Комплекс Иова

Комплекс Иова

В последнее время все чаще можно услышать весьма самоуверенные заявления представителей Церкви типа: «Если бы не было тысячелетней христианской истории России, то России не было бы вообще как таковой»[63]. Интересно, может ли подобное прозвучать, например, из уст папы римского. «Если бы не было католичества – Италии (Франции, Австрии) бы не существовало». Почему опять во всем мире одни законы всемирного тяготения – а в России все как-то особо? Почему подобное изречение звучит абсурдным в отношении Греции? Болгарии? Даже Украины? Пусть все живут, как живется, и только у России есть Миссия…

Если еще кто-то не понял, я не рассуждаю о том, «хороша» христианская религия или «плоха». Я пытаюсь решить вопрос, насколько она «русская». Насколько способна стать «русской идеей», если за 1000 лет ею не стала? Слово «русский» здесь никоим образом не «знак качества». Mercedes-Benz – марка автомобилей не русская и очень популярная в России, итальянское бельканто – явление исключительно итальянское, и это не значит, что русским певцам следует «запретить» овладевать этой нерусской техникой, водопровод… ну ладно, водопровод мы «возьмем», это все-таки Рим… Я пытаюсь понять, насколько современная православная религия может стать государственной идеологией в России. Понятие «православие» в данном тексте, здесь и сейчас, для меня – чисто политическое понятие. Основа для каких-либо политических шагов. Вопрос звучит так: может ли православие в современной редакции (без Грозных и Распутиных) стать «национальным кодом» русских? Может ли способствовать превращению русских в политическую нацию?

Библейская традиция дает практически неограниченные возможности для смысловых интерпретаций. И то, что один российский монарх ассоциировал себя с архангелом Михаилом, воителем, победителем сил тьмы, а другой – с многострадальным Иовом, вопрос не «правильной» или «неправильной» интерпретации традиции, а скорее, личностных качеств конкретного монарха. Так, как мы уже отмечали, не менее деятельный, не менее легендарный царь Петр I (Великий) не проявлял особого усердия в молитвах и постах, однако в деле умножения военного и экономического могущества вверенной ему державы достиг не менее впечатляющих результатов. «Гонителем» Церкви он не был, но и священного трепета, внушаемого верой, также, судя по всему, не испытывал. Скорее всего он относился к религии как к инструменту управления. Когда в нем возникала необходимость, он к нему прибегал, когда отпадала – отправлял в запасник. Когда на то имелась военная необходимость, мог отдать приказ переплавлять колокола на пушки, когда политические интересы того требовали – мог легко «отставить» патриарха, и, хотя злые языки уверяли, что-де царь наш, батюшка, «лютеранам продался», никаких особых «духовных» последствий эта сделка, видимо, также не имела. Полагаем, у Петра Алексеевича Романова достало бы «политической воли» перекрестить хоть всю Русь в «веру немецкую» (как достало на все остальное). Но нет, не только не перекрестил, но даже и сражался с оплотом лютеранской «ереси» – Швецией и победил ее, чем утвердил веру православную на балтийских землях, лично участвовал в закладке православных храмов и т. д. И тут у православных оппонентов аргументы в пользу «еретика» на троне благополучно иссякают. Тем не менее, вопрос о канонизации Петра не стоит на повестке дня и, вероятно, никогда не встанет. Удивительно другое. Удивительно, что с канонизацией, например, Николая II, царя не менее набожного, чем Иоанн Грозный, но результатом правления которого стала национальная катастрофа, проблем было куда меньше[64].

Почему же этот «страдательный залог» стал своего рода «мейнстримом» русской духовной культуры? Когда в 1942 году Константин Симонов написал:

…Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

(«Если дорог тебе твой дом…», 1942)

это была своего рода революция. Симонов совершенно осознанно спорит с традицией! С традицией изображения доблести, в том числе воинской, исключительно в «мученическом» ореоле. Шока не последовало, потому что на войне, еще раз повторюсь, все средства хороши, а может, потому, что общество тогда было и без того шокировано происходящим, и культурологические диспуты были не к месту. Но обратите внимание, как сначала советский, а затем и российский истеблишмент испытывал заметное неудобство при комментариях потом, когда опасность миновала… каким диссонансом видится текст Симонова с большей частью военной и, главное, послевоенной литературы. («Молодая гвардия» А. Фадеева, например, исполнена почти в канонической традиции жития великомучеников.) Как ту?пили взор школьные учителя, когда речь заходила о «неудобных» строках. Строках, ставших впоследствии «неудобными», а тогда, когда их писал автор, – поднимавших солдат в атаку. Ведь стихотворение Симонова – не что иное, как поэтическое осмысление пресловутого приказа народного комиссара обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 года, известного также как «Ни шагу назад!». Что же случилось потом? Не иначе писателям «приказали» решать тему исключительно в мазохистском ключе. Кто? Ясно – не Церковь. Но каким образом в российском сознании был сформирован этот «комплекс Иова»? Этот комплекс настолько въелся в мозг, что даже доказательство собственной победы мы выводим от размера потерь в войне. Хотя со времен Гнея Помпея известно, что нанесение противнику максимального урона в живой силе есть форма победы. (Именно так действовал в свое время великий русский полководец Михаил Кутузов.) Кто и почему предлагает нам столь сомнительные смыслы наших же исторических событий?

Недавно Первым каналом был представлен красиво снятый, с большим бюджетом и мгновенно ставший знаковым фильм «Адмирал», где один из ключевых эпизодов связан с ликом этого христианского святого. Эпизод, кстати, не имевший ничего общего с реальностью! Реальную икону Колчаку передал вовсе не государь император, а именно Распутин. Тут мы сталкиваемся с почти «официальной» сусальной историей о Колчаке, так позитивно и «православно» поданной киноиндустрией. После просмотра фильма, наверное, должно сложиться впечатление о Верховном правителе как о фанатичном монархисте и истовом христианине. Несомненно, воспитанный в рамках доктрины православие – самодержавие – народность, Александр Васильевич не мог быть атеистом, а вот насчет его преданности делу монархии – фильм бесстыдно врет. Реальный адмирал Колчак приветствовал приход Временного правительства, более того, собирался баллотироваться в Учредительное собрание. Так что историчность образа, созданного Хабенским, под большим вопросом. Почему именно он? Ведь были и другие яркие личности в Белом движении. И снова у нас поблизости из кустов торчат «аглицкие» ушки. Ведь именно о Колчаке в свое время сказал Черчилль: «Это единственный в России, с кем можно иметь дело!» И образ «многострадального Иова» как будто освящает слова английского морского министра. Ясно, что Иов – это не просто «историческое совпадение». Это – символ. Более чем странный символ для главы великой державы (тем более для диктатора, каким объявил себя Колчак). Ты страдаешь, тебя грабят, убивают, насилуют – и в том есть великий «промысел Божий», но как только «дубина народной войны» адекватно отвечает – тут коллективное сознание (не без помощи «агитпропа») совершает какой-то фантастический кульбит и начинает осуждать адекватность ответа. «А не слишком ли адекватно мы отвечаем?» Что это? Необходимая плата за столь своеобразное понимание «национального единства»? Единство в нищете? Единство в обиженке? Или попытка сформировать новый «национальный код»? Неожиданным эхом этого малинового звона отдается строка Высоцкого «мы тоже пострадавшие, а значит, обрусевшие». Какое будущее может иметь нация, осознающая себя исключительно как коллективный «страстотерпец»? И какую роль в формировании этого комплекса сыграла Церковь? Думается, значительную.

Образ Иова трактуется богословами как образ «воина духа», человека, принесшего жертву во имя торжества идеи Бога. Но если уж выбирать, то совершенно неправославный Муций Сцевола – куда предпочтительнее. Предпочтительнее по одной простой причине – его жертва осознанная. Иов же – жертва обстоятельств. Промысла, о значении которого он не имеет ни малейшего представления.

Для православного сознания вообще характерно восприятие военных и политических неудач, да и вообще неудач мирских, как некоей закономерности, как наказания за грехи. «Бог, ожидая покаяния христиан, обратил татар вспять на землю Таногтскую и иные страны. Тогда же и Чингисхан их убит был. Это за грехи наши Бог вложил недоумение в нас, и погибло без числа много людей. И был вопль, и воздыхание, и печаль по всем городам и по волостям. Об этих же злых татарах не знаем, откуда они пришли на нас и куда опять делись, только бог весть» («Повесть о битве на реке Калке»). «И текла кровь христианская, как река сильная, грех ради наших» («Повесть о разорении Батыем Рязани»). «В год 6746 (1238), по гневу Божиему за умножение грехов наших, было нашествие поганых татар на землю христианскую» («Сказание об убиении в орде князя Михаила Черниговского»). И таких примеров не счесть. Речь идет об устоявшейся, по крайней мере, литературной традиции. А православие – книжная религия в отличие от синтоизма или буддизма. Возможно, такой подход продуктивен, когда речь заходит об индивидуальной духовной практике, но совершенно негоден как базис для национальной консолидации. А уж видеть в военных неудачах страны «промысел Божий» может только сумасшедший либо человек, совершенно не заинтересованный в победе русского оружия.

Сама Церковь достаточно однозначно разделяет заслуги государственные и заслуги духовные: «Если бы Николай II силой подавил революционное восстание, то он вошел бы в историю как выдающийся государственный деятель, но вряд ли при этом стал бы святым. Подавая документы на прославление, Синодальная комиссия по канонизации не обходила вниманием спорные эпизоды его правления, в которых проявлялись не лучшие стороны его личности. Но канонизован последний российский император не за свой характер, а за мученическую и смиренную кончину. Кстати, в истории Русской церкви не так много канонизированных государей. А из Романовых прославлен в лике святых только Николай II – за 300 лет правления династии это единственный случай»[65].

Но примеры Иоанна Грозного, Михаила Романова, Александра Суворова, Михаила Кутузова наглядно демонстрируют, что сочетать православные взгляды и лавровый венок победителя вполне реально. Что же из этого следует? Ну, как минимум то, что нет никакой корреляции между православием и патриотизмом, православием и национальным подъемом, приводившим Россию не раз в мировые лидеры. Эти два дискурса никоим образом не противоречат друг другу, но и никакой взаимообусловленности не предполагают. А уж какой из аспектов дискурса считать актуальным – вопрос к национальной элите: кому-то ближе ассоциация с архангелом Михаилом, кому-то с Иовом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.