Граф Николай Адлерберг и его путешествие в Иерусалим

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Граф Николай Адлерберг и его путешествие в Иерусалим

Книгу, которая лежит перед вами, написал Николай Владимирович Адлерберг (1819–1892). Совершенное им в 1845 г. путешествие из Рима в Иерусалим через Грецию и Египет интересно само по себе, т. к. в те годы добраться до Святого Града было нелегко и на такое приключение из русских путешественников-дворян решались немногие; еще меньшее их количество оставляло записки о своих впечатлениях, тем более написанные так легко и непринужденно, как у Адлерберга. Интересен и сам автор книги.

Николай Владимирович Адлерберг принадлежал к шведскому роду Адлербергов, с начала XVIII в. жившему в России. Этот графский и дворянский род происходит от Эриха Эразмисана (сына Эразма), уроженца Свебина в Вермландии, коронного фохта замка Вестер в 1588 г. Внук его, Олаус Георгий Свебелиус (1624–1700), был одним из первых ученых своего времени, канцлером Упсальского университета, архиепископом Упсальским и примасом Швеции. Его сыновья в 1684 г. были возведены в дворянское достоинство Шведского королевства с фамилией Адлерберг, а его правнуки в XVIII в. перешли на российскую службу[7].

Капитан шведской армии Эрих Адлерберг, завершив свою военную карьеру, поселился в Эстляндии, отошедшей в 1710 г. к России. Три его сына дослужились до высших офицерских чинов уже в русской армии. Младший из них, полковник Густав-Фридрих (Федор Яковлевич; 1738–1794), был с 1789 г. командиром Выборгского пехотного полка и скончался в 1794 г. от ран, полученных в бою на Кавказе (или, по другим источникам, от душевной болезни, произведенной зрелищем пожара в Выборге[8]). Вторым браком полковник был женат на Анне Шарлотте-Юлиане (Юлии Федоровне) фон Багговут (1760–1839). Спустя три года после смерти Г.-Ф. Адлерберга, Павел I, по рекомендации своего бывшего учителя барона Николаи, назначил 37-летнюю вдову полковника воспитательницей своего третьего сына, годовалого Николая, а затем и младшего – Михаила. С этого момента началось приближение Адлербергов к царскому двору. Полковница Адлерберг оставалась при дворе до 1802 г., когда она была пожалована именным указом в генеральши и назначена начальницей Воспитательного общества благородных девиц (Смольный институт).[9]

Наибольшую известность получил ее сын Вольдемар-Эдуард-Фердинанд, или Эдуард Вольдемар Фридрих (Владимир Федорович; 1791–1884), товарищ детских игр императора Николая I. Впрочем, эта дружба не была безоблачной из-за характера будущего царя, проявлявшегося уже в детстве. «Однажды, испуганный пушечной пальбой, Николай спрятался за альков и когда маленький Адлерберг, отыскав его там, стал над ним смеяться как над трусом, великий князь с такой силой ударил своего друга ружейным прикладом, что у того на всю жизнь остался от этого удара шрам».[10]

В. Ф. Адлерберг воспитывался в Пажеском корпусе, откуда в 1811 г. был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк. Принимая участие в кампаниях 1812–1814 гг., он особенно отличился в сражении под Бородиным, а также в битвах при Люцене и Бауцене. В Париже великий князь Николай Павлович после долгой разлуки с радостью снова увидел бывшего товарища своих детских лет. В 1817 г. Владимир Федорович был назначен к нему адъютантом и с тех пор в течение 39 лет всюду сопровождал его, исполняя самые деликатные поручения и заменяя секретаря в походах и путешествиях. Хотя можно взглянуть на эту службу не только под официальным углом зрения, как, например, делает Г. И. Чулков: «Товарищем по любовным приключениям государя был Адлерберг, тот самый, которого он в детстве ударил ружьем по голове. Матушка Адлерберга была начальницей Смольного, и по городу ходили слухи, что друзья, при содействии титулованной дуэньи, искали приключений с воспитанницами графини».[11]

В 1817 г. и великий князь Николай Павлович, и Владимир Федорович Адлерберг вступили в брак: 1 июля будущий император – с прусской принцессой Фридерикой Луизой Шарлоттой Вильгельминой (Александрой Федоровной; 1798–1860), а 15 июля Адлерберг – с фрейлиной Марьей Васильевной Нелидовой (1800–1870), племянницей известной Екатерины Ивановны Нелидовой.[12] Первенцы в обеих семьях тоже появились почти одновременно: будущий император Александр ІІ родился 17(29) апреля 1818 г., а его тезка Александр Адлерберг – 1 мая 1818 г.

В 1820 г. Владимир Федорович уже полковник, через три года – управляющий канцелярией генерал-инспектора по инженерной части, а при воцарении Николая І – флигель-адъютант. Адлерберг был помощником правителя дел следственной комиссии по делу о 14 декабря 1825 г. Сам же он в этот день утром сопровождал из Аничкова дворца в Зимний наследника престола, чем его участие в событиях и ограничилось, т. к. он был послан обратно для пребывания с обеими императрицами.

Благодаря близости к императору, карьера Адлерберга была чрезвычайно успешна: в 1828 г. он был назначен директором канцелярии начальника Главного штаба и сопровождал Николая І во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. в действующую армию, тогда же произведен в генерал-майоры с назначением в Свиту Его Величества, а позже – в генерал-адъютанты. В 1832 г. состоялось его назначение начальником военно-походной Eго Императорского Величества канцелярии и членом Военного Совета, а в следующем году – производство в генерал-лейтенанты. Будучи начальником канцелярии, Владимир Федорович на правах товарища министра управлял неоднократно Военным Министерством. В 1841 г. Адлерберг получил в управление почтовый департамент, в 1843 г. произведен в генералы от инфантерии. Почти пятнадцатилетнее управление почтовым департаментом ознаменовалось, между прочим, введением в России почтовых марок. Рескриптом от 1 июля 1847 г. император возвел Адлерберга в графское достоинство. В 1852 г. граф Адлерберг был назначен министром Императорского двора и в этой должности состоял 20 лет, до потери зрения и ухода на покой.

Император Николай I оставил ему по завещанию пенсию в размере 15000 рублей в год. В завещании этом Николай Павлович называет графа Адлерберга своим другом и товарищем и назначает душеприказчиком. Александр II, с которым воспитывался старший сын Владимира Федоровича Александр, продолжал осыпать Адлербергов милостями. Граф в 1856 г. назначен командующим Императорской главной квартирой и в том же году получил звания канцлера российских Императорских и Царских орденов и министра уделов, в 1857 г. он член Секретного (Главного) комитета по крестьянскому делу. В 1861 г., по случаю 50-летия службы в офицерских чинах, В. Ф. Адлерберг назначен шефом 22-го пехотного Смоленского полка и 5-й роты лейб-гвардии Московского полка, в 1865 г. – шефом 85-го пехотного Выборгского полка. 17 апреля 1870 г., по расстроенному здоровью, уволен от занимаемых должностей с назначением членом Государственного Совета, а 29 сентября 1878 г., в день 50-летия службы в генеральских чинах, назначен вторым шефом лейб-гвардии Московского полка.

Такова краткая история этой известной семьи и послужной список отца нашего автора.

В семье было шестеро детей – три сына: Александр (1818–1888), Николай (1819–1892) и Василий (1827–1905), и три дочери: Анна (1823–1898), рано умершая Александра (1823–1827) и Юлия (1829–1854). Старший сын, по примеру отца, сделал прекрасную карьеру: был адъютантом при Александре II, управлял его канцелярией, Императорской главной квартирой, дослужился до тех же генеральских чинов, что и отец, и сменил его на посту министра Императорского двора. «Состоя с самого раннего детства наиболее приближенным к императору Александру II лицом и пользуясь доверием государя, гр. Адлерберг принимал деятельное участие в важнейших событиях его царствования, нередко и без облечения этого участия во внешние официальные формы».[13] Однако после убийства императора в 1882 г. А. В. Адлерберг был снят со всех постов и отправлен в отставку.

Кстати, кроме официальной оценки деятельности отца и старшего сына Адлербергов, была еще прямо противоположная оценка – демократического лагеря в лице А. И. Герцена в газете «Колокол», издававшейся с 1857 г. в Лондоне. Для Герцена «двуипостасные Адлерберги (fi liusque[14])» были представителями «правительствующих немцев»,[15] и им (а также фаворитке В. Ф. Адлерберга Мине Ивановне Бурковой) было посвящено множество разоблачительных материалов.[16]

Младшему брату Василию Владимировичу ранняя тяжелая болезнь глаз не позволила достигнуть служебных высот. Ротмистром он покинул военную службу в лейб-гвардии Конном полку в 1858 г. «по домашним обстоятельствам для определения к статским делам с переименованием в надворные советники».[17] Дочери были удачно выданы замуж: Анна за русского военного агента в Лондоне и Флоренции генерал-лейтенанта Н. А. Новицкого, Юлия за члена совета Министерства внутренних дел гофмейстера А. А. Ковалькова.

И наконец, Николай Владимирович Адлерберг. Родившийся в 1819 г., он был вторым сыном в семье, поэтому его карьера не была такой блестящей, как у отца и старшего брата, но это, возможно, и дало ему некоторый досуг для путешествий и их описаний. Воспитание, впрочем, Николай получил такое же, как и старшие Адлерберги: в 11-летнем возрасте был зачислен в Пажеский корпус и 27 июля 1837 г., закончив в нем обучение, был произведен в прапорщики и выпущен в лейб-гвардии Преображенский полк; 6 декабря 1838 г. назначен флигель-адъютантом к Его Величеству и 1 апреля 1840 г. произведен в подпоручики.

Затем намечается отличие: Николай Владимирович принимает непосредственное участие в боевых действиях, а не становится офицером свиты, как старший брат. В 1841 г. он был командирован в отдельный Кавказский корпус и принял участие в военных действиях на Кавказе. Состоя в отряде генерал-лейтенанта К. К. Фези,[18] был при взятии укрепленного аула Чиркей,[19] после чего был послан к командиру корпуса Е. А. Головину[20] и вошел в состав отряда генерал-лейтенанта П. Х. Граббе[21]; был в деле при Акташ-Аухе[22] и первом бою при Захан-Юрте. Командированный в распоряжение генерал-лейтенанта И. М. Лабынцева[23], Адлерберг занимался сплавом рубленного на неприятельской стороне леса, и затем находился во втором бою у Захан-Юрта.

За отличие в кампании 1841 г. Адлерберг 19 апреля 1842 г. был произведен в поручики и затем командирован в центральные губернии России для набора нижних чинов из гарнизонных батальонов для формируемого 3-го Кавказского линейного батальона. В 1842 и 1843 гг. занимался рекрутскими наборами в Царстве Польском и Тульской губернии, а в феврале 1844 г. снова отправился на Кавказ. В мае послан генералом А. И. Нейдгардтом[24]с небольшим отрядом для прикрытия инженерных работ в горах и затем последовательно состоял для особых поручений при генералах Р. К. Фрейтаге,[25] И. М. Лабынцеве, А. Н. Лидерсе[26] и в конце кампании был в составе отряда Д. В. Пассека[27] в экспедиции к аулу Салты.[28] Диомида Васильевича Пассека Адлерберг вспоминает на страницах своей книги. За отличие в боях 1 июля произведен в штабс-капитаны и 22 июня послан из ТемирХан-Шуры[29] в Санкт-Петербург с донесениями.

По прибытии в столицу и сдаче дел Николай Владимирович отбыл в годичный отпуск, за время которого и совершил свое путешествие в Рим, а оттуда, через Грецию и Египет, – в Палестину. В 1847 г. он был произведен в капитаны. За кавказские походы Адлерберг был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом (1842 г.) и золотой шашкой с надписью «За храбрость» (1844 г.). Участвовал он и в Венгерской кампании 1849 г.: при командире 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенанте графе Ф. В. Ридигере,[30] который назначил его в отряд генерал-лейтенанта А. Г. Лисецкого.[31] За отличие 7 августа произведен в полковники и 22 августа награжден орденом Святой Анны 2-й степени.

В 1852 г. Н. В. Адлерберг был уволен по болезни от военной службы и причислен к Министерству внутренних дел с пожалованием в звание камергера Двора Его Величества. Вероятно, тогда у него и появились досуг и возможность оформить дневник путешествия, совершенного за семь лет до этого, в книгу «Из Рима в Иерусалим». Цензурное разрешение на нее было получено 28 декабря 1852 г., и книга, отпечатанная в типографии Императорской Академии наук, вышла в свет в Петербурге в 1853 г. Книга пользовалась в 1850-е гг. известностью и критика была благосклонна к ней и ее автору. В журнале «Современник» была напечатана вполне благожелательная рецензия.[32]

10 июня 1853 г. граф Адлерберг был назначен таганрогским градоначальником, затем опять переведен в военную службу и во время Крымской кампании, с 4 ноября 1854 по 15 мая 1856 г., занимал ответственный и важный пост военного губернатора Симферополя и гражданского губернатора Таврической губернии. В 1855 г. Н. В. Адлерберг был произведен в генерал-майоры с назначением в свиту Его Величества, участвовал в сражении с англичанами и французами на Черной речке и неоднократно бывал в осажденном Севастополе; награжден орденами Святого Владимира 3-й степени (1854 г.), Святого Станислава 1-й степени (1855 г.), а через два года, 30 августа 1857 г., назначен генерал-адъютантом.

Оставив в сентябре 1856 г. пост Таврического губернатора, Адлерберг состоял при Императорской русской миссии в Берлине. В 1860 г. он предпринял новое путешествие на Восток, описание его появилось в двух томах в Петербурге в 1867 г. на французском языке под заглавием: «En Orient, impressions et r?miniscences».[33]

Произведенный 30 августа 1861 г. в генерал-лейтенанты, а 17 апреля 1870 г. в генералы от инфантерии, граф Адлерберг в течение шестнадцати лет, с 1866 по 1881 г., был генерал-губернатором Великого княжества Финляндского и командующим войсками финляндского военного округа. Он оставил по себе неплохую память, например, в области образования, взяв на себя заботы о русских училищах в Финляндии и учредив для этой цели в 1869 г. Училищное попечительство (Совещательный комитет).

22 мая 1881 г. Николай Владимирович был назначен членом Государственного Совета,[34] но после убийства Александра II Адлерберги потеряли свое влияние в Петербурге, и он был отправлен в отставку одновременно со старшим братом Александром. Умер Н. В. Адлерберг 13 декабря 1892 г. в Мюнхене.[35]

Рассказ о Николае Владимировиче будет не полным, если не включить в него историю его женитьбы. Жена графа, «прекрасная Амалия», была старше его на 11 лет и являлась предметом обожания многих мужчин, среди которых, кроме баронов, графов, баварского короля Людвига I и императора Николая I, был и великий русский поэт Федор Тютчев, посвятивший ей одно из самых знаменитых своих стихотворений «Я встретил Вас, и все былое…». Что же касается Людвига I, то он заказал портрет 20-летней Амалии придворному живописцу Йозефу Штилеру для своей Галереи красавиц Нимфенбургского дворца в Мюнхене.

Родилась Амалия в Дармштадте в 1808 г. и была внебрачной дочерью графа Лерхенфельда (1772–1809) и княгини Терезы Турн-унд-Таксис (1773–1839), урожденной принцессы Мекленбург-Штрелиц. Княгиня Тереза приходилась теткой российской императрице Александре Федоровне. Муж княгини, князь Карл Александр Турн-унд-Таксис (1770–1827), годами жил в Париже, и в его отсутствие у Терезы был бурный роман с баварским дипломатом графом Максимилианом-Эммануэлем Лерхенфельдом; результатом этой связи была нежеланная малютка, названная Амалией. Вскоре после рождения дочери граф Максимилиан скончался, впрочем, его жена, по просьбе умирающего мужа, не оставляла малышку своим вниманием и заботами. Амалия находилась первое время на попечении дармштадтских родственников Терезы фон Штернфельд, чью фамилию она носила непосредственно после рождения. Позже ее перевезли в Регенсбург, ближе к княгине, где сменили фамилию на Штаргард. Затем подрастающая Амалия перешла под опеку Лерхенфельдов, а 1 августа 1823 г. гессенский герцог Людвиг I разрешил ей именоваться графиней Лерхенфельд, но без права на герб и генеалогию.

В 1822 г. с Амалией познакомился молодой сверхштатный атташе российской миссии Федор Тютчев. Он сблизился с единокровным братом Амалии молодым баварским дипломатом Максимилианом Лерхенфельдом-младшим и часто бывал у Лерхенфельдов. 19-летний Тютчев влюбился в Амалию. Это были нежные романтические отношения юноши и девушки-подростка, влюбленные часто встречались, они даже обменялись шейными цепочками. Тютчев писал стихи, посвященные возлюбленной.

На Амалию обратил внимание не только Тютчев, но и первый секретарь российского представительства барон Александр фон Крюденер (1786–1852). Барон был на 22 года старше Амалии, происходил из старинного рода балтийских немцев, российских подданных. Юная графиня без родословной нуждалась в таковой и практично предпочла солидного барона нетитулованному юноше. 31 августа 1825 г. 17-летняя Амалия стала именоваться баронессой Крюденер.

Тютчев, уехавший в длительный отпуск и затем женившийся, не забыл Амалию, ей были посвящены новые стихи, но ее роль в дальнейшей судьбе Тютчева заключалась не только в этом. В 1836 г. барон Крюденер отправился в Россию, и Амалия привезла в Петербург пакет от Тютчева, в котором было около ста стихотворений; 24 из них были опубликованы Пушкиным в «Современнике». Ей удавалось и позже помогать ему в трудные моменты.

Это было не так сложно для Амалии, которая блистала в высшем петербургском обществе. Страстными поклонниками баронессы были В. Ф. Адлерберг (отец Николая Владимировича), всесильный граф А. Х. Бенкендорф, а также сам император, от которого на правах кузины его супруги Амалия 25 ноября 1836 г. получила в подарок прекрасную соболью шубу, поразившую завистливое воображение всего Петербурга. П. А. Вяземский, который и сам был неравнодушен к госпоже Крюденер, записал, что и Пушкин увлекся баронессой, на одном из балов пытаясь за ней ухаживать. Наталья Николаевна Пушкина даже вынуждена была объясниться с мужем, после чего он острил, что «у Мадонны тяжеленькая рука…».[36]

В 1838 г. Александра Осиповна Смирнова-Россет так описывала баронессу Крюденер на балу в Аничковом дворце: «Она была в белом платье, зеленые листья обвивали ее белокурые локоны; она была блистательно хороша. Царь открыто ухаживал за нею и всегда сидел рядом… После Бенкендорф заступил место гр. В. Ф. Адлерберга, а потом – и место Государя при Крюднерше. Государь нынешнюю зиму мне сказал: “Я уступил после свое место другому” – и говорил о ней с неудовольствием…».[37]

Об Амалии много злословили и много писали. Дочь императора Николая I великая княгиня Ольга Николаевна, королева Вюртембергская, так описала ее: «Служба Бенкендорфа очень страдала от влияния, которое оказывала на него Амели Крюденер, кузина Мама… Как во всех запоздалых увлечения, было и в этом много трагического. Она пользовалась им холодно, расчетливо распоряжалась его особой, его деньгами, его связями, где и как только ей это казалось выгодным, – а он и не замечал этого <…> При первом знакомстве с ней даже мои родители подпали под ее очарование. Они подарили ей имение “Собственное”, и, после своего замужества с Максом Лейхтенбергским,[38] сестра Мэри стала ее соседкой и они часто виделись.

Она была красива, с цветущим лицом и поставом головы, напоминавшим Великую Княгиню Елену, а правильностью черт Мама; родственное сходство было несомненным <…> Без ее согласия ее выдали замуж за старого и неприятного человека. Она хотела вознаградить себя за это и окружила себя блестящим обществом, в котором она играла роль и могла повелевать. У нее и в самом деле были манеры и повадки настоящей гранд-дамы <…> Папа думал вначале, что мы приобретем в ней искреннего друга, но Мама скоро раскусила ее. Ее прямой ум натолкнулся на непроницаемость этой особы, и она всегда опасалась ее <…> Потом, когда ее (Амалии Крюденер. – Е. Р.) отношения с Бенкендорфом стали очевидными, а также стали ясны католические интриги, которые она плела, Папа попробовал удалить ее без того, чтобы вызвать особенное внимание общества. Для ее мужа был найден пост посла в Стокгольме. В день, назначенный для отъезда, она захворала корью, требовавшей шестинедельного карантина. Конечным эффектом этой кори был Николай Адлерберг, в настоящее время секретарь посольства в Лондоне. Нике Адлерберг, отец, взял ребенка к себе, воспитал его и дал ему свое имя, но, правда, только после того, как Амели стала его женой. – Теперь еще, в 76 лет, несмотря на очки и табакерку, она все еще хороша собой, весела, спокойна, всеми уважаема и играет то, что она всегда хотела, – большую роль в Гельсингфорсе».[39]

Итак, в 1848 г. 40-летняя Амалия, у которой уже было в браке трое детей, повторила поступок своей матери – дала жизнь внебрачному ребенку. 17 марта родился сын Ник, отцом которого был 29-летний граф Николай Адлерберг. Для общественного мнения ребенку был дан статус приемного сына Николая Николаевича Венявского. С бароном Крюденером Амалия больше никогда не встречалась, в 1852 г. он скончался в Стокгольме от инфаркта. В 1855 г. баронесса Крюденер стала графиней Адлерберг, выйдя замуж за Николая Владимировича.

Во время крымской войны Николай Адлерберг был Таврическим военным губернатором, а Амалия совершила доброе дело – открыла 31 декабря 1854 г. в Симферополе приют для 14 беспризорных детей-сирот на свои средства. В 1856 г. Н. В. Адлерберг получил новое назначение, и она вместе с мужем покинула Крым. Документы на приют не были оформлены, но графиня Адлерберг предоставила императрице Марии Александровне, покровительнице всех детских приютов, полный отчет. В 1857 г. Комитет Главного Попечительства детских приютов утвердил преобразование временного приюта в постоянный с присвоением ему имени основательницы – графини Адлерберг. В 1869 г. для приюта было построено новое здание, к его новоселью императрица прислала письмо губернатору Г. Жуковскому, в котором настаивала, чтобы новый приют, в отличие от всех остальных, которые носили ее имя, сохранил имя основательницы. Она повелела также поместить в приюте портрет графини Амалии Адлерберг. Портрет был доставлен из Финляндии и сохранялся в здании приюта до 1917 г.[40]

После 16 лет губернаторства в Финляндии, где, по словам Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской, графиня Адлерберг продолжала «играть большую роль», Николай Владимирович в 1882 г. был отправлен в отставку. Супруги переехали в Мюнхен и остановились вначале у племянника Амалии, Максимилиана Лерхенфельда. Вскоре Адлерберги купили недалеко от Мюнхена, в курортном городке Тегернзее, участок земли на берегу озера и возвели усадьбу, которая стоит и сейчас на Швайгхофш-трассе, 2. Амалия скончалась в Тегернзее 21 июня 1888 г. и была похоронена на кладбище кирхи Св. Лаврентия. Граф Н. В. Адлерберг пережил ее на 4 года и похоронен рядом с ней 25 декабря 1892 г., на их надгробиях по желанию графа не указаны даты рождения. Для их могил был сооружен красивый мавзолей, но на маленьком кладбище он занимал слишком много места, и в 1967 г. статус захоронений Адлербергов был уравнен с остальными.

Граф Николай Николаевич Адлерберг-младший состоял на российской дипломатической службе, до 1914 г. он был в должности атташе в Мюнхене, в последней российской миссии А. Вестманна.[41]

* * *

Теперь, познакомившись с автором, обратимся к его книге.

В 1830-х гг. путешествия на Восток стали очень популярны в русском образованном обществе, где их ввел в моду Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874), «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» которого (вышедшее с 1832 по 1848 гг. пятью изданиями) произвело большое впечатление на читающую публику. У Пушкина есть незаконченная рецензия 1832 г. на это произведение,[42] упоминаемое им также в предисловии к «Путешествию в Арзрум», а привезенная Муравьевым из Палестины пальмовая ветвь послужила Лермонтову толчком к написанию известного стихотворения «Ветка Палестины».

Первая книга Муравьева о путешествии в Палестину стала чрезвычайно популярной в России благодаря не только таланту автора, ставшего впоследствии известным религиозным писателем, но и интересу в литературных кругах к самой теме, продолжавшей в 1830-е гг. быть экзотической. Кроме Д. В. Дашкова, опубликовавшего отрывок из своего путешествия, предпринятого по дипломатическому поручению, и А. С. Норова, побывавшего в Святой Земле в 1835 г., большинство паломников, оставивших свои описания, принадлежали к другой среде – к духовенству, купечеству или крестьянству. Надо отметить и то, что именно «Путешествие ко Святым местам» было самой отделанной книгой Муравьева, текст которой просматривали перед напечатанием и вносили исправления В. А. Жуковский, О. И. Сенковский и московский святитель Филарет (Дроздов). Кстати, А. Н. Муравьев предпринимает в своей книге подробный обзор с обширными цитатами из всех предшествующих русских путешествий в Святую Землю.

Дмитрий Васильевич Дашков (1788–1839), побывавший в Палестине на 10 лет раньше Муравьева, также был человеком незаурядным, хотя и отказавшимся от литературных лавров в пользу государственной карьеры. Сын уездного предводителя дворянства, он получил хорошее образование, закончил с отличием Московский университетский пансион и стал «архивным юношей»: служил в Московском архиве ведомства коллегии иностранных дел, а затем в Министерстве юстиции под началом поэта И. И. Дмитриева. Но и сам Дашков занимался литературной деятельностью: писал театральные рецензии, будучи прекрасным полемистом и знатоком русского языка, напечатал несколько статей, в которых выступал против «архаиста» адмирала А. С. Шишкова в споре о старом и новом русском слоге. И. И. Дмитриев именно ему поручил напечатать «Певца во стане русских воинов» В. А. Жуковского, к которому Дашков написал примечание. Он состоял членом и одно время председателем Вольного Общества любителей словесности, наук и художеств, позже – членом литературного общества «Арзамас». Пушкин в 1814 г. посвятил ему послание «Мой милый друг, в стране, где Волга наравне с брегами протекает…».

С 1817 г. Дашков был вторым советником посольства Российской империи в Константинополе, где заслужил славу спасителя греков во время турецкого погрома. Дмитрий Васильевич отправился в Святую Землю в 1820 г. с дипломатическими поручениями: осмотреть все консульские посты в Леванте, разведать обстановку в Греции и Палестине (дело происходило накануне греческого восстания 1821 г.), собрать «обстоятельнейшие сведения» о Иерусалиме и как можно более подробно описать Храм Гроба Господня, для чего к нему был прикомандирован художник М. Н. Воробьев, в задачу которого входило «снять под величайшим секретом план храма Воскресения».[43] Дашков выполнил поручения, а «Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году. Русские поклонники в Иерусалиме» напечатал сначала в альманахе «Северные цветы» в 1826 г., а затем в том же году отдельным изданием в Санкт-Петербурге. Муравьев в упомянутом обзоре отмечает как «общее внимание» к запискам Дашкова, так и «сожаление, что почтенный автор не хотел более поделиться своими впечатлениями с соотечественниками».[44]

В 1825–1828 гг. в журналах еще появлялись его переводы древнегреческих эпиграмм, но кроме них и еще одного отрывка из своего путешествия по Греции – «Афонская гора» (СПб., 1824), – Дашков уже ничего не печатал, т. к. посвятил себя государственной деятельности (был статс-секретарем, товарищем министра внутренних дел, товарищем министра и министром юстиции, членом Государственного совета и председателем департамента законов).

За 10 лет до Адлерберга приехал в Святую Землю Авраам Сергеевич Норов (1795–1869), в 1812 г. в Бородинском сражении потерявший ногу, но несмотря на это исполнивший свою мечту о путешествии, которое было в те времена нелегким и для здорового человека. Норов посетил Палестину не только как паломник, но и как ученый-дилетант: его целью являлись топографические изыскания, которые он провел, руководствуясь Библией и разнообразной литературой, в том числе религиозной и исторической, а также записками паломников на разных языках. Занят он был и книжным поиском, недаром впоследствии его библиотека восточной литературы считалась лучшей в России и одной из лучших в Европе и была куплена русским правительством для Румянцевского музея.

А. С. Норов с юности интересовался историей, археологией и литературой, писал стихи и переводил, с 1818 г. был членом Вольного общества любителей российской словесности, наук и художеств, затем Общества любомудрия, знал восемь иностранных языков: французский, английский, итальянский, испанский, латынь, древнегреческий, и гораздо более редкие в его среде арабский и древнееврейский (по словам его биографа, читал в подлиннике Библию).[45] В 1838 г. в Петербурге вышло его двухтомное «Путешествие по Святой Земле Авраама Норова в 1835 году», выдержавшее затем еще два издания (в 1844 и 1854 гг.) и встреченное благоприятными рецензиями.[46] В 1840 г. Норов стал членом, а в 1851 г. – действительным членом Российской академии наук, главой Археографической комиссии, издавшей во время его председательства «не менее 35 томов важных исторических актов»,[47] среди которых в его редакции было издано в 1864 г. известное «Путешествие игумена Даниила по Святой Земле в XII веке».[48] Параллельно Норов проявил себя и как государственный деятель: в 1849 г. он стал сенатором, в 1850–1858 гг. был товарищем министра и министром просвещения России. В 1860–1861 гг. состоялось его второе путешествие в Египет и Палестину, записки о котором под названием «Иерусалим и Синай» вышли уже после смерти автора в 1878 г.

В том же 1845 г., что и Адлерберг, побывал в Палестине и прожил полгода в Иерусалиме автор 5-томного «Сказания о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» инок Парфений (Петр Агеев; 1807–1878). Правда, это был человек из другой среды – монах, вышедший из среды старообрядцев, игумен и церковный писатель. Его «Сказание…» было напечатано позже, чем книга Адлерберга, четыре тома вышли в свет в 1855 г., последний – только в 1898–1900 гг. Труд Парфения вызвал множество откликов, и часто о нем восторженно отзывались люди разного направления мысли, такие как С. М. Соловьев, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. В. Дружинин, Ф. М. Достоевский и И. С. Тургенев.

Как пример интереса к теме путешествий на Восток в русском обществе укажу еще вышедшее в Петербурге в 1849 г. второе издание в переводе с французского «Путешествия с детьми по Святой Земле».[49] Автор в книге не указан, рассказ идет от первого лица – сына, путешествующего в 1840 г. с отцом, «служившим под начальством Наполеона»[50], и братом Виктором, в сопровождении двух слуг.

Таковы были в XIX в. предшественники Адлерберга, писавшие на русском языке в избранном им жанре. Не потому ли он начинает записки своего рода оправданием перед публикой, с одной стороны, умаляя значимость своего сочинения, с другой – указывая на его достоинства? «Эти беззатейные строки были написаны мною без претензии на литературную известность, без всякого авторского тщеславия, единственно для освежения в памяти того, что я видел, и притом в то время, когда писались они, я не имел и мысли пустить их когда-нибудь в свет. Между тем некоторые снисходительные приятели, прочитав, одобрили этот рассказ о моем странствовании и уговорили меня напечатать мои впечатления, которые имеют лишь одно достоинство: они чужды всяких вымышленных прикрас».

Итак, «беззатейные строки» вышли в свет только вследствие уговоров приятелей, но отсутствие прикрас послужило им оправданием. Действительно, каждый из предшественников Адлерберга ставил перед собой как литературную цель, так и иную: Дашков историко-экономическую, Муравьев религиозную, Норов топографическую. Н. В. Адлерберг полагал, что «глубокие ученые исследования принадлежат историческим сочинениям, а потому здесь они столь же неуместны, как философские и политические рассуждения. Путевые заметки должны быть зеркалом того, что действительно было в путешествии, ибо путешествие не сказка, а быль». Быть может, эти «инвективы» направлены против кого-то из названных выше авторов? По крайней мере, настораживают такие выражения, как «ученые исследования» (относится ли это к несколько тяжеловесному труду Норова?), «философские и политические рассуждения», которые можно приписать каждому из выпустивших в 1820–1840-х гг. сочинения о путешествии в Святую Землю.

Только инок Парфений, «наивностью изложения» которого восхищался Достоевский, похож в своих писательских установках (но не в стиле) на графа Н. В. Адлерберга, хотя чрезвычайно сомнительно, что они читали записки друг друга. Парфений в предисловии 1855 г. говорит о своей книге: «Написал же все сие без пристрастия, по совести, где сам ходил своими ногами, что видел собственными своими очами…»[51].

Возможно, на стиль Н. В. Адлерберга оказала влияние и общая тенденция современной ему литературы – переход от романтизма, черты которого очень заметны, например, в первой книге А. Н. Муравьева, к более реалистическому описанию действительности. Адлерберг обещает читателю только «быль», без исследований и рассуждений, и нельзя не признать, что она легко читается. Автор может развлечь рассказами о разных забавных или трогательных случаях, о попутчиках или местах, не связанных прямо с целью его путешествия, у него острый глаз, он проявляет наблюдательность, и хотя иногда морализирует, старается не утомлять читателя.

Вот, например, эпизод из первой главы, названный Адлербергом «Анекдот на море»: при отплытии с острова Корфу корабль догнала лодка с неким греком, зарабатывающим на жизнь опасными прыжками с палубы в море на глазах публики. Автор записок рисует внешность случайного встречного так, что ее легко представить: «Это был приземистый толстяк, с длинными, обстриженными в кружок и светлыми, точно лен, волосами, которые мохнатыми прядями распадались около его жирного лица с маленьким лбом и с чертами, чрезвычайно живо напоминавшими барана», – а заканчивает подробный трехстраничный пересказ «анекдота» моралью: «Но тем не менее грустно видеть человека, поставленного в необходимость питаться мирским подаянием. Любопытно бы знать, какие нравственные причины довели его до такого самоунижения?». Впрочем, любопытство графа не простирается до того, чтобы расспросить бедняка.

В той же главе заключен эпизод под названием «Интересная незнакомка», который позволяет заметить внимание 26-летнего путешественника не только к религиозным святыням. Несколько дальше, в 7 главе, когда буря занесет автора на лодке в гавань легендарного Тира, он будет с таким же увлечением описывать «жемчужину Востока» – дочь консула-маронита.

Автор упомянутой выше рецензии в известном и популярном в 1850–1860-е гг. журнале «Современник» замечает по поводу книги Адлерберга и записок о путешествиях вообще, что «вся сила здесь заключается в том, чтобы верно передать то, что видел, сохранив в описании живость и свежесть непосредственных впечатлений и трудно уловимые оттенки чувств, рождающихся под влиянием любопытных и поразительных явлений природы и жизни тех стран, которые довелось увидеть. Одна из самых интересных сторон каждого путешествия – личность путешественника, выражающаяся в особенности принимаемых им впечатлений…».[52]

Как черты «личности путешественника» надо отметить и образованность Адлерберга, дающую ему возможность, например, бегло описать древнюю историю Греции на фоне всех знаменитых достопримечательностей Афин (вторая глава), и хороший вкус, заметный в оценке архитектуры, и литературные способности. Он знаком с книгами своих предшественников, в особенности А. Н. Муравьева и Шатобриана, которых часто упоминает, и хотя не тщится писать научный трактат, с тонкой наблюдательностью описывает и здания, и людей, и «морского полипа» (скорее всего, медузу), увиденного, вероятно, впервые в Средиземном море, и сераль Сеида-паши в Александрии.

Впрочем, в середине XIX в. образованность автора в классической истории была вполне обычным явлением, и потому даже заслужила упрек автора цитируемой рецензии: «Отдавая дань общепринятому обычаю, автор, вступив на классическую почву Греции, предался историческим воспоминаниям и прежде, чем перешел к описанию афинских развалин – остатков греческого искусства – изложил вкратце историю развития и падения государственного устройства Афин. Этот простой обзор, написанный очень мило и просто, – одно из тех мест, которые мешают живости впечатления, нарушив гармонию целого»[53]. Кстати, автор рецензии ставит книгу Адлерберга не в ряд паломничеств в Иерусалим, а в ряд описаний путешествий вообще, выбирая для примера только преимущественно способные развлечь читателя эпизоды на пути в Святой Град и не упоминает об описании его самого, то есть о цели и большей части записок.

Во всех рассуждениях в книге Адлерберг подчеркивает свою принадлежность к российскому государству и православной вере. Католическая Пасха не вызывает умиления: «…я должен сознаться, церемония эта показалась мне не столько благоговейною и искреннею, сколько великолепною и пышною. Пение и молитвы пролетали мимо ушей моих без отголоска в сердце». При описании же архиерейского служения в Храме Гроба Господня в Иерусалиме автор отдает предпочтение «прекрасным звукам, отрадных русскому сердцу славянского языка» перед «громкими греческими напевами».

Гордость за русских граф испытывает всегда, но найти себе выражение она может лишь по подходящему поводу, например, при виде марширующих английских солдат на острове Корфу: «… выправка их довольно воинственна; но с гордостью сознаюсь, что это далеко не то, что наши русские солдаты: в них нет того грозного, молниеносного величия, которым каждого поражает русское войско, обладающее какою-то особенного рода пылкой, прямодушной энергией, насылающей на врага страх и трепет, и как бы громко свидетельствующей о привычке к бранным подвигам и победам». Адлерберг, служивший на Кавказе, имеет право на такие заключения, хотя крымская война, начавшаяся вскоре после выхода в свет его книги, поколебала у русской армии «привычку к бранным подвигам и победам».

Долгий и сложный путь в Иерусалим, включающий в себя морское путешествие на корабле Решида-паши, опасный переезд по морю в утлой лодке с неумелыми кормчими, долгое пребывание в восточных «карантинах», заканчивается, естественно, описанием Святого Града, многократно описанного уже на разных языках пророками, поэтами, паломниками и путешественниками. Какой же путь избирает Адлерберг, кому подражает в своих записках? Он не пишет так романтически приподнято, как Муравьев, не цитирует так много различных текстов, как Норов, не пишет о торговле и хозяйстве в Палестине, как Дашков, он просто пытается передать читателю свои впечатления. Разумеется, автор ориентируется на читателя «своего круга» – образованного и читающего по-французски, и кроме того, знакомого, как и он сам, с сочинениями предшественников. Автор, не будучи профессиональным писателем или ученым, как кажется, не считает свою задачу сложной, в его записках не заметны следы правки, но именно в непосредственности и заключается ценность книги.

Приведу также мнение рецензента из «Современника», который отмечает, что записки «написаны языком простым, обработанным и изящным, с легким оттенком французской фразы в оборотах речи и иногда, впрочем и довольно редко, отступлением от грамматических условий, которые в некоторых местах придают языку “Заметок” неуловимую, наивную прелесть».[54]

Итак, посвятив описанию Пасхи в Риме, Афинам, Александрии, плаванию на корабле Мехмеда-Решид-паши («начальник штаба сирийской армии, бывший за пять лет до того иерусалимским генерал-губернатором»), разговорам с ним и описанию его странных французско-турецких манер значительную часть книги, автор начинает главу «Наставлением путешественникам», в котором сообщает, что «дорога от Яффы к Иерусалиму вообще небезопасна». Опасности дороги заключались как в ее тяжести, отмечаемой всеми путешественниками вплоть до 1860-х гг.,[55] так и во встречах с шайками разбойников, главным из которых был знаменитый Абугож (Абу-Гош). Это было имя семейного клана черкесского происхождения, а также личное имя его шейхов. В Палестине черкесы появились еще в XII–XIII вв., а примерно в середине XVI в. клан Абу-Гошей поселился в селении Кирьят-Иеарим (Кириафириам), куда в библейские времена был перенесен Ковчег Завета. Абу-Гош стал контролировать дорогу из Яффы в Иерусалим, что приносило хороший доход, а тех путешественников, кто не платил, просто грабил. О шейхах Абу-Гош писали почти все русские путешественники XIX в. (см. примечание к соответствующему месту текста), и Адлерберг не стал исключением, посвящая «доброму малому» две страницы.

Наконец, автор приближается к Иерусалиму. Этот момент нетерпеливого ожидания, религиозных размышлений и молитв при виде города отмечают все паломники и путешественники, его можно назвать знаковым для записок о путешествии в Святую Землю.[56] Адлерберг вносит в него свою лепту, поэтически описывая «нежную пелену воздуха» над «единственной для души панорамой» Святого Града. Но действительность в лице «нескольких женщин из простонародья», которые ругаются и кричат оскорбления, врывается в молитвы, отвлекая от религиозных размышлений, и он не забывает описать и этот эпизод, не паря над реальностью в романтической приподнятости (как, например, Муравьев) и памятуя об обещании рассказывать читателю «быль».

Итак, 20 апреля 1845 г. Н. В. Адлерберг «остановился под стенами Иерусалима». Но в этот кульминационный момент всего путешествия автор не описывает и даже не называет свои чувства, полагаясь на воображение читателя. Задавая риторический вопрос: «Описывать ли то, что происходило в душе моей и какого рода мысли в то время занимали ум мой?» – он отвечает: «Лучше вообразите себя на моем месте, и если вы христианин, то без сомнения в глубине сердца вашего пробудятся глубокие, благоговейные чувства при одном имени Святого Града!».

Следующая, десятая глава заключает в себе описание «неожиданного препятствия» – закрытых ворот Святого Града по поводу пятничной молитвы мусульман. Разумеется, здесь следуют размышления христианина о положении Святой Земли вообще («Власть над нею неверных ясно изображает заслуженный гнев Божий…») и святых мест Иерусалима в частности («…я для посещения Гроба Господня должен был униженно просить, чтоб мусульмане удостоили побеспокоиться открыть мне двери храма…», «Не менее прямым упреком для христианина служит настоящее положение Крестного Пути»).

Пока автор записок стоит под стенами Святого Града, он имеет возможность оглянуться и – как военный человек – оценить крепостные стены: «Иерусалим обнесен довольно плохими зубчатыми каменными стенами, за которыми в главных пунктах, на углах и городских выездах поставлены чугунные орудия разных калибров <…> По настоящим понятиям военного искусства, укрепление Иерусалима не только весьма слабо, но почти ничтожно».

Оказавшись внутри крепостных стен, Адлерберг отмечает «мертвую скорбную тишину и уныние» в Святом Граде, а далее, в 11 главе, подробно рассказывает о посещении главной святыни Иерусалима – Храма Гроба Господня, куда он со спутниками попадает ночью («ночное шествие с факелами»). Как и его предшественники, автор описывает подробно все, что видит. Само религиозное переживание требует благоговейного внимания к предметам, упомянутым в Евангелии, и любой автор вновь называет их, удивляясь и их материальному существованию, и своему присутствию рядом.

Любопытно отметить в этой связи, что и Адлерберг, и многие другие, пишущие о святых местах, стараются как можно точнее описать их, измеряя (на глаз?) их размеры, пересчитывая количество колонн, ступеней, лампад и т. д. И здесь, как ни странно, отмечаются многочисленные расхождения между сведениями авторов, даже побывавших в Иерусалиме в одно и то же время. Например, инок Парфений, в том же 1845 г. бывший в Иерусалиме, пишет, что «вышиною гора Голгофа шесть аршин»[57], т. е. приблизительно 4 м 27 см, Адлерберг же указывает, что Голгофа «всего лишь на 19 футов выше горизонта земли», что составляет уже 5 м 79 см. Количество ступеней лестницы на Голгофу тоже разное: у Парфения их «осьмнадцать»[58], у нашего автора – 21. Если насчет высоты Голгофы оба паломника могли положиться на своих «гидов», то есть разницу в «показаниях» можно отнести за счет большей или меньшей образованности или осведомленности их сопровождающих (или в разнице мер длины), то количество ступеней поддается простому подсчету, и трудно объяснить это расхождение. Добавлю, что А. Н. Муравьев в 1830 г. насчитал только 17 ступеней.[59] Многие подобные несовпадения прослежены мною в примечаниях как к данному изданию, так и к «Путешествию во Святый Град Иерусалим монаха Серапиона»[60].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.