Анастасия Сорокина

Анастасия Сорокина

Протоиерей Александр Сорокин (р. 1966) – председатель Издательского отдела Санкт-Петербургской епархии Русской Православной Церкви, ответственный редактор епархиального журнала «Вода живая. Санкт-Петербургский церковный вестник», настоятель храма Феодоровской иконы Божией Матери в память 300-летия Дома Романовых в Санкт-Петербурге. Автор лекционного курса «Введение в Новый Завет. Христос и Церковь в Новом Завете», а также ряда статей и брошюр. Преподаёт в Санкт-Петербургской духовной академии.

Анастасия Сорокина (р. 1966) окончила регентское отделение Санкт-Петербургской духовной академии, регент храма Святых первоверховных апостолов Петра и Павла при Университете педагогического мастерства. Растит двоих детей.

«Весь мир оставив за дверью…»

– Как у вас произошло знакомство с храмом и с церковной музыкой?

– Все это вошло в меня просто с младенчества, когда меня носили на службы мои бабушка и мама в Псково-Печерском монастыре. Естественно, я запоминала какие-то песнопения, в три года уже могла что-то спеть. Кажется, еще не пошла в первый класс, когда уже где-то пела. У нас дома всегда собирались дети, какая-то молодежь, со мной росла моя тетя – она старше меня на восемь лет, но с возрастом этот разрыв чувствовался все меньше и меньше. У нас были общие интересы, мы с ней много проводили вместе времени. Дома у нас устраивались концерты, спектакли, вокруг довольно много было верующих детей, многие приезжали тогда из Ленинграда.

– Расскажите, где вы выросли, в какой семье, какие занятия детства и отрочества оставили наибольшее впечатление?

– Я выросла в Печорах. На тот момент, когда я стала себя осознавать, моя семья состояла из бабушки, дедушки, их младшей дочери – моей тети, моей мамы и меня.

За Печорами, в Тайлово, есть небольшой храм, и там некому было петь. Служили там по-русски и по-эстонски, поскольку было много эстонского населения. И я пела в этом храме несколько лет.

На Пасху и на Рождество мы готовили концерты. На Рождество мы с друзьями ходили несколько дней по городу – славили Христа. Город маленький, поэтому всех знакомых мы обходили пешком за несколько дней. Это, конечно, незабываемые впечатления, потому что, с одной стороны, было очень весело, с другой стороны, это были не то что «умилительные», но довольно глубокие чувства для нашего возраста. Когда мы приходили в дом и в очередной раз начинали петь тропарь, кондак, рождественские колядки, многие люди, к которым мы приходили, начинали плакать, так их умиляло детское пение.

– И сколько же вам было лет, когда вы ходили по домам колядовать?

– Первый раз я пошла славить Христа, когда мне было три года, со мной пошла моя мама, а я хвостиком за старшими, это еще была компания моей тети, где все были старше меня. У нас был целый маленький концерт: мы пели песнопения, читали стихи – может быть, это было минут 10–15. И мы не уставали повторять из раза в раз!

Теперь я вспоминаю – и мне даже странно. Сколько я жила в Печорах – столько и ходила славить.

– Вы рассказываете удивительные вещи! Как будто жили в другой стране…

– Я думаю, что действительно жила немножко в другой стране. Во-первых, монастырь сохранил некоторую автономность благодаря тому, что до 1939 года это была территория Эстонии и там не успели закрыть монастырь и сделать всего того, что делали на остальной территории России. Там сохранился совершенно удивительный дух монастырский, там были старые монахи, был настоятель отец Алипий (Воронов). Когда много лет спустя я оказалась в Шеветоньском монастыре в Бельгии, то к великой своей радости почувствовала ту же атмосферу особой тишины. Все было очень просто и тихо. Сложно найти подходящее слово.

– «Благодатно»?

– Что такое благодать? Для меня это было состояние, когда тебе очень хорошо и ты можешь пребывать в этом вечно. И не хочется никаких перемен, а хочется, чтобы это состояние было всегда. Довольно часто меня в детстве посещало это состояние – в раннем детстве. С возрастом оно, конечно, улетучилось.

Потом я подросла и стала петь уже в монастырском хоре. Такая традиция была – пел смешанный хор в монастыре. Когда я была еще маленькая, регентом этого хора был Николай Александрович Вехновский, дедушка покойного митрополичьего протодиакона Алексия Васильева, который скончался несколько лет назад.

– В Печорах – корни вашей семьи?

– Нет. Бабушка моя из-под Рязани, ее отец служил священником в одном женском монастыре. После революции они оказались в Ташкенте. Так обстоятельства сложились, что он должен был бежать в Ташкент. Моей бабушке тогда было, может быть, лет семь или восемь, мама ее умерла, когда ей было всего два года. Прадед был вдовец, у него было семь человек детей, старшие могли уже более-менее сами устроить себя в жизни, а вот бабушка оставалась на его руках.

– Как звали вашего прадедушку?

– Михаил Степанович Вяземский. Его отец был диаконом, а его дед вроде бы служил врачом на Кавказе. Прабабушка тоже была из рода духовенства.

– Какова была его судьба в дальнейшем?

– Михаил Степанович в Ташкенте уже не служил, он работал бухгалтером на предприятии по утилизации кожаных отходов, подрабатывал часовым мастером. Однажды вечером (был день его Ангела) он возвращался от своей уже замужней дочери, было довольно поздно, и на улице его убили. Видимо, с целью ограбления.

Первого мужа моей бабушки (отца моей мамы) убили на войне. Она вышла замуж второй раз, но девичью фамилию не меняла, так и осталась Верой Михайловной Вяземской.

Ей было свойственно какое-то удивительное нестяжание, она все время все раздавала, и хотя в семье были какие-то хорошие вещи, они всегда уходили. Сколько дети моей бабушки ни пытались ее прилично одеть или создать в ее доме какой-то «элементарный уют» и достаток, у них ничего не получалось. У нее был дар все отдавать. Бабушка всегда была стержнем нашей семьи и, можно сказать, все были в подчинении у нее. Она человек очень обаятельный и при этом довольно властный.

– Это она решила ехать в Печоры?

– Нет. В 46-м и 47-м годах в Ташкенте были сильные землетрясения, бабушка очень напугалась, и их семья решила уехать. Какое-то время они жили в Казахстане, потом в Мордовии. В 59-м году моя мама приехала в Псково-Печерский монастырь к о. Сампсону (Сиверсу) за благословением на очень важный жизненный шаг. Они были знакомы уже несколько лет, еще с тех пор, когда о. Сампсон жил в Саранске. Но благословение мама получила совсем другое – остаться в Печорах и преподавать в сельской школе английский язык (мама закончила педагогический институт).

В Печоры мама влюбилась, как только сошла с поезда. Это был город с каким-то совершенно другим духом, с другим укладом. Поскольку долгое время это была территория Эстонии, там сохранился просто элементарный порядок, это был очень чистый, ухоженный маленький городок с маленькими скверами, парками и фонтанчиками, очень тихий и спокойный. Кроме того, монастырь с его тишиной, с такой ни на что не похожей церковной жизнью. Во всяком случае, для моей мамы это было просто откровением. Все эти обстоятельства послужили тому, что моя бабушка опять взяла все свое семейство, и они переехали. Какое-то время моя мама была преподавателем в школе. Как классный руководитель, она должна была участвовать в общественной жизни и строить воспитательную работу в одном направлении: чтобы дети вступали в октябрята, в пионеры и в комсомольцы. В конце концов, она решила, что не может этого делать, и оставила школу. Она поступила в Ленинграде в Фармацевтический институт, стала фармацевтом и всю свою дальнейшую жизнь проработала в аптеке.

– В жизни верующего человека в советской стране чувствовалось противостояние государству? Было ощущение, что государство враждебно? Я понимаю, конечно, что это детские и юношеские годы и они в любом случае светлые, но вот как можно оценить ту ситуацию с сегодняшних позиций?

– Я выросла в этом противостоянии государству. Тогда я не совсем понимала, чем это было обусловлено, хотя всегда знала, что внешний мир «против Бога». Для меня и для моих монастырских сверстников это было главной причиной. То, что мы находимся в оппозиции тому миру, в котором мы существуем, в нашей семье тоже очень чувствовалось. В значительной степени это настроение пришло из окружения отца Сампсона, там оно постоянно присутствовало, т. к. за ним действительно присматривал КГБ. А для меня это ощущение возникло, когда я пошла в школу. Хотя мне было в каком-то смысле легче, потому что в моем первом классе нас было четыре человека из верующих семей.

– Как вы узнали, что вас, верующих, четверо в классе?

– Во-первых, Печоры очень маленький городок, все друг друга знают. И конечно, мы встречались, и общались, и дружили между со бой. Моя основная детская компания – это «монастырские дети», те, у которых центром жизни был монастырь. Мы там просто «ошивались» каждый удобный момент. Но с неверующими детьми я тоже дружила, среди них у меня были очень хорошие друзья. Мне всегда был любопытен «их мир».

– Храмовая жизнь ребенка – какая она была?

– Ходили на службу, да и все.

– Было ли ощущение, что на службу ходить тяжело? Или что вот вас всего четверо в классе, и вам нужно идти на службу, когда все остальные не ходят почему-то?

– Я с большим удовольствием ходила на монастырские службы. С детства их любила. И потом там всегда была возможность посидеть, и хотя нас, детей, всегда за это ругали, и взрослые всячески с этим боролись, но мы и на улицу выходили, и там, на территории монастыря, на площади перед храмом у нас были свои «тусовки», свои интересы возникали. Все равно дети есть дети, у них всегда есть какие-то сферы пересечений, они всегда найдут общий язык – это естественно. Я не могу сказать, что мы были какие-то особенные дети или что у нас были какие-то разговоры церковные. Иногда – да, мы что-то обсуждали, например, нам вдруг стало интересно, кто такие старообрядцы, и вот каждый начал говорить, что знает, причем такие смешные вещи, кто что краем уха где-то слышал. А в общем-то у нас были совершенно обычные детские интересы: куклы, катание с гор на санях, купание…

– Какие воспоминания остались у вас об архимандрите Алипии (Воронове), архимандрите Иоанне (Крестьянкине)?

– Я кратко расскажу, начну с отца Алипия, потому что отец Иоанн все равно взаимосвязан с отцом Алипием. В конце концов, я своим благополучным рождением обязана его молитвам. Когда моя мама меня рожала, она много часов мучилась, были большие сложности. Медицина там была совсем уж провинциальная, и ей не могли помочь. И моя бабушка, которая сидела в роддоме у двери, когда мама уже вся исстрадалась, побежала в монастырь (это было часов в 8 вечера) попросить, чтобы молились. Она эту историю рассказывает каждый год в день моего рождения: как она вбежала в монастырь, уже служба закончилась, уже почти закрывали монастырские ворота, и она сказала привратнику: «Пустите меня, пожалуйста, у меня дочка никак не может родить, мне нужно попросить, чтобы помолились».

Прибежала к дому отца Алипия (это такой особняк в центре монастыря) и стала кулаками молотить по его двери и кричать: «Отец Алипий, откройте, откройте!» Он вышел недовольный и говорит: «Ну что ты тут раскричалась?» – он часто бывал таким шутливо-грубоватым. Бабушка говорит: «Отец Алипий, пожалуйста, помолитесь, помогите, потому что моя дочка никак не может родить». И отец Алипий сейчас же послал одного иеромонаха, отца Антипу (впоследствии архимандрита), чтобы открыли царские врата в Успенском храме, который на этой же Успенской площади, напротив его дома. Отец Антипа открыл царские врата в уже пустом храме, а моя бабушка побежала назад, в роддом, и когда она прибежала, то выяснилось, что все благополучно разрешилось. Я оказалась живой-здоровой, хоть и ужасно страшной.

На следующий день бабушка приходит в монастырь, отец Алипий ее встречает и говорит:

«Ну, что, как твоя дочка, родила кого-нибудь?» – «Да, родила, все хорошо» – «Ну, а что же ты мне не сообщила? Я всю ночь молился, не знал, родила – не родила, а так бы спал спокойно». И с тех пор у нас завязалась такая дружба с ним, он ко мне очень хорошо относился. Всегда, когда я мимо него или он мимо меня проходил, он весело шутил со мной или конфеты мне давал, обязательно было очень веселое общение, мне очень нравилось. Я даже когда маленькая была, говорила: «Я когда вижу отца Алипия, у меня сердце смеется». Я хорошо помню это ощущение – мне всегда с ним было очень весело.

И конечно, мы на Рождество ходили в первую очередь к нему. Шли славить Христа, нас уже ждали, для нас было готово угощение, подарки. Потом в день Ангела его, 30 августа, мы тоже всегда готовили какую-нибудь концертную программу, собирались дети во главе с моей тетей – те, кто ходил в монастырь, и тоже шли с этой концертной программой его поздравлять.

Как известно, он был и иконописцем, перед своей смертью он мне подарил икону «Умиление» Псково-Печерскую, написанную его рукой. Мне было 8 лет, когда он умер.

Я была все-таки довольно маленьким ребенком, да и последний год его жизни, конечно, уже мало с ним виделась и общалась, но я хорошо помню, что мне в 7-летнем возрасте были интересны проповеди, которые он говорил. Других проповедников я не понимала, не улавливала, что говорят. А его мне почему-то было интересно слушать. И потом я очень любила, когда он пел, у него был очень красивый голос, во всяком случае, мне так казалось. И Великим постом «Да исправится молитва моя» они пели трио: он и еще два других монаха, или на Великом повечерии они пели на солее все вместе, братия: «Господи сил, с нами буди», и он был регентом, когда было пение великопостное.

Еще один для меня замечательный момент во взаимоотношениях с отцом Алипием (в свете того, что сейчас такие напряженные отношения с инославными): когда мне исполнилось 6 лет, отец Алипий сказал моей маме: «Вот есть такая органистка из лютеранской церкви (а в Печорах была и лютеранская церковь тоже), ее зовут Евгения Александровна, идите к ней, и пусть она учит Настю играть на фортепьяно». Эта органистка была моей первой учительницей музыки. Она привела меня в кирху и показала мне орган во всех подробностях. С тех пор я испытываю священный трепет перед этим инструментом. И я знаю, что она приходила в монастырь на какие-то православные праздники, они с отцом Алипием общались. На «западное» Рождество (25 декабря) всегда кто-то от монастыря ездил на службу, на рождественскую мессу, она была вечером, и мы тоже приходили туда.

Когда отец Алипий уже тяжело болел, незадолго до его смерти моя мама спросила его: «Отец Алипий, когда вас не будет, к кому же нам обращаться?» И он нас переадресовал к отцу Иоанну.

И после смерти отца Алипия мы с мамой приходили к отцу Иоанну. Это тоже удивительное общение было. Он был апостолом любви. Это не мои слова и не мое определение, я его повторяю за другими. Теперь, по прошествии времени, оглядываясь назад, я вижу, что это действительно так. У него был удивительный, уникальный дар любви.

Это понятие любви – его все по-разному понимают, и проявления любви у всех разные могут быть. А вот у отца Иоанна, на мой взгляд, эти проявления любви были совершенны. Он никогда не «сюсюкал». Невозможно словами точно передать, в чем же заключалась эта любовь. Хотя можно приблизительно сказать. Во-первых, он к себе невероятно притягивал людей. Всем просто хотелось к нему подойти под благословение, поздороваться, что-то спросить. Он всегда был настолько порхающий, настолько жизнерадостный, настолько веселый. Я знаю, многие люди приходили к нему с тяжелейшими жизненными проблемами, но уже в процессе беседы о непростой ситуации, этим людям становилось легче. Рядом с ним реальность преображалась. От него исходила невероятная жизненная сила. Он очень любил жизнь во всех ее проявлениях. Для него все было важно. И когда ты к нему приходил, то чувствовал – для него важен ты сам, вся твоя жизнь, что ты чувствуешь, что ты думаешь, что происходит вокруг тебя. Он внимательно слушал и просто все раскладывал по полочкам. Все эмоции, все чувства он отодвигал и призывал применять только разум. Призывал так: вот посмотри разумом – это так, это так, а это так… И как-то все просто становилось, когда разум включался.

Это исключительно мои впечатления, может быть, у кого-то все было по-другому.

– Вы сказали: приходили к отцу Иоанну. А как это происходило – вы приходили просто разговаривать или это было исповедью?

– Я приходила, когда у меня была потребность. Иногда на исповедь, иногда, когда у меня возникали трудности, может быть, в семье, или с друзьями, или что-то еще. Он мне сказал: «У тебя нет отца и тебе сложно, но в чем-то я тебе смогу заменить отца какими-то советами». И я знала, что всегда могла к нему прийти.

– А как насчет расхожего представления, что посещение старца – это «баня паки бытия»? У вас не такое было общение с духовником?

– Самый главный мой опыт, который я вынесла из общения с ним, это отношение к жизни вообще, как к таковой. К тому, что происходит вокруг тебя. Я просто вспоминаю, как он относился к людям, как относился к реальности, которая вокруг него, и это для меня самое главное поучение в моей жизни.

В нем было очень сильное ощущение воздушности: его походка, его манера говорить, его жесты – он всегда обнимет, похлопает, расцелует. Вокруг него всегда жизнь кипела, толпа народу, и он всех успеет похлопать по плечу, обнять, что-то сказать такое веселое. Он шел и распространял вокруг себя любовь к жизни, восторг перед жизнью, которая его окружала. Однажды он при мне кому-то сказал: «Мне всегда кажется, что вокруг меня не люди, а ангелы живут». А тот человек на кого-то жаловался.

Это понятие «жизнь» – оно у него было не такое, как мы привыкли себе представлять: суета, проблемы и т. д., он сам, кажется, находился и жил на ином уровне. Все, что касалось неприязни к кому-то, агрессии – если ты оказывался рядом с отцом Иоанном, все это оставалось где-то там, далеко, вытеснялось. И у меня всегда было ощущение, что он очень большой, хотя я смотрю на фотографии – да нет, он всегда был небольшого росточка. Но было ощущение, что его очень много. Он действительно был по сути своей огромный человек.

– А он сильно отличался от других монахов?

– Да.

– Когда вы уехали из Печор, вы встречали еще в ком-то подобную радостность?

– Пожалуй, нет. Конечно, есть люди-весельчаки – но это совершенно другое. Он, конечно, был веселый человек, много шутил, и сам над собой шутил, мог себя и мартышкой обозвать, но это было не просто веселье.

– Обычно считают, что монах уходит в монастырь, так как мир ему не нравится, не хочет человек жить в миру, он ему неприятен. А вы говорите «любил жизнь». Это странный путь – из любви к миру избрать монашество.

– Вы знаете, надо уточнить, что значит «любовь к миру». У отца Иоанна была любовь к людям. Для него люди были просто дороги, они были ему не безразличны – любой, кто к нему приходил. И при этом у него был дар радостной любви, которая и распространялась на людей. У меня осталось такое впечатление, что он всегда был такой «порхающий» – как человек, который влюблен, а вот он всегда был таким. Потом, когда он стал уже совсем стареньким, я мало с ним общалась, он очень сильно болел и очень ослаб физически.

– А монастырь изменился теперь?

– Да. Он, конечно, для меня очень дорог и полон каких-то моих воспоминаний, но после смерти отца Алипия он стал меняться и меняться, и теперь он совсем другой, не такой, как был в моем детстве и отрочестве. Теперь он мне скорее чужой, хотя архитектура, камни – они все те же.

– То есть люди другие – и монастырь другой. И не монастырь меняет человека, а человек монастырь.

– Все от людей зависит, конечно.

– Когда прошел этот период – и детский, и школьный, и встал вопрос, куда идти дальше, из каких соображений складывался ваш выбор?

– Для меня не было вопроса «куда мне идти?». Когда я заканчивала среднюю школу, открылся регентский класс в Ленинградской семинарии, куда поступила моя тетя, и поскольку я всегда пела, то я совершенно автоматически пришла туда, без всяких колебаний.

Мой дядя, отец Феодосии (Коротков), в то время уже закончил Духовную Академию и стал преподавать в семинарии историю Церкви.

– Где вы жили в Ленинграде?

– В общежитии, там давалось место всем иногородним студентам.

– Какие у вас были впечатления за время обучения?

– Первый год был очень счастливый. Было ощущение просто такого безоблачного счастья. Общежитие, пока ремонтировали старое здание, временно находилось на Таллинской улице. Мы каждый день к 8 утра ездили на утреннюю молитву в Академический храм. Но потом над нами сжалились и утреннюю молитву сделали в общежитии. Конечно, какие-то были неприятности, потому что все было ново. К четвертому классу я уже настолько устала, потому что это очень непросто – жить все время в закрытой системе и вариться в собственном соку. Переселившись на набережную Обводного канала, мы иногда неделями не выходили в город, сидели в своих четырех стенах: основное здание Академии, наше общежитие – домик во дворе, и двор Академии – маленький пятачок вокруг клумбы – вот все. Конечно, мы в город выходили и что-то происходило в нашей жизни: какие-то концерты и т. д. Но, тем не менее, мы варились в этом котле, и это очень непросто.

Надо сказать, что в укладе семинарской жизни сохранялся дух, который насаждали митрополит Никодим и тогда еще архиепископ Кирилл (нынешний Патриарх), когда все себя чувствовали единой семьей. Конечно, внутри у нас были разные взаимоотношения, но, тем не менее, чувство, что мы близки, что мы родственны друг другу – было очень сильно.

– А многие тогда поступали на регентское отделение?

– По-разному. В самые лучшие времена (а я считаю, что я училась под конец «лучших времен») было 4 человека на место: брали 20, а поступали около 100. Еще нескольких человек брали «в резерв» – на кухню (на случай, если кого-то отчисляли).

– А откуда приезжали поступающие?

– Со всей России. Очень много было с Западной Украины в то время, и вообще с Украины, даже можно было сказать, что украинский дух был доминирующим. Были с юга России, из Сибири, с Дальнего Востока, иностранцы тоже были.

– Было ли чувство, что через такую семинарскую жизнь вы знакомитесь с ситуацией в Церкви в целом? И какое было впечатление от этого?

– Да, конечно. И мое впечатление было, что того, что дает Духовная школа, нет нигде. Во-первых, у нашего священноначалия была любовь и видение красоты самого богослужения. Богослужение – это был центр жизни Духовных школ. И нас научили любить, ценить, понимать церковное богослужение, и устав, и традиции церковного пения. Мне кажется, что из моего поколения выпускников нет людей, которые бы с равнодушием относились к тому, что они осваивают, это проникало в самые глубины души.

– Учась, вы уже знали, куда пойдете, когда закончите обучение? Ведь в то время во всех государственных вузах человек знал, что когда он закончит учебу, – государство его куда-то отправит. Вы же не в государственном учебном заведении учились – и это в советское время. Каковы были ваши ожидания?

– Тогда еще ситуация была другая. Во-первых, нужны были регенты – дипломированные, образованные. Это сейчас уже «рынок насытился», и потом, сейчас много регентов – профессиональные музыканты, но у них нет никакого духовного, церковного, богословского образования. Тогда такие люди (профессиональные музыканты) не могли себе позволить работать в церкви, сейчас они запросто могут себе это позволить. И в то время, во всяком случае в провинции, во Пскове и в Печорах, это была очень востребованная профессия. К тому же церковь была в состоянии платить регенту зарплату – конечно, шикарную жизнь он вести не мог, но, во всяком случае, на том уровне жизни, к которому мы привыкли, он вполне мог существовать, а уровень у нас тогда был очень скромный.

– Куда вы пошли после регентского отделения и как вы познакомились с отцом Александром?

– С отцом Александром мы познакомились на этой же почве – церковного пения, любви к церковному пению. Поскольку я любила петь и была всегда в компании людей, которые любили петь, мы без конца что-то пели и в остальное время. Отец Александр тоже оказался в этой компании, потому что он тоже любил петь, вот мы так и подружились.

– Вы предполагали когда-нибудь, что станете женой священника?

– Иногда я думала об этом. И честно говоря, несмотря на то что я считаю себя человеком церковным, мне почему-то не хотелось быть матушкой.

В моих романтических мечтах рисовалось так: я закончу регентский класс, приеду во Псков. Во Пскове тогда правящим архиереем был владыка Владимир[4], я к нему уже заранее съездила, обозначилась у него: «Я из Вашей епархии, заканчиваю регентский класс, поступаю в Ваше распоряжение». Он ко мне очень хорошо отнесся, дал «конвертик» (это принято было – помогать студентам). Во Пскове тогда нужны были регенты, храмы уже вовсю открывались, Псков мне очень нравился, и мне очень хотелось самостоятельной жизни. Я очень долго жила под авторитарным началом – мне страстно хотелось свободы. Вот так я себе и рисовала свою жизнь, что я буду регентом во Пскове. Конечно, я допускала, что я выйду когда-то замуж.

Когда я заканчивала 4-й класс регентского отделения, отец Владимир Сорокин, будучи ректором Духовной Академии и семинарии, пригласил меня остаться в качестве регента второго смешанного хора, но я тогда на это не согласилась и поехала «трудоустраиваться» в Выборг. Я поехала не в Псков, потому что все-таки наши отношения с отцом Александром уже подразумевали то, что мы не расстаемся. В Выборге отец Назарий очень хорошо ко мне отнесся, и вообще меня там довольно радушно приняли, дали комнату в колокольне. Но уже через месяц мне пришлось Выборг покинуть. Для меня это было проблемой, так как на меня там рассчитывали и мне там было очень хорошо. Но отец Владимир своей властной рукой благословил меня вернуться в Духовные школы.

– Сколько лет в общей сложности вы руководили хором в Духовной Академии?

– С двумя перерывами 10 лет. Через год я вышла замуж. Еще через год родилась Маша. В Духовной Академии произошли изменения. Когда я вернулась из Выборга, только-только начинали собирать детский хор, начала организовываться воскресная школа – это был 1989 год. После празднования Тысячелетия Крещения пошел такой бурный наплыв, очень много народа пришло в Духовную Академию, просто толпы. И я занималась с двумя хорами – вторым регентским и детским.

Я всегда очень много общалась с прихожанами Духовной Академии, у нас там была очень большая компания. Была такая давняя прихожанка – Наталия Юрьевна Сахарова, она скончалась не так давно. Очень интересная женщина была, из русских эмигрантов. Родилась во Франции, а потом, в 1950-х годах, они с мамой и братом вернулись в Россию. Муж ее – Игорь Васильевич Сахаров – является президентом Российского генеалогического общества. И вот эта женщина очень много сделала, она объединяла вокруг себя людей, создавала широкий круг внелитургического общения: всегда после воскресной литургии в Духовной

Академии (иногда в классе, иногда в коридоре, «на подоконнике») все собирались, доставали термосы, бутерброды и разговаривали – было воскресное общение компанией по 10–20 человек.

– Расскажите о первом свидании с будущим мужем.

– О первом свидании? У нас не было первого свидания. Хотя нет, оно было. Но я его тогда не восприняла как первое свидание. Наши взаимоотношения начались в автобусе, когда весь большой хор на двух автобусах поехал в Таллин праздновать 60-летие митрополита Алексия. Празднования были сначала в Петербурге, потом в Таллине. И вот в этой поездке, по-моему, первого марта, Саша и предложил, чтобы мы сели вместе. До этого дня мы были просто знакомы, близких дружеских отношений не было, просто «привет-привет, как дела», каким-то словом перебросимся, поскольку пели в одном хоре. А тут он просто говорит: «Давай сядем вместе». Мы сели вместе и было очень весело, потому что он читал Козьму Пруткова, потом Зощенко, что ли, читал…

– Наизусть?

– Нет, книжки с собой взял в дорогу, потому что дорога-то дальняя. И так он хорошо читал, что я хохотала от души. С чувством юмора у Саши было все в порядке.

В Таллине мы остановились в гостинице, прямо на побережье Финского залива, район назывался Пирита. Место довольно романтическое было, наши номера окнами выходили на пляж. Шум моря умиротворяющий… И вообще, весна будоражила – что-то такое, с одной стороны, романтическое, с другой стороны, что-то очень незнакомое витало в воздухе. Мы гуляли вдвоем по монастырю святой Бригитты, и было как-то очень хорошо. Мы как-то всегда оказывались вместе, садились в ресторане обедать за один стол, вместе проводили свободное время. А потом, когда вернулись из этой поездки, опять же однажды вечером Саша позвал погулять. Поскольку Духовная Академия расположена на Обводном канале, гулять можно было либо в парке, где все время вся семинария и Академия и регентский класс, либо на кладбище Никольском. Ну вот, можно сказать, что первое свидание у нас было на кладбище, и весь роман дальнейший протекал у нас на кладбище, потому что каждый раз, когда собирались идти гулять, мы шли гулять на кладбище.

– У меня тоже было первое свидание с моим мужем на кладбище, на Смоленском. Но в отличие от вас для меня это было слишком оригинально.

– А для меня это было совершенно нормально, потому что я с детства очень люблю кладбища. Когда училась в последних классах школы, меня иногда тянуло пойти погулять на кладбище. Просто у нас кладбище было очень ухоженное, эстонцы умеют создать уют. Поэтому я

иногда в хорошую погоду даже убегала с первых уроков и шла гулять на кладбище, это для меня было совершенно нормально. Тем более Сашино детство, поскольку он жил в Духовной Академии, тоже в значительной степени прошло на этом кладбище – Никольском. И предложение Саша мне сделал тоже на кладбище, но на другом. На Волковском, и это был праздник Благовещения. Мы поехали туда, сейчас уже не помню, честно говоря, почему. Наверное, я хотела найти могилу одной своей знакомой, и вот мы отправились в Благовещение на это кладбище. Была замечательная погода, голубое небо, пели птицы, распускались маленькие листочки на деревьях, и Саша сказал, что наши отношения надо закрепить.

– Так и сказал – такой фразой?

– Да.

– То есть какие-то слова – «я тебя люблю, любишь ли ты меня» – не звучали?

– Нет. В тот момент – нет.

– А вы что ответили на фразу «наши отношения надо закрепить»?

– Мне кажется, я ничего не сказала. Я промолчала, но положительно.

– Положительно промолчали? Очень православная реакция.

– Да. Честно говоря, я не помню, что я ответила.

– Сколько прошло времени после первого свидания до предложения?

– Месяц.

– А дальше как развивались ваши отношения? Вы готовились к свадьбе? Думали, как будет проходить само торжество? И сколько времени вы провели в статусе жениха и невесты?

– Прошел год в этом статусе. Но, честно говоря, в тот момент не было времени думать про свадьбу, потому что я заканчивала 4-й регентский класс, у меня сессия была на носу, я уже была довольно уставшая от учебы и от пребывания вообще в этой системе. И потом, наш хор готовился к концертной поездке в Швейцарию, и на это тоже сил уходило много. Так что через месяц после того, как в наши отношения была внесена какая-то ясность, мы с хором полетели в Швейцарию и провели там не меньше двух недель. Это тоже было сказочное время. До этого за границей я была только в Польше в 1987 году. Поездка была замечательной, Польша мне очень понравилась, жизнь там значительно отличалась от той, которая была здесь, в России, а Швейцария вообще показалась просто сказкой – такой яркой, цветной. Нас очень хорошо принимали в Швейцарии. В Базеле была Конференция европейских Церквей, и на эту конференцию от Русской Православной Церкви поехала очень большая делегация во главе с митрополитом Алексием (Патриархом Алексием), были представители и из Москвы, и наш хор во главе с Ириной Ивановной Ивановой.

– Сколько вам было лет?

– Мне было 23 года. Это был 1989 год. Нас провезли по Швейцарии, фактически по всем кантонам, мы пели концерты, а нам очень много всего показывали. Мы видели и Альпы, и луга альпийские цветущие (это было в мае), и средневековые замки, и аббатства. Было какое-то невероятное количество цветов и весенних ароматов – просто настоящий земной рай.

– Это закрепило ваши отношения с отцом Александром?

– Трудно сказать. Они просто развивались на фоне этих событий.

– Вы раздумывали: нравится вам этот человек – не нравится? Свои чувства пробовали как-то поверять, анализировать свой внутренний мир?

– Да, конечно. Но это было, конечно, еще до предложения, в самом начале.

– А какие мысли вас посещали? Вот я знаю, что многим, особенно православным, девушкам, очень сложно определиться именно в этом моменте, он становится для них практически камнем преткновения. Много есть хороших достойных молодых людей, но им самим трудно для себя решить, особенно когда есть правило, что предложение первым делает мужчина, а им для себя внутренне трудно решить: он мне нравится или нет и насколько он мне нравится? Эти рассуждения иногда бывают настолько запутанными и задачи неразрешимыми, что человек остается один на всю жизнь.

– Вы знаете, я в этом случае почему-то полностью отдалась течению обстоятельств. Безусловно, я думала в какой-то момент, что наши отношения уже входят в такое русло, что надо подумать серьезно, смогу ли я оставаться в этом русле. И я, честно говоря, не смогла дать сама себе ответ на этот вопрос, и я перестала думать. Я перестала думать и жила так, как несла меня моя интуиция, но это было довольно короткое время, а потом для меня все стало ясно.

– Вы ходили советоваться с духовником: выходить ли вам замуж за этого человека или нет и как себя вести?

– Я ходила к своему духовнику, к отцу Иоанну (Крестьянкину), но не столько советоваться, сколько получить благословение на свое решение, на наше решение. Потому что в какой-то момент поняла, что вот первый человек в моей жизни, с которым мне абсолютно комфортно внутренне. Очень легко, не говоря уже о том, что мне было с ним просто очень интересно. У меня не было никакого напряжения, и это для меня, собственно говоря, было, наверное, решающим моментом.

– Но вы одна поехали к отцу Иоанну (Крестьянкину), без своего будущего мужа?

– Сначала одна, а потом мы поехали вместе. И отец Иоанн с большой любовью принял Сашу,

он так ему радовался, так его обнимал, целовал, гладил, и так им восторгался! И Саша был тогда такой совсем юный мальчик – отца Иоанна это в такой восторг привело, что вот – перед ним стоит такой совсем юный человек.

– Отец Александр был тогда семинаристом?

– Он был семинаристом, да.

– То есть вам было уже понятно, что вы идете к тому, чтобы стать матушкой, раз ваш избранник учится в семинарии.

– Я как-то особенно не думала на этот счет, буду я матушкой или не буду.

– Каковы были ваши ожидания от семейной жизни. Многие хотят детей, любви, уюта и покоя семейного очага. А вы чего хотели?

– Мне хотелось, конечно, чтобы был свой очаг или угол – нечто свое, чтобы это был не родительский дом, с одной стороны, а с другой стороны, мне очень хотелось близкого друга, с кем можно было бы вместе чем-то восторгаться, в каком-то единодушии жить, делиться чем-то.

– Как происходило ваше знакомство с родителями будущего мужа? Или вы уже были знакомы?

– Ну, с отцом Владимиром я, естественно, была знакома, потому что была регентом хора, а он – ректором Духовных школ. Как-то я пришла к отцу Владимиру в кабинет по каким-то делам хора, и он меня спрашивает: «А что у Вас там с Сашей?» Я была тогда очень непосредственной девушкой и говорю: «Вообще, мы хотим пожениться, но вот надо еще к отцу Иоанну (Крестьянину) поехать и попросить его благословения. Если он благословит – мы поженимся». Почему-то мне не пришло в голову ничего более почтительного сказать. Отец Владимир строго сдвинул брови и сказал: «Ну, смотрите, берете на себя ответственность – сами будете отвечать», – ну, или что-то в этом роде, очень строго сказал. А маме отца Александра было труднее, он ведь действительно был еще юный мальчик, и ей, конечно, было тяжело свыкнуться с мыслью, что он вдруг женится, станет главой семьи, отцом семейства.

– А вы не чувствовали себя слишком юной для замужества? Сколько вам было лет, когда вы выходили замуж?

– Мы с отцом Александром родились в один год, то есть нам было по 24 года. Но я думаю, что в каком-то смысле я была взрослее его на тот момент, потому что девушки всегда созревают раньше.

– Может быть, вы ощущали себя более взрослой еще и потому, что жили самостоятельно, а не в родительском доме?

– Да, мне даже отец Александр сказал как-то: «Я тебе немножко завидую, потому что ты вела более самостоятельный образ жизни, а я этой самостоятельности еще не имел, поэтому ты более взрослая, чем я», – в житейском плане я действительно была более взрослой.

– Как проходила ваша свадьба? Где вы венчались?

– Мы венчались в храме Духовной Академии. Нас венчал замечательный батюшка – отец Ливерий Воронов. Он венчал, кстати, и родителей отца Александра – отца Владимира с матушкой Анной. И как он утверждает, с тех пор он не венчал никого 25 лет, а через 25 лет он повенчал нас. Интересно.

– А почему вы выбрали именно этого священника?

– Выбрал отец Владимир. И вообще, в основном все устройство свадьбы взяли на себя отец Владимир с матушкой. А я думала только о своем наряде.

– Вы наряд покупали или шили?

– Я наряд не покупала и не шила – я надела наше семейное платье, в котором венчалась моя тетя. А сшила ей его старшая сестра. Платье было очень красивого фасона, но из абсолютно простой ткани – из батиста. Потом еще в этом платье венчалась жена моего двоюродного брата.

– А само свадебное торжество какое впечатление у вас оставило?

– Было три этапа, даже четыре. Была подготовка, съехались мои подруги, с которыми я училась в регентском классе. Особенно много сделала одна моя подруга (она сейчас в Таллине живет), она, можно сказать, собирала меня к венцу: наглаживала платье, делала мне прическу, в общем, очень заботилась о моем внешнем виде. Я жила тогда в общежитии регентского класса, у меня была комната, в которой мы жили с моей однокурсницей, ее оставили в качестве одной из помощниц инспектора по Регентскому отделению. Отец Александр пришел с друзьями меня «выкупать» из этого общежития, а там была, естественно, подставная невеста. Потом, поскольку довольно много училось девочек и мальчиков из Украины, они пели свадебные песни. Одним словом, бедные гости, которые уже стояли в храме, ждали очень долго, пока вся эта церемония продолжалась. Почему-то этот обряд выкупа, песен свадебных – он как-то сам собой получился, хотя я ничего про это не знала. Когда меня отец Александр вел по коридору, девочки выстроились в два ряда, провожая меня украинскими песнями. А само венчание прошло вообще как во сне, чувство реальности меня покинуло в этот момент.

– Кто держал венцы?

– Моя двоюродная сестра из Днепропетровска и родная сестра отца Александра, и еще были его друг и двоюродный брат. Две пары, они менялись во время венчания, потому что венцы держать тяжело. Пел студенческий хор, в общем, это была в значительной степени студенческая свадьба. Потом было большое застолье.

– А где оно проходило – тоже в Академии?

– Нет. Сняли зал в Доме актера (бывший Юсуповский дворец) на Невском проспекте.

– А где вы стали жить?

– Стали мы жить с родителями в Славянке.

– С родителями отца Александра?

– Да, и конечно, загородный дом, все это очень хорошо, на свежем воздухе, но меня тянуло просто с невероятной силой непременно жить отдельно. Потому что я себя очень несвободно чувствовала.

– Долго вы прожили с родителями? Когда удалось все-таки осуществить мечту всех молодых семей и начать жить отдельно?

– Мы прожили с родителями чуть больше двух лет. Там родилась наша Маша. Потом мы все-таки сняли комнату в коммуналке. Конечно, отцу Александру было очень тяжело из собственного дома за городом переезжать в комнату в коммуналке. Но все-таки уже назрела необходимость в самостоятельной жизни.

– А сколько времени прошло от того момента, как вы поженились, до того, как вы стали матушкой?

– Прошло полгода.

– В вашем представлении, есть разница быть просто женой и быть женой священника?

– Есть, конечно.

– А в чем она?

– Поскольку я толком и не была женой несвященника (первые месяцы я еще была в таком состоянии, что в голове у меня был какой-то сумбур), то я не могу сказать наверняка. Мы долго привыкали к тому, что он муж, а я жена и что мы семья. Наше сознание очень долго к этому шло. Но интуитивно я чувствую, что если бы я задала себе такой вопрос, есть ли разница, то ответ бы был, конечно же, есть. И в первую очередь для меня она в том, что нужно делить мужа еще с кем-то, смириться с тем, что он мало бывает дома, давать ему свободу гораздо большую, чем хотелось бы тебе. Кроме того, окружающие люди матушек оценивают более критично, нежели обычных православных женщин.

– А в этом свете, в чем главная трудность, или, говоря «православным языком», главный соблазн и искушение жены священника?

– Не знаю. Мне кажется, что в нашей ситуации это был все-таки не главный вопрос – трудность положения матушки. Потому что мы с отцом Александром из одной среды – семейный уклад не слишком-то отличался. А вся трудность была в привыкании, в притирке друг к другу, и, конечно, были трудности с маленькими детьми.

– Как вы думаете, в чем состоит роль жены первые годы семейной жизни? К чему больше всего должна стремиться жена и чему она должна научиться в первую очередь? Допустим, молчать, или, наоборот, давать советы, или готовить…

– Мне кажется, что все это очень индивидуально. Конечно, есть вещи, которые должен исполнять каждый супруг. Муж, наверное, должен больше на себя брать заботу о зарабатывании денег и вообще об обеспечении семьи, жена, конечно, должна в большей степени заботиться о домашнем очаге. Это нормально, это не обязательно относится к священнической семье, это вообще в принципе такой сложившийся уклад семейной жизни. Хотя, конечно, я считаю, что и жена по возможности должна чем-то мужу помогать, и муж в основных обязанностях жены тоже должен какую-то помощь оказывать. Потому что иногда бывает просто тоска смертная оттого, что каждый день одно и то же: посуда-стирка-уборка, посуда-стирка-уборка, и еще заботы о каких-то школах, еще о чем-то, это ужас какой-то, когда каждый день одно и то же, и вот так беспробудно.

– В вашей семье в какие обязанности жены входит отец Александр, что он делает, в чем участвует? А в какие его дела входите вы?

– Откровенно признаться, я-то ему гораздо меньше помогаю, так, иногда что-то по мелочи. Ну, и он, в общем-то, тоже так. Но иногда он помоет посуду или что-то уберет.

– А приготовить что-нибудь? По выходным? Не бывает?

– Нет, такого не бывает. Иногда, очень редко – да, он что-нибудь может приготовить. Пожарить картошку.

– Очень редко, но в связи с чем?

– Когда меня дома нет, а ему надо что-то поесть. И тогда он поможет мне приготовить себе еду.

– A y вас бывают такие ситуации, что «все, не могу больше», до того быт семейный заел?

– В основном, знаете, меня убивает вечером гора посуды или вот неубранная кухня. И иногда отец Александр берет на себя этот труд.

– Чтобы сгладить какие-то настроения своей жены?

– Да. Почему-то именно грязная посуда вечером на меня страшнее всего действует.

– А вот такой вопрос, который очень часто характеризует, кто в семье главный: деньги у кого?

– Как-то так случилось, что еще до свадьбы было ясно, что деньги будут у отца Александра. Это как-то так само собой получилось. Еще в Швейцарии.

– То есть это связано с тем, кто лучше умеет их тратить, более разумно?

– Отец Александр в глубоком убеждении, что да.

– А как у вас строится семейный бюджет? Как распределяются деньги в семье?

– Как распределяются деньги? Я получаю деньги на расходы на неделю.

– На такой ограниченный срок?

– Да, потому что отец Александр считает, что у меня есть такая слабость: как я только получаю деньги, у меня сразу рождается масса идей. Поэтому он, во избежание неприятностей, ограничил, и все.

– Вы сказали – большая сложность делить мужа-священника с кем-то. Понятно, почему это происходит, во-первых, у священника есть неотменимые обязанности, и у него есть чада духовные, которые тоже на него претендуют. Бывают ли сложности, когда домой все время звонят, требуют к себе внимания, отрывают от семьи? И вообще, создают ли проблему для семейной жизни духовные чада мужа? Ведь семейная жизнь – это частная жизнь, а тут вот такое…

– Скорее, в нашей семейной жизни создают проблемы не отношения с духовными чадами, а обязанности отца Александра по приходу, потому что они забирают у него вообще все свободное время и все силы. Так сложилась его священническая деятельность, что он занимается не только служением и храмом, но и издательством. Есть священники, которые больше занимаются духовничеством, но вот у отца Александра все-таки упор на другой род деятельности.

– Есть такое представление о семье, что это такой как бы тыл, или это место, куда вечером можно «слить» все, что у тебя накопилось за день, и как-то опереться на кого-то, кто безусловно поддержит. У вас какая семья в этом плане? И вообще, что такое семейная любовь? Кроме совместного проживания, воспитания детей и обустройства совместного очага, в чем состоит любовь в семье, любовь мужа и жены?

– Это очень сложный вопрос, в чем состоит любовь. Я думаю, что я даже не готова на это ответить, потому что, мне кажется, мы еще мало прожили для того, чтобы по-настоящему отвечать.

– А сколько вы уже прожили вместе?

– Мы прожили 19 лет. Так вот, что касается вопроса о том, что семья – это место, где можно «разрядиться»…

– Это так?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.