III
III
Дмитрий Парфентьевич насторожился, как боевой конь при звуках трубы. Груня не отрывала глаз от дальней перспективы гор и реки, но легко можно было догадаться, что она уже ее не видит. Не поворачивая головы, она внимательно слушала то, что говорили соседи.
Дмитрий Парфентьевич искоса поглядел на нее. Прежде когда-то она непременно обратилась бы к нему с доверчивым вопросом: как же, тятенька, это? Но теперь ей как будто не было дела до мнения отца.
Он подождал, но она не спрашивала, только ее большие глаза с видимым сочувствием перенеслись на эту кучу темных, недоумевающих людей, потерявшихся от такого пустого преткновения в деле веры…
Тогда он поднялся и подошел к разговаривающим. Его крупная сухая фигура, вся как-то суровочистая, в платье старинного покроя, сразу обратила на себя общее внимание.
– Сомневаетесь? – спросил он.
– Так точно, господин купец. Потому что, видите ли… Вот малый говорит: кулаком кститься могу.
– Слыхал, не рассказывай! Малый у вас – дурак!
– То-то вот… – робко прошептал кто-то. – Все мы темные…
– Это верно… Темные вы. А ежели рассудить, как следует, по руководству истинных наставников, то здесь удивительного нет нисколько.
Куча слушателей сразу увеличилась. Теперь уже все заинтересовались высоким стариком со спокойными и величаво-суровыми манерами. Дмитрий Парфентьевич не смутился от всеобщего внимания. Ему не впервой. Одна только слушательница интересовала его во всей этой толпе – это его начетчица, его непокорная молельщица Груня. Он по-своему любил дочь, и его суровое сердце надрывалось от ее неустанных сомнений, от ее тоскующего взгляда. Он страстно желал ей благодатного успокоения, к которому так близко уже было его собственное сердце. Но ее непокорство поднимало в его строгой душе целую бурю сдержанной ярости, которая боролась с любовью и уже привыкла ее побеждать.
Груня сидела одна на своем месте, неподвижная и сдержанно-внимательная.
– Вот послушайте, – доносился до нее уверенный и жесткий голос отца. – Вот есть какой правильный крест, и этому кресту мы держимся во спасение.
Двуперстное сложение поднялось над головами слушателей.
– Раскольник, – пронеслось в толпе.
Два-три человека из купцов, очевидно охотники до религиозных состязаний, уже проталкивались вперед, прислушиваясь к неожиданной проповеди.
– Мы не раскольники, – продолжал Дмитрий Парфентьевич, – и исповедуем правую веру. Этому кресту верили святые отцы и патриархи. Так научает и святой Феодорит.
Он еще выше поднял руку с двумя сложенными перстами.
– Большой палец тепериче пригни к мизинному и безымянному. Стало быть в ознаменование Святыя Троицы. Три лица во едино. Два пальца подыми кверху: Божество и человечество – два естества. И еще Феодорит научает: приклони мало один палец, средний. Значит – человечество перед Божеством преклонилося. Вот.
– Погоди! – вмешался один из пробившихся вперед купцов. – А св. Кирилл, тот опять иначе говорит.
– Св. Кирилл говорит то же самое. Только оба пальца велит держать прямо.
– Стало быть, уже выходит разность!
– Погоди, твое степенство, не то говоришь… Не мешай… – остановили возражателя. – Дай кончить… Как же вот на счет култышки-то, купец?
– Вот-вот… это главное дело.
– А на этот счет вот как: ежели ему оторвало пальцы, он тут невиновен. Значит, так попустил Господь, Его воля! А без крестного знамени человеку жить невозможно. Без крестного знамени он хуже вот поганца этого, татарина. Стало быть, обязан он креститься… правой рукой…
– Ну?..
– А персты, – закончил Дмитрий Парфентьевич с расстановкой, – персты слагать мысленно, по указанию святых отец и патриархов…
В толпе пронесся вздох облегчения и радости.
– Ай да купец, спасибо!
– Рассудил…
– Что уж тут: просто разжевал да в рот положил.
– Мысленно!.. Вот это верно!
– Как не верно! Мысленно – больше ничего!
– Этак-то вот, небось, подействует… Дмитрий Парфентьевич оглянулся на дочь… Что ему эти одобрения, что эти похвалы чужих и темных людей! А она, его дочка, опять смотрела прямо перед собой, и на ее лице виднелось равнодушие, как будто отец сказал то, что ей давно было известно и что потеряло всякую силу над ее смятенной и усталой душой…
Брови старика сдвинулись, и в голосе зазвучала угроза.
– А ежели кто и мысленные персты сложит щепотью – и то неправильно… Щепотник осужден будет и во веки погибнет… Проклят в сей жизни и не имеет части в будущей.
Эти жестокие, злые слова, упавшие внезапно в только что успокоившуюся толпу, сразу изменили ее настроение.
Она заволновалась, зашумела, раскололась. Какой-то черноглазый и черноволосый торговец, упорно молчавший до сих пор, теперь стукнул кулаком по столу и сказал, сверкая своими глубокими, исступленными глазами:
– Верно! В проклятой щепоти Кика-бес со всею преисподнею.
– Нет, погоди! – заговорили церковные. – Не ругайтесь истинному кресту! Сами вы зачем разделяете – три ипостаса[124], ан-на-фемы?![125] Троица-то вот она: в троеперстии…
– Где у вас первые-то персты?
– Ты, купец, сто пятое слово читал ли?
– Читал: сто пятое слово о светопреставлении. Дмитрий Парфентьевич стоял в средине, не потерявшийся и спокойный. Только каждый раз, когда он отвечал кому-нибудь из нападавших, он пронизывал его взглядом упорным и злым…
А пароход, размеренно шлепая колесами и разбивая синюю гладь реки, все дальше уносил эту кучку ожесточенно споривших людей, и глинистые обрывы нагорного берега отражали смятенные голоса…
Но вот крутая гора, скрывавшая поворот, отступила назад, и впереди опять открылась широкая даль. Солнце красным шаром повисло уже над самой водой, а с востока, будто легкими взмахами вечерних теней, бежали по лугам сумерки, догоняя пароход и все заметнее налегая на Волгу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.