и аскетов), которые передавали из поколения в поколение прежде всего “дух самой жизни”, скрепив его нередко так же своими писаниями. Мы верим, что в каждый данный исторический момент в Церкви наличествуют живые свидетели; что до конца дней мира сего не утеряется человечеством подлинное боговедение.
Лишь по обретении авторитетного подтверждения нашему индивидуальному опыту можем мы довериться своему, и опять-таки не сверх меры. Дух наш не должен остановиться в своем движении к Богу; и на каждом новом шагу нам необходимо помнить, что самоуверенная изоляция нашей личности чревата возможностью погрешить против Истины.
“Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины от Отца исходяй и в Сыне почиваяй прииди и вселися в ны, настави ны на всякую истину и спаси, Всеблагий, души наша”. (ср. Ин. гл. 14, 15, 16)
“Когда же приидет Он, Дух Истины, то наставит вас на всякую истину” — обетовал нам Господь пред исходом Своим на крестную смерть.
Сознавать себя удаленным от Бога, Бога сокровенного, но все же возлюбленного — мучительно тяжко. Теперь, когда я думаю о том, что же в действительности происходило со мною в те благословенные годы, мысль идет по трем направлениям. 1) Жажда Бога, пожиравшая меня, казалась единственно естественною, единственною “на потребу” (Лк. 10, 42) в моем бедственном состоянии. 2) Я немощен, во всем неустойчивый... откуда же пришла ко мне молитва, превышавшая силы моего естества? 3) Не Сам ли Господь влек меня Своею силою?.. Не соединялись ли две воли: Божия и моя, поскольку Отец и Творец наш не совершает с нами чего-либо без нашего согласия и содействия.
Томление души моей было непрестанным — днем и ночью. Эта мука выливалась в такую же непрерывную молитву даже во сне, или когда я бывал на людях. При свидетелях, однако, некая сила удерживала меня от проявлений, но как только возвращался я к себе, так прежде, чем я успею закрыть дверь моей комнаты, как плач овладевал мною. Моментами боль души от разлуки с Богом бросала меня на пол, и в ночной тишине я часами не отрывался от рыданий о невыразимо великой потере моей. Весь я: мой ум, мое сердце и даже тело мое — все соединялось во-едино, тесно, туго, подобно крепко стянутому узлу. И когда плач переходил некую грань, тогда земля, весь видимый мир выпадали из моего сознания, и бывал я один пред Богом. Неосязаемый Свет, исходящий от Безначального, давал мне видеть себя не в моем внешнем явлении, не в условиях моей повседневности, но странным образом, которого я не могу описывать: я стоял пред моим Творцом до конца обнаженный в самой природе моей; и не было во мне ничего скрытого от Его глаза.
Одним из важнейших событий моей жизни, по благому обо мне Промыслу, была встреча со Старцем Силуаном. Этому смиренному мужу было Свыше дано молиться за весь мир, как за самого себя. Преобладала, однако, в нем печаль об уже ушедших отсюда. Душа его была прикована к видению ада, который за пределами Земли. Созерцал он сей ад в силу данного ему опыта реальности сего духовного состояния человеческого духа. Вообще ему было свойственно не ограничиваться в своей молитве ни временем, ни пространством, ибо дух его всегда был обращен к вечности. Мною же всегда владело видение ада здесь, в Истории. Живя в пустыне я не только освободился от этого состояния, но даже и наоборот: мука моя возросла вследствие вообще событий нашего времени и больше всего во время Второй Мировой войны. Пустыня давала мне возможность отдаваться молитве за человечество, особенно в ночные часы. Я бывал как бы одержим ощущением страданий вселенной. Этому помогал мой опыт Первой Мировой войны и последовавшей затем Революции в России. Я жил годами в удушливой атмосфере братоубийственной ненависти; сначала международной, затем междоусобной войны. С тех пор я предпочитаю слышать о гибели подчас многих тысяч людей во время стихийных бедствий, как землетрясения, наводнения, эпидемии и подобное. Этого рода катастрофы нормально вызывают сострадание со всех сторон. Тогда как войны едва ли не всех втягивают в моральное соучастие в убийствах. Нет большего греха, чем войны. В те годы я жил Литургию, помня Гефсиманскую ночь Христа и страшный Голгофский день. Я был в отчаянии: мне раскрылись размеры Падения Человека. Как я остался живым — не понимаю.
“Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось. И преклонив главу, предал дух” (Ин. 19, 30). Что было в сознании Христа, когда Он произнес сие слово — совершилось? Раскрыть в полноте ту вечность, в которой всегда пребывал наш Господь, никто не в силах. Но не будет ошибкой предположить, что в Его глобальное видение входило не только крайнее “истощание” вплоть до схождения во ад, но и узрение Его победы над смертью: Он узрел множество спасенных Им во Свете Царства Отца. То, что было замыслом Всевышнего о Человеке в творческом уме Бога “прежде сложения мира”, ныне станет возможным и осуществленным: “Дело”, которое поручил Христу Отец, — Он исполнил (Ин. 17, 4).
Мы в страхе, мы в ужасе, когда раскрываются пред нами крайние степени страданий. Но особенность христианского пути именно в том, что в параллель схождению в страну мучений становится возможным восход человеческого духа в сферы нетварного Света. Когда на нас выпадают несносимые, как нам кажется, терзания, тогда нежданно открывается доступ к действительно безмерному избытку жизни; тогда мы начинаем глубже познавать Христа и в Его Человечестве, и в Его Божестве. И дух наш торжествует, и удивляется чуду, которое сотворил с нами Бог. Подобно тому, как Гефсиманская молитва пребывает вечно в своей реальной силе; подобно тому, как Голгофская смерть Христа выжжена на-веки в теле сотворенного мира; подобно тому, как неизгладимы из истории нашего рода все деяния и слова Господа, — так и в нас самих будут на всю вечность выгравированы все наши труды в следовании нашем за Христом, но преображенные силою любви Божией.
Верующему даются состояния, уподобляющие его Воплощенному Богу; мы не говорим о полном тожестве их, но не отрицаем их аналогии. Безумием было бы первое; нечестием и неблагодарностью — второе. И если бы никогда, никому не давалось переживать в молитве хотя бы малое подобие состояний Бого-человека, то как вообще было бы доступно людям распознавать в Нем Бога? “Сия есть вечная жизнь, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа” (Ин. 17, 3). Весь наш нелегкий подвиг — знать Единого Истинного Бога. Дух наш направлен не на временные явления, а на непреходящее Бытие. Стремление нашего ума к Тому, Кто есть, Кто в основе всего существующего, Кто есть Первый и Последний. И как могли бы мы приписать “историческому” Христу подобные атрибуты, если бы следование Его заповедям не приносило тех плодов, о которых с таким благоговением и восторгом говорят Отцы наши из рода в род? Если бы Он был такой же ограниченный индивидуум, каким кажемся все мы? Но... “Сын Божий... дал нам разум, да познаем истинного Бога и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе...” (1 Ин. 5, 20). И Апостол Павел говорит, что в нас “должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе” (Флп, 2, 5). И опять, Павел преклоняет “колена пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа”, чтобы нам было дано “Духом Его утвердиться во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца наши, чтобы мы... могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина, и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы нам исполниться всею полнотою Божиею” (ср. Еф. 3: 14-19).
Итак, если в начале христианства Дух, Который влагал в уста и сердце Павла эти слова, то Тот же Дух и до сего дня не перестал двигать сердца верующих на подобную молитву о всем мире, чтобы всякий человек познал всем существом, что Господь призывает всех и каждого “в Свой чудный Свет” (1 Пет. 2, 9).
Мы не охватываем нашим умом, что значит спасение мира; или как понимать воскресение из мертвых (ср. Мк. 9, 10); но в молитве и нам дается иногда состояние, приоткрывающее тайны будущего века. Верим, что придет такой момент, который именуется “исполнением времен” (Еф. 1, 10), как завершение всего, что мыслил Творец о нас.
Вечность не имеет длительности, хотя и объемлет все протяженности веков и пространства. О ней можно говорить как о “вечном мгновении”, не поддающемся никаким определениям или измерениям: ни временным, ни пространственным, ни логическим. В нем, в этом неизъяснимом мгновении, и мы, по дару Духа Святого, в едином непротяженном бессмертном акте всего нашего существа любовно обнимем все сущее от века, и Бог будет всяческая во всех (ср. 1 Кор. 15, 28).
Бытие разумной твари должно стать совершенным: по образу Триединого Божества. В этом смысл, и цель, и задание Церкви Христовой: “да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино...” (Ин. 17, 21). Ясно, что каждый член Церкви должен достигнуть полноту подобия Христу, даже до тожества, иначе не осуществится единство Церкви по подобию единству Святой Троицы.