I

I

С высокими, чистыми, идеальными стремлениями начал свое царствование 26-летний государь император Николай Александрович. По личному побуждению он дерзновенно обратился ко всем державам с предложением сократить вооружения и созданием третейского суда в международных спорах предотвратить грядущие войны. Конференция мира была созвана в Гааге 18 мая 1889 г. и провозгласила общий принцип о мирном разрешении международных столкновений. В дальнейшем Лига Наций, а теперь Организация Объединенных Наций явились прямыми преемниками Гаагского международного трибунала. Когда в ноябре 1921 г. собралась Вашингтонская конференция по вопросу о морских вооружениях, то президент Америки Гардинг во вступительной речи заявил: «Предложение ограничить вооружения путем соглашения между державами не ново. При этом случае, быть может, уместно вспомнить благородные стремления, выраженные 23 года назад в императорском рескрипте Его Величества Императора Всероссийского. Приведя почти целиком «ясные и выразительные» слова русской ноты, Гардинг добавил: «С таким сознанием своего долга Его Величество Император Всероссийский предложил созыв конференции, которая должна была заняться этой важной проблемой».

Так государем совершен почин мирового значения. Его идея возродилась снова и снова и ныне осуществляется еще с большей настойчивостью. «Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими нарекутся». Но трагично было именно то, что первая созванная им конференция отвергла главное предложение государя — сокращение вооружений и военных бюджетов и ему самому пришлось вести три войны — с Китаем, Японией и первую мировую.

В первую мировую войну он проявил исключительное мужество в защите сербов. Несколько десятков тысяч сербов при отступлении из родной земли, в 1915 г., не выдержали страшного похода через грозные ущелья и снеговые перевалы Албанских гор и, придя к берегу моря в Баллону, массами стали падать от истощения.

Союзники не только не позаботились о их спасении, но совершенно равнодушно смотрели со своих кораблей, как умирали люди славянской земли. В этот страшный момент император Николай Александрович послал главам правительств союзных нам стран телеграмму, в которой требовал немедленно вывезти сербов с Албанского побережья и спасти. В противном случае государь пригрозил, что он будет считать гибель сербов актом величайшей человеческой безнравственности и откажется от своих союзников и выйдет из числа воюющих. Эта телеграмма возымела немедленно действие, и десятки итальянских, французских и английских пароходов вывезли умирающую сербскую армию и ушедших с нею жителей на остров Корфу. Злоба людская не простила государю этого заступничества, и из Лондона и Парижа поползли слухи, что мол русский государь хочет заключить сепаратный мир.

В делах самого большого государственного значения государя не покидало руководившее им чувство милосердия. Когда в конце 1908 г. ему представлен был грандиозный план индустриализации страны, требовавший огромных денег, которых не было, он сказал: «Петр имел мало денег и употреблял принудительный труд, и это стоило ему миллион жизней его подданных… осуществление наших проектов будет стоить от 10 до 15 миллионов преждевременных смертей моих подданных… я не могу сознательно идти на жертву миллионов моих подданных, а потому мы должны терпеть». Когда ему было указано, что успех будущей войны связан с индустриализацией, государь ответил: «Будем надеяться на Бога. Если война будет короткая, мы ее выиграем, ну а если длинная, то, значит, такова наша судьба». Все эти уже готовые проекты осуществляются большевиками как раз теми способами, от которых государь отказался: мучительной гибелью десятков миллионов людей.

Еще маленьким ребенком будущий император был трогательно, кротко боголюбив. Он очень любил изображение Божией Матери, эту нежность руки, объявшей Младенца. Он всегда завидовал брату, что его зовут Георгием, потому что у него такой красивый святой, убивающей змия. Это был ребенок ласковый, уступчивый, вежливый от природы, обожавший отца и мать. Еще будучи неграмотным, Ника отдавался весь настроениям, навеваемым пушкинскими стихотворениями, выбранными для ребенка. Он увлекался пением птичек в своем дворцовом саду и, заслушавшись, как бы уходил из этого мира. Он преображался, как бы замирал, а выражение его глаз было настолько неземное, что другие дети, заметив это настроение в Нике, просили его: «Ну, Ника, еще раз послушай пения»! И Ника, застенчиво краснея, возвращался к обыденной жизни. Он рос святым мальчиком, готовым молиться о спасении жизни маленькой птички, выпавшей из гнезда своей матери: «Надо помолиться за воробушка: пусть его Боженька не берет, мало у него воробьев?» — сказал он при таком случае, когда птичка казалась умирающей. И это непрерывно светлое христианское настроение никогда, с самого раннего детства и до самой смерти, не оставляло Его.

Государь готов был всегда услужить всем, без различия положения. В Дармштадте, во время прогулки инкогнито, он подбежал, поднял и подал потерянный пакет кучеру почтового фургона и тем спас почтальона от служебных неприятностей. Таково было смиренное христианское сердце юного русского государя.

Одна еврейка, не имевшая права въезда в Петербург и получившая отказ в этом, обратилась на высочайшее имя с просьбой разрешить ей приехать к больному сыну. Государь положил резолюцию: «Не может быть такого закона, который не позволил бы матери приехать к больному сыну».

Государь тратил, как теперь доподлинно установлено, на дела благотворительности и неожиданную помощь колоссальные суммы из личных средств, ограничивая в то же время себя в личном обиходе. Он носил много раз штопанную одежду… Через любимую учительницу своих детских лет, имевшую к нему доступ во всякое время, государь освобождал от платы учащихся своими взносами и отпускал крупные суммы на благотворительность из своих личных средств. После беседы с нею он всегда шепотом просил ее никому ни слова не говорить о его помощи. И она, памятуя просьбу царя, никому в своем ведомстве не говорила, кто дает эти средства.

Во время маневров подъезжал экипаж с завтраком для государя и его свиты. «А для них закуска имеется?» — спросил государь, показывая на солдат, державших лошадей его и его свиты. Оказалось, что для них ничего не приготовлено. И только тогда, когда все солдаты получили свою долю, государь подошел к своему завтраку. После этого для солдат свиты также всегда привозили пищу.

Обходя один военный лазарет, государь увидел, что у койки одного хирургического больного стоит часовой. Узнав, что на койке лежит подлежащий военному суду дезертир — «самострел», которого ожидает по выздоровлении самая тяжкая кара, — государь сказал: «Скажите кому следует, что я прощаю этого преступника. Довольно с него одной русской пули, наказавшей его…» И преступник после выздоровления был помилован.

Посещения государем лазаретов с ранеными были преисполнены самых трогательных эпизодов, в которых сострадание его сердца было явлено не только в словах и делах милосердия, но и в слезах, которые он едва мог скрывать. В вестибюле покидаемого лазарета он одевал шинель и крупные слезы капали из его глаз, ибо только что один лишенный рук и ног просил: «Ты все можешь, государь, прикажи, чтобы меня умертвили…»

Служащий, попавший под взыскания и наказания, страдающий от своей оплошности, мог испытать всю чуткость государя, который всячески старался показать, что он простил виновного. Проявления этой обыкновенной чуткости государя, переходящей границы обычной человеческой доброты, внимания и ласки, испытывали на себе близкие к нему люди, которых служба сводила с ним. Они видели, что эти чувства мог проявить только человек родной, только отец, который при промахах своего сына, сам страдает от стыда и вины, которые испытывает сын и нежно и ласково устраняет это страдание сугубым вниманием. Так, по оплошности других, один офицер на корабле, сопровождавшем яхту государя, попал под арест. Выяснив эту ошибку, государь не только обласкал пострадавшего, но и перевел его на свою яхту.

После одного парада государю предложили смотреть казачью джигитовку. «Нет, нет, — ответил государь, — я знаю как это красиво, но в прошлый раз разбился один казак, и после этого мы не можем себе позволить такое удовольствие»…

Подписывая награждения орденом св. Георгия за взятие неприятельской батареи кавалерийской атакой и видя, что этот подвиг стоил слишком больших потерь, государь с грустью и недовольством сказал: «Для чего же мне эта батарея?..» Частный маленький успех, конечно, не стоит таких жертв.

Начальник жандармов обещал государю, что сотню лет не будет никакой революции в России, если государь позволит произвести пятьдесят тысяч казней. Император с ужасом и негодованием отверг это предложение. За все его царствование количество казней едва ли превысило четыре тысячи, за те уголовные и политические убийства и грабежи, за которые законы всех стран мира также карают. Ни в какой пролитой в его царствование крови государь не был повинен, ибо карал закон. Но как ничтожно это количество неизбежных жертв для охраны общественного благополучия перед теми десятками миллионов убийств, которое потом совершили убийцы и самого императора.

Революционную болезнь государь был всегда готов лечить милостью и прощением, если только искали их. Невеста одного студента, приговоренного к смертной казни по политическому делу, поздно вечером подала флигель-адъютанту государя прошение о помиловании.

Так как исполнение приговора было назначено на следующий день, то адъютант дерзнул просить царского камердинера вызвать государя из спальни. Выйдя, государь написал телеграмму министру юстиции о приостановке исполнения приговора и, крепко пожимая руку полковника, похвалил его за смелость и решительность и за данную самому государю возможность сделать доброе дело. Государь не только помиловал студента, но даже отправил его в Крым лечиться от туберкулеза, причем деньги на это были выданы из собственных средств государя.

Государь любил простых людей. Особенно он хорошо относился к докторам, священникам и другим простым чинам. Во внутреннем мире крестьянства, составлявшего три четверти его подданных, государь искал те черты, которые были ему дороги. Его простую, незлобивую, беспритязательную, глубоковерующую, застенчивую натуру тянуло к бесхитростным людям с душою простого русского человека. Это любовное чувство к народу наблюдали все во время многочисленных разговоров его с крестьянами. Государь однажды обнял и поцеловал старика, который от волнения и чувств не мог произнести заготовленную речь, ибо эти чувства были государю дороже слов. В преданность и верность себе этого народа он верил до самой своей смерти.

В высказываниях государя о своих врагах никогда нельзя было уловить ни малейшего оттенка раздражения. На выраженное однажды по этому поводу удивление государь сказал: «Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе умолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого».

Что бы ни происходило в душе государя, он никогда не менялся в своих отношениях к окружающим его лицам. В минуту страшной тревоги за жизнь единственного сына, в котором сосредоточилась вся его нежность, кроме некоторой молчаливости и еще большей сдержанности, в нем ничем не сказывались пережитые им страдания. В дни, когда на выздоровление больного было мало надежды, министр спросил его о состоянии цесаревича. И он ответил тихим и спокойным голосом, полным простоты и правды: «Надеемся на Бога».

Государь обладал выдающимися качествами человека и правителя, но любимым его выражением по своему адресу в узком домашнем кругу было: «Я человек серый». Он одарен был безграничной памятью, исключительной умственной силой, глубокими и разносторонними познаниями, сильной, дисциплинированной волей, нравственной серьезностью и постоянным сознанием ответственности. Он предан был своим идеям и защищал их с терпением и упорством. Он имел задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигал. Под видимостью робости царь имел сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знал, куда он идет и чего он хочет. Благодаря совершенной честности он всегда был рабом своего слова. Его верность в войне союзникам, которая и была причиной его смерти, как нельзя лучше доказывает это. А что такое была политическая верность вообще и в наши времена особенно?..

В век агитации и пропаганды, искажающей всякую правду, он бы удивлял своей постоянной правдивостью. Давая инструкцию для описания непопулярной в массах и злополучной русско-японской войны, он сказал: «Работа должна быть обоснованной исключительно на голых фактах… нам умалчивать нечего, так как крови пролито больше, чем нужно… героизм достоин быть отмеченным наряду с неудачами. Неизменно нужно стремиться к восстановлению исторической истины во всей ее неприкосновенности». Государь был непримиримым врагом всех попыток идеализировать то, что не достойно, он говорил и требовал всегда только правду. Ее одну он всюду искал.

Во всякой стране глава правительства отвечает за неудачи и успехи. Вся тяжесть последнего слова лежит на нем, самая верхушка разрешения вопросов — да или нет, война или не война, вперед или назад, направо или налево. Вот это и было полем жизненной битвы императора Николая II. И если он делал ошибки, как говорят, то какой же правитель не делал их? Мы ценим в нем не только чистоту и святыню побуждений, намерений и целей, но и самых средств их осуществления, определявшихся его характером, безупречным по честности и правдивости. Он весь был проникнут сознанием святыни своего служения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.