11. Измены и кары
11. Измены и кары
В 1812 г., во время нашествия Наполеона, по мере продвижения к Москве вражеская армия заметно уменьшалась. В 1941 г. картина была иной. Гитлеровская армия непрерывным потоком получала пополнения. По всей Европе формировались новые части. Мало того, к неприятелям хлынули советские изменники.
Во Львове при приближении немцев подняли восстание украинские националисты. Освободили заключенных из тюрьмы, провозгласили свое «правительство». Восстание произошло и в Литве, в Каунасе. Мятежники громили советские учреждения, убивали служащих, красноармейцев. А особенно увлеклись расправами над евреями. Кстати, литовцам в данном отношении принадлежит приоритет. Они начали геноцид раньше, чем немцы. Обвинили, что именно евреи виноваты в присоединении Литвы к СССР. Логики в этом было маловато. Но уж больно интересным показалось грабить и истреблять беззащитных.
Впрочем, даже евреи нередко встречали гитлеровцев вполне дружелюбно. Руководитель подполья в Ровно Т. Ф. Новак вспоминал, что на Западной Украине многие из них отказывались эвакуироваться. Старики помнили, как хорошо относились к ним немцы и австрийцы в Первую мировую. Уговаривали соплеменников, чтобы те не поддавались на призывы уезжать. Дескать, немцы – представители высокой западной цивилизации [89]. А в Литве евреи искали у оккупантов защиты от местных погромщиков. В чужеземцах не видели зла и многие русские. Фельдмаршал фон Лееб докладывал – после окружения Ленинграда толпы жителей по ночам пытались пересечь линию фронта, выбраться в расположение германских войск. Но солдаты получили строгий приказ не принимать их, поливали очередями.
Желающих повоевать на стороне Германии нашлось немало. Студент Мартыновский под Лугой и лейтенант Рутченко под Порховом создавали антисоветские партизанские отряды. В г. Локте Брянской области еще до прихода немцев составился заговор. Инженер К. П. Воскобойников поднял всех недовольных, сверг советскую власть и провозгласил самоуправляемую «республику». Собирали брошенное советское оружие, началось формирование Русской освободительной народной армии (РОНА). Полковник Мальцев, успевший в 1938 г. побывать в тюрьме, служил начальником санатория ВВС в Крыму. Перейдя к немцам, он стал бургомистром Ялты, формировал добровольческие отряды, а потом пошел служить в люфтваффе и организовал боевую эскадрилью.
Русских изменников принимали и в части вермахта. Особенно после того, как возникла потребность компенсировать потери. Таких перебежчиков называли «хиви» («хильфсвиллиге» – «добровольные помощники»). Сперва их назначали обозными, подносчиками боеприпасов, санитарами. Потом доверяли оружие. Порой их насчитывалось до 10–12 на германскую роту. Появлялись и части «Остгруппен», целиком составленные из советских граждан. Они носили немецкую форму, и офицеры у них были немецкие. Командующим «Остгруппен» стал генерал Гельмих. Но он занимался не оперативным командованием, а вопросами учета и формирования. Эти части не превышали батальона, и вместе их не сводили. Преднамеренно распыляли по разным германским соединениям. Создавались грузинские, армянские, северокавказские, калмыцкие, туркестанские формирования.
Командир советского 436-го полка майор Иван Кононов перешел на сторону немцев и принялся зазывать пленных в казачью часть Kosaken Abteilung 102, позже она была преобразована в 5-й Донской полк. Правда, современники свидетельствовали, что полк Кононова «преимущественно состоит из народностей Кавказа». У крымских татар были свои счеты с советской властью. В 1920 – начале 1930-х гг. в Крыму при поддержке международной организации «Джойнт» пытались создать еврейскую автономию. У татар отбирали для нее лучшие земли, сады, виноградники. Татарских коммунистических руководителей, начавших протестовать, расстреляли за «национализм». Автономия провалился, евреи разбегались из колхозов по городам. А в 1938 г. Сталин похоронил проект, запретил деятельность «Джойнт» в СССР.
Но татары не забыли обид, активно поддержали немцев, численность их добровольческих отрядов достигла 20 тыс. человек. Прибалтам гитлеровцы доверяли больше, чем русским. В составе вермахта возникли эстонские, латвийские, литовские дивизии. Ну а молдаван Румыния вообще числила своими гражданами – в составе СССР они прожили лишь год. После захвата Молдавии здешних мужчин без долгих разговоров призвали в армию. Если кто-то не попал под советскую мобилизацию или уклонился от нее, пошел воевать за кондукэтора Антонеску и короля Михая.
Надеждами на крушение СССР возбудилась некоторая часть белой эмиграции. Генерал Петр Николаевич Краснов, талантливый литератор, но безграмотный и беспринципный политик, представил руководству рейха доклад об истории казачества, вызвался поднять казачье движение. Его поддержали «атаманы в изгнании», донской – Абрамов, кубанский – Науменко, терский – Вдовенко и астраханский – Ляхов. Осенью 1941 г. они обратились к немецкому командованию и МИДу, приветствуя «приближающиеся к границам казачьих земель победоносные германские войска».
Хотя немцы первое время отмахивались от эмигрантов, как от навязчивых попрошаек. Из белогвардейских организаций в армию взяли лишь 52 человека – в качестве переводчиков. Но затягивание войны и растущие потери все-таки подтолкнули гитлеровцев обратить внимание на русских изгнанников. В Югославии и Болгарии объявили призыв добровольцев в «Охранный корпус». Его возглавил бывший белый офицер Б. А. Штейфон (он успел получить гражданство Германии и служил в рядах вермахта). Разъясняли, что корпус станет зародышем освободительной армии, в его составе создавались казачьи сотни для отправки на Дон и Кубань.
Лихой партизан Шкуро выдвинул лозунг: «Хоть с чертом против большевиков!» Горел желанием повторить подвиги Гражданской войны, самолично подраться с красными. Говорил: «Мне бы только на Кавказ приехать, там меня каждый знает. Как приеду, сразу весь Кавказ подниму против большевиков». Не тут-то было! Краснова и Шкуро немцы использовали только как рекламные фигуры, им даже не позволили побывать на родине. «Охранный корпус» вместо России оставили в Югославии бороться с партизанами, стеречь важные объекты – чтобы высвободить для фронта германские части. Ну а большинство эмигрантов были настроены патриотически, не желали сотрудничать с оккупантами. «Охранный корпус» недотянул даже до бригады, насчитывал всего 2 тыс. человек.
Советских граждан присоединялось к неприятелю гораздо больше. Некоторые и впрямь верили, что наступает пора с германской помощью спасать Россию. Другие всего лишь силились сберечь свою шкуру, а то и очутиться в выигрыше, вовремя подстроившись к победителям. Из гражданского населения формировалась полиция, и желающих нашлось вполне достаточно. Полиция подчинялась германским комендантам и органам гестапо, привлекалась для охраны тыловых объектов, для борьбы с враждебными элементами, для карательных акций. На нее возлагался сбор продовольствия, фуража, германских солдат на такие задачи можно было не отвлекать. Измена проявлялась даже там, куда немцы еще не дошли. Самые буйные жители Кавказа сочли, что советская власть гибнет и с ней можно не считаться. Чеченцы и ингуши принялись разбойничать. Нападали на колхозы, угоняли скот. Убивали милиционеров, работников военкоматов. Взбунтовались карачаевцы, вырезали госпитали в Нальчике.
Но и среди тех советских людей, кто не изменял в открытую, настроения бродили шаткие. Задумывались – может, немцы и впрямь освободители? Это давало оправдания для собственной слабости. Как уже отмечалось, под Севастополем пятеро моряков ценой своих жизней сорвали вражескую атаку. Всего пятеро! Но десять тысяч бойцов при отступлении от Перекопа подняли руки вверх. Они не были ранены, не были окружены. Дорога назад была свободна, но решили, что хватит – устали, навоевались. Ждали и искали, кому бы сдаться… А когда знаменитую 316-ю Панфиловскую дивизию доставили на фронт, во всех трех ее полках отмечались весьма нездоровые высказывания: «Надо бросать воевать», «Сейчас 50 % колхозников настроены против советской власти…». Во всех полках докладывали о перебежчиках.
Однако нацисты не были освободителями. Украинские, литовские, латышские попытки организовывать свои «правительства» они сразу пресекли. На инициаторов цыкнули, что они много о себе возомнили. Ну а тем, кто рассуждал об избавлении от коммунизма или просто надеялся отсидеться в своей хате с краю, быстро пришлось раскаяться. Новая власть повсеместно начиналась с «превентивного» террора. Улицы захваченных городов оклеивались приказами, где любое прегрешение сопровождалось угрозой смерти: «саботаж», вредительство, нарушения комендантского часа. Расстрел обещали даже тем, кто не зарегистрирует домашних животных.
В Бресте арестовали всех, кого сочли подозрительными. Тысячи людей согнали на стадион «Спартак». Сортировали несколько дней, держали на трибунах, на солнцепеке, без еды и воды. Некоторых расстреливали здесь же, на футбольном поле. Других увозили в тюрьмы и лагеря. Третьих сочли неопасными, распустили по домам. Войдя в Минск, немцы в первый же день объявили диверсией какой-то оборванный провод, нахватали наугад заложников и расстреляли 100 человек. Украинские и белорусские деревни заполыхали еще без всяких партизан – для острастки. По колоннам германских войск из леса стреляли какие-нибудь окруженцы, и гитлеровцы отыгрывались на ближайшей деревушке. Или, понеся потери в бою, срывали злость на мирных жителях. Эти акции не были случайными, они являлись частью общей нацистской политики. Директива Гитлера от 22 июля предписывала «распространение оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения».
Участь советских солдат, которые так бездумно сдавались «братьям по классу», оказалась жуткой. Возиться с ранеными немцы редко считали нужным. Недееспособных пристреливали. А здоровых или относительно здоровых строили в колонны и гнали пешком по дорогам – и под солнцем, и под дождями. На водопой в лучшем случае подпускали к реке. Еды не было. Кто выбился из сил и отставал – добивали. Иногда забавлялись. В Минске прямо на главной улице конвой стал бросать в большую колонну куски хлеба. Изголодавшиеся люди кинулись драться за еду, а по ним открыли огонь [90].
Но германское командование даже в самых смелых мечтах не ожидало такого количества пленных! 8 сентября 1941 г., после победы под Киевом, Верховное командование вермахта издало приказ за подписью Кейтеля, разрешивший «как правило» применение оружия против пленных. Иными словами, допускавший никуда их не вести, а расстреливать на месте. В войсках приказ восприняли с удовлетворением. Так было проще, удобнее. На всех фронтах затрещали очереди пулеметов, сметая в канавы и рвы сдавшихся русских.
Но и тех, кого довели до лагеря, ждали дальнейшие мучения. Их очередной раз сортировали. Коммунистов, политработников, евреев уничтожали. Иногда убивали и других «непонравившихся». Розенберг свидетельствовал: «При этом полностью игнорировались какие-либо политические соображения. Так, во многих лагерях пленных расстреливали, к примеру, всех „азиатов“. А большинство лагерей представляли собой лишь огороженные участки открытого поля, без крыши над головой, почти без еды. Люди объедали траву под ногами, коренья. Где-то местным жителям разрешали подкармливать узников, бросать через колючую проволоку картошку или свеклу, в других местах отгоняли. Потом началась осень с холодами, дождями… Пленные стали вымирать. Сбывались слова Евангелия: „Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее“ (Матф. 16:25)».
16 июля, на совещании с Герингом, Кейтелем, Борманом, Розенбергом, Ламмерсом Гитлер определил предстоящие задачи: «Мы стоим сейчас перед необходимостью разрезать пирог в соответствии с нашими потребностями, чтобы иметь возможность, во-первых, доминировать на этом жизненном пространстве, во-вторых, управлять им, а в-третьих, эксплуатировать его». Ответственный за эксплуатацию, Геринг, инструктируя комиссаров оккупированных территорий, откровенно заявлял: «Я намерен грабить, и грабить эффективно». Устанавливались цифры обязательных поставок продовольствия, сырья. Их распределяли по селам, деревням. Опять же под угрозой суровых кар за неисполнение.
Вводилась трудовая повинность. На местных жителей возлагались ремонт дорог, мостов, расчистка от грязи и снега, перевозки грузов на своих лошадях и подводах. Гитлер указывал: «Что касается смехотворной сотни миллионов славян, мы превратим большинство из них в таких, какие нужны нам, а остальных изолируем в их собственных свинарниках, и всякого, кто говорит о снисхождении к местным жителям и их приобщении к цивилизации, следует направлять прямо в концлагерь». Ему вторил Борман, писавший Розенбергу, что славяне призваны работать на немцев, а если они не нужны, то могут умирать. Размножение он признавал нежелательным, а образование опасным – для русских, мол, достаточно считать до 100, а «каждый образованный человек – это будущий враг» [149].
Однако грабежи и террор являлись лишь первыми шагами на пути к «новому порядку». Под руководством Гиммлера разрабатывался Генеральный план «Ост» – освоения захваченных стран. Оригинал его не сохранился, был уничтожен. Но до нас дошла переписка по плану и рабочие материалы, позволяющие отчетливо представить этот проект. Гиммлер писал разработчику плана доктору Майеру: «В район заселения на Востоке следует включить Литву, Латвию, Эстонию, Белоруссию и Ингерманландию, а также весь Крым и Таврию…» (причем в понятие «Белоруссия» включались земли «вплоть до Орла и Твери»). «Упомянутые области должны быть тотально германизированы, то есть тотально заселены…»
Заселены немцами! Из коренных жителей некоторую часть признавали пригодной для германизации. Она должна была перейти на чужой язык, забыть о своем происхождении и превратиться в немцев. Другая часть сохранялась в подобии резерваций, для рабского труда. Остальных ожидало поэтапное «выселение». Предусматривалось «выселить» поляков – 80–85 %, литовцев, латышей и эстонцев – 50 %, западных украинцев – 65 %, белорусов – 75 %. А куда их предстояло «выселять», видно из того, что евреи «подлежали выселению» на 100 % [9].
Для «подготовки к политическому управлению Россией» планировались «специальные задачи». Если в Польше айнзатцкоманда уничтожала аристократов, политических и общественных деятелей, то и в Советском Союзе предусматривалось уничтожить всех, кто может сплотить людей и представлять угрозу для нацистской власти. Обобщенно их обозначили «коммунистическими активистами». Айнзатц-команд создавалось уже не одна, а четыре, А, В, С, D. Для Прибалтики, Белоруссии, Украины и Юга Советского Союза. Состав каждой команды определялся в 1000-1 200 человек. Из них 350 солдат и офицеров СС, 150 шоферов, 100 сотрудников гестапо, 30–35 от СД, 40–50 сыщиков криминальной полиции, а также служащие вспомогательной и военной полиции, переводчики, связисты.
Выше уже отмечалось, что руководство этими подразделениями возлагалось на Гейдриха. Он, кстати, наметил протащить через карательные акции многих высокопоставленных эсэсовцев, которых считал белоручками и «интеллигентами». Сотрудников центрального аппарата управления безопасности, кабинетных работников. Под предлогом, чтобы личный состав «не огрубел», включал и женщин – по 10–15 машинисток, канцелярских служащих. Надо сказать, что Гейдрих добился своего. «Интеллигенты» привыкали, превращались в циничных и матерых палачей. Из аккуратненьких фрау и фройляйн, скромненько стучавших на пишущих машинках в берлинских кабинетах, получались знаменитые эсэсовские «суки».
Каким образом должны осуществляться казни, Гейдрих расписал в подробных инструкциях. Оговаривалось, что перед расстрелом обреченные должны сдавать золото, ценные вещи, снимать одежду и обувь. Все имущество предписывалось отправлять в административно-хозяйственную службу СС для передачи в финансовое управление рейха. Хотя понятие «коммунистических активистов» оказывалось слишком расплывчатым. Если брать только членов партии, получалось маловато. А советскую иерархию немцы знали плохо, путались в ней. Для организации репрессий привлекали местных старост, бургомистров, полицаев. Они строчили доносы абы выслужиться, сводили личные счеты. К «активистам» причисляли депутатов захудалых сельсоветов, колхозных бригадиров и прочее мелкое начальство. Хватали «семьи красных командиров» – а в СССР в категорию «командиров» входили даже сержанты. Для количества добавляли комсомольских активистов, стахановцев – обычных рабочих или крестьян, удостоенных этого звания за перевыполнение трудовых нормативов.
В материалах Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков сохранились тысячи свидетельств, одно ужаснее другого. Очевидцами выступали военные, выходившие из окружения, бежавшие из плена, жители населенных пунктов, освобожденных в ходе контрнаступлений. Рассказывали о кошмарах Львова – как во дворе забитой узниками тюрьмы сотни людей были расстреляны или заколоты штыками. Рассказывали о лагере заложников под Минском: сюда притаскивали совершенно случайных граждан, задержанных в облавах, и так же, случайным образом, забирали их на смерть.
Спасшиеся окруженцы описывали «жен красных командиров», казненных под Белостоком, – нагие и изуродованные женские трупы были насажены на колья. В Бахмаче согнали в станционный склад триста «стахановок» с детьми и сожгли заживо. Под Ленинградом гитлеровцы использовали женщин и детей в качестве живого щита. Вели их перед собой в атаках возле городка Добруша, возле совхоза «Выборы». А похожие друг на друга свидетельства о нескольких десятках жителей, перебитых в том или ином селе, стекались со всех фронтов.
С этими расправами соединилось «окончательное решение еврейского вопроса». Этот новый «фронт работ» айнзатцкомандам добавили в июле. По примеру Польши советских евреев начали собирать в гетто. Здесь им предстояло подождать, когда настанет их черед. Айнзатцкоманды разрабатывали оптимальные маршруты своего передвижения, от города к городу. Прибыв на новое место, намечали подходящие места для акций. Чаще всего – противотанковые рвы, их понарыли много. Евреям объявляли – их будут куда-то перевозить, разрешали взять самое ценное имущество. Но привозили или приводили к месту расправы.
Постепенно вырабатывались наиболее удобные методы. Я. Карпук, очевидец казней под Ровно, описывал: «Я не раз видел, как гитлеровцы уничтожали советских граждан – украинцев, русских, поляков, евреев. Происходило это обычно так: немецкие палачи привозили к месту расправы обреченных, приказывали раздеваться донага и ложиться в яму лицом вниз. По лежащим гитлеровцы стреляли из автоматов в затылок, потом на трупы расстрелянных таким же образом клали второй слой людей и умерщвляли их, затем третий – до тех пор, пока яма не наполнялась. После этого трупы обливались хлорной известью и засыпались землей».
Аналогичным образом истребляли людей в Белостоке, Пинске, Житомире, Бердичеве, Замостье, десятках других городов. Конечно, 4 тыс. палачей никак не хватило бы для умерщвления миллионов обреченных. Но айнзатцкоманды выступали организующими центрами. А для непосредственного исполнения привлекали полицаев, подразделения армии. В Белоруссию специально для массовых казней привезли 8 литовских и 1 украинский полицейские батальоны. Использовали даже еврейскую полицию. Так, отряду из Вильнюсского гетто было поручено умертвить 1,5 тыс. соплеменников в Ошмянах. Начальник еврейской полиции Яков Генс согласился, но принялся торговаться с немцами и уломал их сократить количество. Ему позволили не убивать женщин и детей, а только стариков. Потом Генс оправдывался – старики все равно скоро умерли бы, так что и преступления серьезного не было.
В Киев немцы вошли 19 сентября. Но диверсионные группы НКВД перед оставлением города заминировали здания по главной улице, Крещатику. Рассчитали, что там разместятся германские штабы и администрация. Взрывы громыхнули 24 сентября. Нацисты сочли: в этом случае надо найти крайнего. Лучше всего евреев. Арестовали 9 раввинов, приказали им подписать воззвание: «После санобработки все евреи и их дети, как элитная нация, будут переправлены в безопасные места…» Уж кто поверил трогательной заботе об «элитной нации», кто не поверил, но толпы людей в назначенное время потекли к местам сбора. Их направляли дальше, к концлагерю, выстроенному возле урочища Бабий Яр. Лагерь был маленьким, но потоки вливались туда – и поглощались. Через репродукторы гремела музыка, маскируя нежелательные звуки. За двое суток, 29–30 сентября, там расстреляли 34 тыс. человек…
Впрочем, в последнее время возникла тенденция сводить злодеяния нацистов исключительно к холокосту. Надо сказать, тенденция странная. Претендовать на исключительность – перед кем? Перед лицом смерти? Мирового зла? Во всех европейских странах, вместе взятых, по разным оценкам, было истреблено 4–6 млн евреев. А в Советском Союзе погибло около 18 млн мирных жителей, и значительная часть из них – жертвы террора. Евреи составляли около 10 % этих жертв. В массовых захоронениях перемешивались кровь и разлагающаяся плоть русских, белорусов, украинцев.
Но, наверное, надо коснуться еще одной ошибочной тенденции – относить все зверства на счет немцев. Правда, итальянцы евреев не преследовали. Муссолини не считал нужным поддерживать антисемитскую линию своих союзников, Италия даже стала одним из немногих государств, принимавших еврейских беженцев! Дуче полагал, что выигрывает на этом, к нему притекают умелые ремесленники, образованные специалисты, а торговцы принесут на новую родину кое-какие капиталы. Не преследовали евреев и финны. У них иудаизм оставался уважаемой религией, в финской армии были даже раввины, окормлявшие еврейских солдат и офицеров. Зато с русскими финны обращались дико. Известны случаи, когда они мучили пленных пытками, сжигали их. О финских частях с содроганием вспоминали жители Смоленщины, считали их гораздо страшнее немцев – в селах, где они останавливались, устраивались расправы без всякого повода, только из ненависти к русским. Собирали мужчин и расстреливали или кололи штыками.
В захваченной Карелии развернулась финнизация. Местных карелов и финнов объявили «родственными», стали призывать в свою армию. «Нефинноязычное население», то есть русских, независимо от пола и возраста, загнали в лагеря. Среди иллюстраций фашистских зверств стала классической фотография – детишки за колючей проволокой показывают свои ручонки, где вытатуированы номера. Но обычно умалчивается, что на фото изображен не германский лагерь. Это финский лагерь в Кондопоге! Заключенных, в том числе и детей, гоняли на тяжелые работы, держали впроголодь, избивали. В лагерях одного лишь Петрозаводска умерло не менее 7 тыс. человек. Общее количество жертв в Карелии оценивают в 20–25 тыс.
Венгры бесчинствовали в Югославии. Сегедский корпус генерала Фекетхалми-Цейдлера «чистил» Воеводину от сербов – эта область раньше принадлежала Австро-Венгрии, значит, сербы захватили ее! По селам людей даже не расстреливали, а рубили топорами. А в январе 1942 г. «прочистили» город Нови-Сад. 3,5 тыс. человек согнали на берег Дуная, заставили на морозе раздеваться догола, выгнали на лед и расстреляли.
В России мадьяры вели себя не лучше. Например, в Севском районе только в трех деревнях они убили не менее 420 крестьян. Когда расстреливали мужчин, женщины и дети попрятались в лесу – их нашли и замучили. Баб и юных девочек насиловали перед тем, как зарезать или застрелить. Не пощадили совсем малышей, приканчивали вместе с матерями. В другой карательной операции, между Рославлем и Брянском, венгры согнали с мест проживания 12 тыс. жителей, их деревни сожгли, казнили более тысячи человек. В 1942 г. в Будапеште вышла книга свежих воспоминаний «Военный дневник». Один из авторов, взводный командир Шандор Криштоф, подробно расписывал, как он и его подчиненные помогали немцам в карательных акциях, какое удовольствие доставляло ему убийство женщин и детей. Имел наглость благодарить Бога, что смог поучаствовать в искоренении славянской и еврейской «заразы». Причем в Венгрии этой книге присудили литературную премию [38]!
А уж румыны выступили далеко не самыми доблестными воинами, зато в свирепости могли дать фору кому угодно! Антонеску наметил капитальную программу чисток на присоединенной территории. Первые кровавые акции развернули даже не на советской, а на собственной земле. 28 августа 1941 г. погромили евреев в Яссах, некоторых перебили, 8 тыс. выслали в концлагеря. В Молдавии репрессии обрушились на всех, кто так или иначе выдвинулся при советской власти, вел общественную работу, имел неосторожность хвалить компартию или русских. В каждом городе тюрьмы были забиты до отказа, гремели расстрелы. Крестьян арестовывали и пороли за организацию колхозов, за использование помещичьего инвентаря.
Взялись и за евреев с цыганами. Кстати, евреев во внутренних областях Румынии Антонеску… вообще не тронул.
С ними тесно переплелись те же самые группировки нефтепромышленников и спекулянтов, которым угождал и подыгрывал маршал. Но советские евреи были «чужими», можно было отлично прибарахлиться их имуществом, пополнить казну – а заодно и карманы румынских военных и полицейских начальников. По Молдавии евреев принялись сгонять в концлагеря.
В Одессе ночь на 18 октября, первая после вступления в город вражеских войск, стала ночью ужасов. Солдаты разбрелись по улицам. Грабили и раздевали случайных встречных, закалывая их штыками или забивая прикладами. Вламывались в дома, набрасываясь на женщин. Позже румынское командование разводило руками – дескать, солдаты «устали» от тяжелой осады, вот и поправляли нервы. На следующий день по приказу комендатуры появились повешенные на столбах и деревьях – за что, никто не знал. А войска начали систематически прочесывать город. Насобирали 3 тыс. пленных, по каким-то причинам не сумевших эвакуироваться или преднамеренно оставшихся. Их согнали на территорию старых артиллерийских складов. Сюда же приводили задержанных в облавах, которых сочли подозрительными. Но никаких разбирательств и выяснений личности не было. Всех людей, собранных здесь, начали расстреливать. Некоторых заперли в складах и сожгли заживо.
А потом случилась примерно такая же история, как в Киеве. Незадолго до эвакуации разведчики Приморской армии раздобыли любопытный документ: план размещения в городе румынских учреждений. Здание управления НКВД на Марзалиевской улице предназначалось для комендатуры и сигуранцы (контрразведки). Подвал дома заминировали. Оставшиеся в городе подпольщики сообщили, что в это здание съезжается начальство на совещание. Из Крыма по радио мину привели в действие [55]. Погибли комендант Одессы генерал Глогожану, два десятка румынских и немецких офицеров, охрана – всего 67 человек. Разъяренный Антонеску распорядился казнить по 200 человек за каждого убитого офицера и по 100 за солдата. Но перебили гораздо больше. По Марзалиевской и соседним улицам выгоняли из квартир всех жителей, целыми семьями. Некоторых сразу вешали на деревьях, других выстраивали возле домов и расстреливали. Потом по городу развернулось повторное прочесывание.
Забирали людей, так или иначе причастных к обороне Одессы, – фабричных рабочих, портовых грузчиков, врачей и медсестер городских больниц. К ним скопом добавляли евреев, их тоже объявили виновными. Возобновились расстрелы в артиллерийских складах. Второе место для массовых экзекуций выбрали на территории порта, там беспрерывно грохотали ружья и пулеметы. Когда убийцы пресытились кровью и устали, еще уцелело довольно много схваченных заложников. Их повели в концлагеря, организованные в Богдановке и Доманевке, некоторых добивали по дороге. В эти дни погибло 25–35 тыс. одесситов. Но расправы не прекращались и позже. В румынской зоне оккупации функционировало 49 концлагерей. Один из них, возле Тирасполя, специально предназначался для уничтожения цыган. Сюда их свозили из разных мест. Общее число жертв румынского террора оценивают в 350 тысяч…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.