Иерусалимские евреи

Иерусалимские евреи

Число их. – Наружность. – Образ жизни. – Три еврейских общины. – Госпиталь. – Место плача иерусалимских евреев.

Напротив описанных выше хижин прокаженных (в Армянском квартале) лежит Еврейский квартал Гарет-ель-Шуд, стесненный между горою Сионом и местом, где прежде стоял храм Соломонов. Рассчитывают, что если бы весь город был населен так густо, как этот квартал, то Иерусалим имел бы до 100 000 жителей. Но вопрос, сколько жидов в Иерусалиме, разрешить в точности нельзя. В Турции нет народных переписей, а хотя бы и были, известно, что точная цифра еврейской численности остается доселе неуловимою, при всех стараниях правительства определить ее. Итак, по самым точным сведениям, какие можно было собрать на месте, оказывается, что во всей Палестине находится от восьми до десяти тысяч евреев, большая часть которых проживает в Иерусалиме. Доктор Шульц предлагает следующую таблицу еврейского народонаселения: в Иерусалиме было их несколько лет тому назад 7120; в Хевроне – 400; в Сафете или древней Бетулии – 400; в Тивериаде – 300; в Наплузе, древнем Сихеме – 150; в Шавраме – 75; всего 8445 мужского пола. Коль скоро потомки Израиля умели, даже на севере, так хорошо сохранить свой тип, то надобно бы ожидать, что на Востоке он еще сильнее должен бросаться в глаза, как сохранившийся во всей своей силе и чистоте. Это и действительно так, но сие заметнее в Каире, нежели в Иерусалиме: здесь черты лица евреев не отличаются особым единообразием, как там. Это происходит отчасти оттого, что евреи иерусалимские вовсе не потомки первоначальных обитателей Иерусалима, но почти все пришельцы. Сюда стекаются евреи из всех концов света обыкновенно уже в старых летах, для того, чтобы, как говорят они сами, умереть на земле отцов своих и быть погребенными в долине Иосафатовой.

Они ходят в той самой одежде, в какой прибыли сюда, пока она не износится совершенно, что обыкновенно продолжается довольно долго, – тогда только надевают восточное платье. Все соглашаются с тем, что им не везет в Иерусалиме, что нет здесь ни торговли, ни заработков. Большая часть их живет вспоможением, присылаемым единоверцами и родными тех стран, из коих они переселились, и за немногими исключениями вообще бедны. А однакоже твердят все и единогласно, что уже не возвратятся, ибо пришли умереть здесь, в земле им обетованной.

Некоторые паломники-писатели справедливо замечают, что евреи в Иерусалиме как бы изменяют свою натуру: они не шныряют здесь взад и вперед по целому городу, и почти не увидишь их нигде более, как только в их квартале, да и тот несмотря на густоту своего населения в обыкновенное время походит на пустыню; редко появится фигура изможденного годами и горем старца, или худой как скелет женщины в нищенских рубищах, или группа грязных донельзя ребятишек, беспечно играющих у порога полуразвалившейся лачуги. На этих узких улицах царствует нечистота во всей своей силе: кучи навоза, разная падаль, сор и другие нечистоты окружают бедные хижины, а местами попадаются пустыри и развалины, поросшие тернием. – Иерусалимские евреи разделяются на три общины: 1) Сафардим, – евреи испанские, которые считаются коренными иерусалимскими евреями, хотя время их переселения в Иерусалим известно в 1500 году; 2) Ашкенасы – евреи-переселенцы из Польши, западных губерний, из Пруссии, Австрии и других государств Германского союза и, наконец, 3) Евреи-караимы. Каждая из этих общин имеет свои отдельные синагоги, и не говоря уже о караимах, которых весьма немного, и две первые общины различаются между собою некоторыми религиозными верованиями. Испанские евреи зажиточнее ашкенасов, почему и синагога их отличается лучшим устройством. Она состоит из нескольких отдельных больших комнат; посреди каждой возвышается место вроде кафедры, окруженной балюстрадой для учителей закона; кругом скамьи; у передней стены место для хранения «книг закона» (Пятикнижие Моисеево), между которыми, как слышно, есть и весьма древние списки. Они накатываются на особую скалку с ручками. Одно из этих книгохранительных отделений отделано лучше и богаче других на счет какого-то благотворителя.

Ашкенасы строят большую синагогу с куполом наподобие храма; она уже окончена вчерне, но внутри остается еще не отделанною по недостатку средств; место под нее приобретено ими при помощи бывшего русского генерального консула Сирии и Палестины г. Базили. Есть также две или три семьи караимов, которым по проискам прочих евреев турецкое правительство не позволяет доселе строить синагоги снаружи, и они имеют подземную, которую относят к отдаленной древности. Они, как и у нас в Крыму живущие, отличаются от талмудистов чрезвычайною опрятностью и меньшим фанатизмом в отношении к христианам. Караимы, подобно армянам, признают своим покровителем Российского Императора и во время своих богослужений возносят за него молитвы, которые я сам видел напечатанными в русском буквальном переводе в их молитвенниках (книги венского издания), а на стене алькова, служащего для приема почетных гостей, в квартире их раввина на первом плане красуется портрет нашего Государя Императора и Императрицы.

Из еврейских благотворительных заведений заслуживает внимания по своему устройству госпиталь Ротшильда. Он находится в заведывании медика из русских (виленских) евреев, служившего некогда ординатором в одном из наших русских военных госпиталей в Царстве Польском, – а потому и этот новоустроенный госпиталь внешним порядком и опрятностью весьма походит на Русские военные госпитали, не имея при том их общеизвестных недостатков. Больница эта помещается в самой глубине Еврейского квартала; путь в нее лежит мимо старой еврейской синагоги, стоящей на единственной площади этого квартала; неподалеку от нее – больница. Войдя в ворота, вы очутитесь на открытой площадке, защищенной сверху от солнечных лучей парусинным навесом; площадка эта служит для прогулки больным, которые и проводят на ней большую часть дня; на нее выходят непосредственно двери из разных отделений или комнат, составляющих больницу. Мы были введены доктором сначала в небольшую продолговатую комнату; на средине ее письменный стол, на котором лежат отчетные книги; из них видно не только все прошедшее, но и настоящее состояние госпиталя. Рассматривание этих книг может доставить истинное удовольствие любителям порядка; у стен этой комнаты поставлены шкапы, в которых хранятся полные принадлежности всего необходимого для родильниц и детей, пожертвованные госпожою Ротшильд в пользу бедных евреек. Против дверей шкап с книгами для чтения больным. Налево от входа у двери Арон, род шкапа на ножках, в коем хранится свиток Пятикнижия Моисеева, написанный на пергамене, и книга Есфирь, которую обыкновенно читают в богослужебные собрания евреев. Эта комната служит в одно и то же время и канцелярией, и библиотекой, и хранительницею вещей, и синагогой. Тут же на стене висит таблица, на которой написаны имена членов дома Ротшильдов, поминаемые во время молитвенных собраний как благотворителей больницы. Отсюда мы были введены в одну из палат, где лежат больные: чисто, светло, опрятность удивительная, заслуживающая тем большей похвалы, что неопрятность домашняя составляет, как известно, характеристическую черту еврейского быта. По обеим сторонам комнаты по четыре кровати на каждой. Крайнюю от входа занимал старик почтенного вида, – по справке оказалось, что это еврей из Алеппо; по левую сторону из четырех кроватей три были заняты русскими евреями: двое из Каменец-Подольской губернии; из них один выбыл из России уже 30 лет тому назад, но еще довольно чисто говорит по-русски и показывал непритворную радость, что имеет случай беседовать с русскими. Кровати железные складные; каждая снабжена тюфяком, двумя подушками, чистым бельем и фланелевым одеялом; у каждой кровати столик или низменный шкапик по образцу наших военных госпиталей; на столе стоит вся оловянная посуда, для каждого больного особая, и две бутылочки: для наружного и внутреннего лекарства. Род болезни написан мелом на жестяной дощечке, привинченной к изголовью кровати; сверх того у каждой кровати написано имя того из семьи Ротшильдов, на чей счет содержится кровать (больница всего на 18 кроватей). На наружной и внутренней стороне дверей надписи из книг Ветхого Завета, например: «аз Господь твой поражу и исцелю». В женской половине больницы царствуют та же чистота и порядок. Рядом с женской палатой помещается аптека; ею заведует аптекарь также из русских евреев, учившийся в Марселе во Франции. Кухня с плитой также содержится в неукоризненной чистоте, и наконец комната для прислуги. Осмотрев госпиталь во всех подробностях, мы возвратились в комнату, с которой начат был осмотр, здесь доктор предложил нам заглянуть в настольную книгу, в которую записывается подробно, сколько в течение года было в госпитале человек больных, откуда, какого возраста, звания, рода занятий, болезнь; сколько и чего именно издержано по госпиталю. Словом, желающий может видеть из этой книги, ведущейся с немецкою аккуратностью, состояние госпитального хозяйства во всех мельчайших подробностях. Минутному посетителю, конечно, нельзя судить о достоверности сообщаемых такою книгою сведений; но одно уже то, что все эти сведения налицо и с обязательною готовностью предлагаются любознательным посетителям, заслуживает благодарность и возбуждает желание, чтобы и другие благотворительные заведения последовали этому примеру. Тут же лежит и другая книга, для записывания имен посетителей и их отзывов о состоянии больницы. Книга эта испещрена английскими и немецкими подписями. Больница содержится на проценты с 15 000 франков суммы, внесенной на этот предмет братьями Ротшильдами. Заведует ею доктор, получающий кроме квартиры 1000 руб. серебром жалованья; больных бывает в год средним числом от 500 до 600 человек, в том числе собственно русских евреев до 160 человек.

Нам остается упомянуть еще об одном замечательном месте Еврейского квартала. Это место так называемого плача иерусалимских евреев. Дело в том, что один из углов Еврейского квартала, где здания его примыкают к зданиям, окружающим Омарову мечеть, сохранилась часть стены, по мнению евреев и по наружным признакам принадлежащей к ограде древнего Иерусалимского храма. Действительно, если не вся стена, то два нижних ряда камней, из которых сложена она, несомненно принадлежат к числу камней древней еврейской постройки; некоторые из них длиною более сажени. Иерусалимские евреи дорогой ценою купили себе у турецкого правительства право собираться (по пятницам) к этой части стены, чтобы здесь оплакивать и свое древнее величие, и свое настоящее уничижение. Посетив однажды из любопытства это место в уреченное время, я застал на нем толпу евреев обоего пола: одни из них жадно целовали заветные камни, другие ударялись в них головою, третьи стояли или сидели неподвижно у заветной стены, вперив в нее взоры, большая же часть, раскачиваясь и толцая в стену, пели псалмы голосом, в котором слышалась безнадежная печаль… Над всею толпою носился раздирающий душу гул, который слагался из воплей, рыдания и громко произносимых молитв. Но справедливость требует заметить, что далеко не все участвовавшие в этом обряде были одушевлены равным чувством: старцы действительно казались проникнутыми воспоминанием дней давноминувших и проливали слезы, в искренности которых нет особой причины сомневаться; но многие другие, раскачиваясь, толцая в стену и участвуя голосом в общем пении, в то же время, закинув назад голову, посматривали на посетителей, и таким образом очевидно было, что большинство участвующих в этом заказном плаче исполняет лишь обязательный обряд.

Но как бы ни было, а все тяжело смотреть на это исполинское горе отверженного (хотя и не до конца) народа; становится грустно и невольно хочется обратиться к этой толпе с словами одного современного проповедника: «О Израиль! Неверие соделало тебя убийцею Христа; оно рассеяло тебя между народами, – и только вера, вера в Распятого тобою Назарянина может ввести тебя в твое древнее наследие и возвратить ему первобытный блеск и величие» (Карл Спуржон)[53]. И точно больно сердцу слышать эти раздирающие вопли, зная, что им не суждено быть услышанными там, куда они стремятся, хотя и мы верим, что «останок Израиля спасется», но не через пришествие ожидаемого им Мессии, а через общение с нами верою в Пришедшего, Страдавшего, Погребенного и Воскресшего в третий день по писаниям…

Не одни иерусалимские евреи оплакивают свою древнюю славу: «О Сион! – взывает один из лучших еврейских поэтов раввин Бен-Егуда, – когда оплакиваю твой упадок, то плачу гробовым воем шакала… а когда мечтаю о возвращении из плена, то звуками арфы, которая некогда вторила твоим божественным песням… Ах, отчего же душа моя не может носиться над теми местами, где Бог явился твоим пророкам?.. Дай мне крылья, и я понесу к твоим развалинам остатки моего сердца… обниму немые скалы… оботру челом святой прах!.. О, как бы приятно было ступать необувенными стопами по развалинам твоего храма, – там, где некогда отверзлась земля для принятия в свое лоно ковчега завета с его херувимами… Сорву с головы моей эти ничтожные украшения и прокляну судьбы за то, что они рассеяли по лицу земли неверных, твоих благочестивых чтителей… Могу ли отдаться наслаждениям этой жизни, видя, как псы терзают твоих львенков, – очи мои убегают от дневного света, чтобы не смотреть на вранов, расклёвывающих трупы твоих орлят… Чаша страдания уже исполнена, – дай отдохну хотя на одну минуту, ибо все жилы мои наполнились желчью… Остановись! дай вспомнить Околу (Самарию), и докончу горький напиток; позволь еще хоть кратко помечтать о Околибе (Иерусалиме), и тогда осушу чашу до самого дна ее…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.