Дробление человека делает его больным

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дробление человека делает его больным

Было все еще очень рано, и по земле стелился небольшой туман, скрывающий кустарники и цветы. Тяжелая роса создавала круг сырости вокруг каждого дерева. Солнце только поднималось из-за шапки деревьев, которые сейчас были тихими, поскольку все чирикающие птицы разлетелись на день. Двигатели самолетов прогревались, и их рев заполнил ранний утренний воздух. Но очень скоро они полетят в различные части большого континента, и все, кроме ежедневных шумов города, будет снова тихим.

Нищий с хорошим голосом пел на улице, и у песни было то ностальгическое свойство, которое было хорошо знакомо. Его голос не был хриплым, и среди грохота автобусов и выкриков людей, кричащих через улицы, это был приятный и приветствующий звук. Вы бы слышали его каждое утро, если бы жили где-нибудь там. Многие попрошайки показывают фокусы или имеют обезьян, которые показывают фокусы. Они ученые и мудреные, с хитрым взглядом и легкой улыбкой. Но этот нищий был в целом совсем другой. Он был простым попрошайкой, с длинным посохом и порванной, грязной одеждой. Он совсем не притворялся и не подлизывался. Другие получали большие милостыни, чем он, так как люди любят, когда им льстят, говорят приятные слова, благословляют и желают процветания. Но этот нищий не пользовался такими уловками. Он просил, и, если вы давали, он благодарил кивком головы и продолжал просить. Не было ни позирования, ни жестикуляции. Он будет идти вдоль всей длинной, тенистой улицы, всегда уступая дорогу людям, а в конце улицы повернет направо в более узкую и более тихую улицу и начнет снова пение, и в конце концов придет к одному из небольших переулков. Он был весьма молод, и при нем возникало приятное чувство.

Самолет взлетел в назначенное время и поднялся высоко над городом, с его куполами, древними могилами и длинными многоквартирными уродливыми зданиями, претенциозными и недавно построенными. За городом был река, извивающаяся и открытая, ее воды были бледно-сине-зелеными, и самолет последовал за ней, направляясь главным образом на юго-восток. Мы выровнялись на высоте приблизительно шесть тысяч футов, и перед нами лежала местность, вся аккуратно разбитая на серо-зеленые участки неправильной формы, и каждый человек владел небольшой ее частью. Река текла, блуждая мимо многих деревень, и от нее тянулись прямые, узкие, искусственные каналы, простирающиеся в поля. Сотни миль далеко на восток начали показываться заснеженные горы, эфирные и нереальные в их розовом сиянии. Они сначала, казалось, плыли выше горизонта, и было трудно поверить, что они были горами, с острыми пиками и массивными формированиями. С поверхности земли на том расстоянии их нельзя было заметить, но с этой высоты они были видимы и захватывающе прекрасны. Невозможно было отвести от них взгляд из-за страха упустить малейший нюанс в их красоте и великолепии. Одна цепь медленно уступала место другой, один массивный пик — другому. Они охватили горизонт на северо-востоке, и даже после того, как мы пролетели два часа, они все еще были там. Это было действительно невероятно: цвет, необъятность и одиночество. Вы забывали обо всем остальном: о пассажирах, капитане, задающем вопросы, и хозяйке, требующей билеты. Это не было как поглощение ребенка игрушкой, ни монаха его обителью, ни саньясина на берегу реки. Это было состояние полного внимания, в котором не было никакого отвлечения. Была только красота и слава земли. Не было никакого наблюдателя.

Физиолог, аналитик и военный медик, был пухлым, с большой головой и серьезными глазами. Он пришел, как он сказал, чтобы обсудить несколько моментов, однако, не будет использовать терминологию психологии и анализа, но будет придерживаться слов, с которыми мы оба были знакомы. Изучив известных психологов и побывав у одного из их, он познакомился с ограниченными возможностями современной психологии, также как и ее терапевтической ценностью. Как объяснил он, она не всегда имела успех, но у нее были большие возможности в руках нужных людей. Конечно, было множество шарлатанов, но этого следовало ожидать. Он также изучал, восточный образ мысли и восточное идеальное сознание.

«Когда впервые подсознательное было обнаружено и описано здесь, на Западе, ни один университет не нашел для него места, и ни одно издательство не решилось выпустить книгу. Но теперь, конечно, после нескольких десятилетий, это слово у всех на устах. Нам нравится думать, что мы первооткрыватели всего, и что Восток является джунглями мистицизма и уловок, но факт — то, что Восток совершил исследование сознания много столетий назад, но только они использовали иные символы, с более обширными значениями. Я говорю это только для того, что показать, что я стремлюсь изучать и не имею обычной предвзятости в этом вопросе. Мы, специалисты в области психологии, действительно помогаем не умеющим приспособиться возвращаться к обществу, и это, кажется, наша главная забота. Но так или иначе лично я не удовлетворен этим, что приводит меня к одному из пунктов, которые я хочу обсудить. Неужели это все, что мы, психологи, можем сделать? Мы не можем делать больше, чем просто помогать неприспособленным индивидуумам возвращаться в общество?»

Действительно ли общество здорово, и индивидуум должен возвратиться в него? Разве не само общество помогло сделать индивида нездоровым? Конечно, нездоровое должно быть здоровым, что само собой разумеется, но почему индивидуум должен приспосабливаться к нездоровому обществу? Если он здоров, то не станет его частью. Без того, чтобы сначала поставить под вопрос здоровье общества, что проку помогать не приспособленным к жизни людям соответствовать обществу?

«Я не думаю, что общество здорово. Оно состоит и управляется надломленными людьми, ищущими власти, суеверными личностями. Это всегда в состоянии потрясения. В течение прошлой войны я помогал в работе, пытаясь привести в порядок негодных в армии, которые не могли приспособиться к ужасу поля битвы. Они были, вероятно, правы, но шла война, и ее надо было выиграть. Некоторые из тех, кто сражался и выжил, все еще нуждаются в психиатрической помощи, и вернуть их обратно в общество будет настоящей трудностью».

Помогать индивидууму вписываться в общество, которое вечно воюет с самим собой — вот это все, что психологи и психоаналитики, как предполагается, делают? Неужели индивидуума будут лечить только для того, чтобы убивать или быть убитым? Если вас не убивают или не сводят с ума, то должны ли вы вписываться в структуру ненависти, зависти, амбиций и суеверия, которая может быть очень научной.

«Я допускаю, что общество не такое, каким оно должно быть, но что вы можете сделать? Вы не можете выйти из общества, вам приходится работать и зарабатывать на жизнь, страдать и умирать в нем. Вы не можете стать отшельником или одним из тех людей, которые уходят и думают только о собственном спасении. Мы должны спасти общество невзирая ни на что».

Общество — это отношения человека с человеком. Его структура основана на его принуждениях, амбициях, ненависти, тщеславии, зависти, на всеобщей сложности его побуждения доминировать и следовать. Если индивидуум не покончит с этой развращающей структурой, какая фундаментальная ценность может быть в помощи врача? Его только снова испортят.

«Обязанность врача в том, чтобы лечить. Мы не реформаторы общества, эта сфера принадлежит социологам».

Жизнь одна, она не поделена на сферы. Мы должны быть обеспокоены всем человеком полностью: его работой, любовью, поведением, здоровьем, смертью и его Богом, также как атомной бомбой. Именно это дробление человека делает его больным.

«Некоторые из нас понимают это, сэр, но что мы можем сделать? Сами мы не цельные люди с целостным взглядом на жизнь, обобщенным напором и целью. Мы излечиваем одну часть, в то время как остальные распадаются. Мы должны понять, что глубинная гниль уничтожает целое. Что же делать? Что является моей обязанностью как врача?»

Естественно, лечить. Но не является ли также ответственностью врача лечить общество в целом? Не может произойти никакого преобразования общества, может произойти только революция вне образца общества.

«Но я возвращаюсь к моей исходной точке: что может сделать каждый индивидуум?»

Вырваться из общества, конечно. Будьте свободны не просто от внешних вещей, а от зависти, амбиции, поклонения успеху и так далее.

«Такая свобода дала бы больше времени для изучения, и, конечно же, будет больше спокойствия. Но не приведет ли это к довольно поверхностному, бесполезному существованию?»

Напротив, свобода от зависти и страха принесла бы индивидууму состояние объединения, разве не так? Это положило бы конец различным формам бегства, которые неизбежно вызывают смятение и внутреннее противоречие, и жизнь имела бы более глубокое и более широкое значение.

«Разве некоторые формы бегства не выгодны для ограниченного интеллекта? Религия — это роскошное бегство для многих людей, она придает значение, пусть даже иллюзорное, так или иначе их серому существованию».

Так же кино, любовные романы и некоторые наркотики, и вы бы стали поощрять такие формы бегства? Интеллектуалы также имеют свои формы бегства, явные или утонченные, и почти каждый человек имеет слабые места, и когда такие люди находятся у власти, они порождают больше обмана и нищеты. Религия — это не вопрос догм и верований c ритуалами и суевериями, это не культивирование персонального спасения, что является эгоцентричной деятельностью. Религия — это полный путь жизни, это понимание истины, которая не является проектированием ума.

«Вы просите слишком много от среднестатистического человека, который хочет развлечений, бегств, лично его удовлетворяющей религии и кого-нибудь, за кем можно следовать или кого можно ненавидеть. То, на что вы намекаете, требует иного образования, иного мирового общества, и ни наши политические деятели, и среднестатистические педагоги не способны на более обширное видение. Я предполагаю, что человеку необходимо пройти длинную, темную ночь страдания и боли, прежде, чем он появится на свет как объединенный, интеллектуальный человек. В настоящий момент это не моя забота. Моя забота в индивидуальных человеческих несчастьях, для кого я могу и действительно делаю многое. Но это, кажется, так немного в этом море страдания. Как вы говорите, я буду должен вызвать то состояние объединения в самом себе, а это весьма трудное дело.

Есть и другое, что имеет личный характер, о чем бы я хотел поговорить с вами, если можно. Вы ранее сказали кое-что о ненависти. Я осознаю, что я завистлив. И хотя я позволяю, чтобы меня время от времени исследовали, поскольку большинство из нас, психоаналитиков, так делает, и мне было не избежать этого. Я почти стыжусь признавать это, но зависть есть во мне, от мелкой ревности до ее более сложных форм, и я, кажется, не способен избавиться от нее».

Действительно ли ум способен быть свободным от зависти, не в небольших количествах, а полностью? Если нет полной свободы от нее, прямо через целое ваше бытие, зависть продолжает повторять себя в различных формах, в разные времена.

«Да, я это понимаю. Зависть должна быть полностью устранена из ума, как злокачественная опухоль должна быть полностью удалена, иначе она снова будет расти. Но как?»

«Как» — это другая форма зависти, не так ли? Когда кто-то просит метод, он хочет избавиться от зависти для того, чтобы быть кем-то еще, и зависть все еще работает.

«Это был естественный вопрос, но я вижу то, что вы подразумеваете. Этот аспект вопроса никогда прежде не приходил мне в голову».

Мы всегда, кажется, попадаем в эту западню, и навсегда после того, как мы поймались в нее. Мы всегда пытаемся освободиться от зависти. Попытка быть свободным порождает метод, и поэтому ум никогда не свободен ни от зависти, и от метода. Исследование возможности полной свободы от зависти — это одно, а поиск метода помочь себе быть свободным — это другое. Ища метод, вы неизменно находите его, неважно, простой ли он или сложный. Тогда все исследование возможности полной свободы прекращается, и вы увязли в методе, практике, дисциплине. Таким образом, зависть продолжается и тонко поддерживается.

«Да, как вы это заметили, я понимаю, что это совершенно верно. В действительности вы спрашиваете меня, по-настоящему ли я заинтересован в полной свободе от зависти. Знаете, сэр, я обнаружил, что зависть стимулирует время от времени, в ней есть некоторое удовольствие. Хочу ли я быть свободным полностью от всей зависти, от удовольствия и болезненного беспокойства из-за нее? Я признаю, что никогда прежде не задавал себе этот вопрос, и при этом меня не спрашивали об этом другие. Моя первая реакция такая: я не знаю, хочу ли я или нет. Возможно, что то, что мне действительно хотелось бы, — это удержать стимулирующую часть зависти и избавиться от остального. Но, очевидно, невозможно сохранить только желаемые ее части, и нужно принять все содержимое зависти или освободиться от нее полностью. Я начинаю понимать значение вашего вопроса. Побуждение быть свободным от зависти есть во мне, и все же я хочу удержаться за некоторые части ее. Мы, люди, конечно, иррациональны и противоречивы! Это потребует дальнейшего анализа, сэр, и надеюсь, что вы будете иметь терпение дойти до его конца. Вижу, что к этому примешивается и страх. Если бы мной не двигала зависть, которая прикрыта профессиональными словами и требованиями, должно быть было бы понижение. Я мог бы не быть настолько успешным, выдающимся и так материально обеспеченным. Есть едва уловимый страх потери всего этого, страх ненадежности и другие опасения, в которые не стоит сейчас вдаваться. Этот основной страх, конечно, гораздо сильнее, чем побуждение быть свободным даже от неприятных аспектов зависти, не говоря уже о том, чтобы быть полностью свободным от нее. Я теперь вижу, насколько запутана эта проблема, и я совсем не уверен, что хочу быть свободным от зависти».

Пока ум мыслит понятиями «больше», зависть обязательно будет. Пока будет сравнение, хотя через сравнение мы считаем, что понимаем, зависть будет непременно. Пока существует цель, результат, который должен быть достигнут, обязательно будет зависть. Пока происходит процесс прибавления, который является самосовершенствованием, культивированием добродетели и так далее, обязательно будет зависть. «Больше» подразумевает время, верно? Это подразумевает время, чтобы изменить то, что вы есть, на то, чем вы должны быть, на идеал. Время выступает как средство получения, прибытия, достижения.

«Конечно. Чтобы преодолеть расстояние, передвинуться от одного пункта до другого, либо в физическом, либо в психологическом отношении, время необходимо».

Время как движение отсюда туда — это физический, хронологический факт, но необходимо ли время, чтобы освободиться от зависти? Мы говорим: «Я есть это, и чтобы стать тем или изменить это качество в то, потребуется время». Но является ли время фактором изменения? Или же всякое изменение в пределах области времени это никакое не изменение вообще?

«Вот здесь я немного путаюсь. Вы утверждаете, что изменение в пределах времени не является изменением вообще. Как это?»

Такое изменение — это видоизмененное продолжение того, что было, так?

«Позвольте мне понять, понимаю ли я это. Чтобы изменять факт, что есть зависть, на идеал, который является независтью, необходимо время, по крайней мере, так мы думаем. Такое постепенное изменение через время, вы говорите, вообще не является изменением, а просто дальнейшим барахтаньем в зависти. Да, я понимаю это».

Пока ум мыслит понятиями изменения через время, откладывает революцию на будущее, нет никакого преобразования в настоящем. Это факт, не так ли?

«Хорошо, сэр, мы оба понимаем это как факт. И что тогда?»

Как реагирует ум, когда он сопоставлен с этим фактом?

«Или же он убегает от факта или останавливается и смотрит на него».

Которая из них является вашей реакцией?

«Боюсь, что обе. Есть побуждение убежать от факта, и в то же самое время я хочу исследовать его».

Вы можете исследовать что-либо, когда есть страх этого? Вы можете наблюдать факт, о котором вы имеете мнение, суждение?

«Я вижу то, что вы имеете в виду. Я не наблюдаю факт, а оцениваю его. Мой ум проецирует свои идеи и страхи по поводу его. Да, правильно».

Другими словами, ваш ум занят собой и поэтому просто неспособен осознавать этот факт. Вы воздействуете на факт и не позволяете факту воздействовать на ваш ум. Тот факт, что изменение в пределах области времени не является вообще никаким изменением, что может быть только полная, а не частичная, постепенная свобода от зависти, сама суть этого факта будет воздействовать на ум, освобождая его.

«Я действительно думаю, что суть всего этого освобождает путь через мои преграды».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.