Пасха на Руси (Лучший рассказ А. П. Чехова)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пасха на Руси (Лучший рассказ А. П. Чехова)

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Ф. М. Тютчев

Погода вначале была хорошая, тихая.

Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку…

Так начинается рассказ А. П. Чехова «Студент», который сам Антон Павлович считал своим лучшим рассказом…

Герой его, студент духовной академии Иван Великопольский, возвращаясь с охоты на вальдшнепов, идет в сгущающихся сумерках по заливному лугу. У него закоченели пальцы и разгорелось от ветра лицо. Ему кажется, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо…

1

И пейзаж, и настроение «Студента» созвучны «Пасхальным вестям» Якова Полонского:

Весть, что люди стали мучить Бога,

К нам на север принесли грачи…

Потемнели хвойные трущобы,

Тихие заплакали ключи…

На буграх каменья обнажили

Лысины, покрытые в мороз…

И на камни стали падать слезы

Злой зимой очищенных берез…

В рассказе А. П. Чехова так же пронзительно и проникновенно описано русское переживание Страстной пятницы, когда от тяжести невообразимого горя сжимается сердце и весь мир, еще несколько часов назад наполненный звуками весны и человеческими голосами, становится пустым.

«Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре, все сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю Страстной пятницы дома ничего не варили и мучительно хотелось есть. И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность, голод, такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета, — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой».

Стремясь укрыться от пустоты, ледяным холодом заползающей в сердце, герой рассказа А. П. Чехова сворачивает к костру на вдовьих огородах, далеко кругом освещающему своим жарким пламенем вспаханную землю.

У костра две женщины.

Вдова Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в мамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее все время не сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у нее было странное, как у глухонемой.

— Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — говорит студент, протягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!

2

Помню, впервые я прочитал этот рассказ возле дома-музея Чехова в Ялте, где он и был написан, и показалось, что тяжелое ялтинское солнце уже не так безжалостно давит на землю — предпасхальным холодком повеяло от книжных страниц.

«Студента» Чехов написал в 1894 году и всегда потом вспоминал о нем как о своей удаче.

Рассказ очень простой.

Он как бы нарочито разделен на три абсолютно равные части.

Вначале — среднерусский пейзаж, внезапно подувший холодный ветер… Пейзаж среднерусской полосы выписан сурово, точно и как-то щемяще нежно. То ли в предощущении этого рассказа, то ли уже после, под влиянием им же самим созданного шедевра Чехов писал в тот год в письме Лике Мизиновой из Ялты: «Север все-таки лучше русского юга, по крайней мере, весной».

Во второй части приводится рассказ студента об отречении апостола Петра, той страшной ночью. А в третьей, заключительной, — рассказывается о том, что думает студент, возвращаясь домой.

Рассказ занял всего 195 строк «Русских ведомостей», кстати сказать, скрупулезно подсчитанных самим Чеховым в записной книжке: «без заголовка и без подписи».

Рассказ поразительно краток, если учесть, как много остается после него в памяти. И мать студента, которая «сидя на полу босая чистила самовар», и отец, кашлявший на печи; и высокая пухлая старуха Василиса, и ее дочка Лукерья, и мужики, то пропадающие в темноте у реки, то снова возникающие, бородатые и молчаливые, в свете костра…

А еще — и это, конечно, главное! — остается тревожное ощущение Страстной пятницы, соединяющее не только героев рассказа, не только нас, читателей, с этими героями, но и всех нас…

И тех, кто жил раньше, и тех, кто будет жить после…

3

Герой рассказа посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил:

— Небось, была на двенадцати евангелиях?

— Была, — ответила Василиса.

— Если помнишь, во время Тайной вечери Петр сказал Иисусу: «С тобою я готов и в темницу, и на смерть». А Господь ему на это: «Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня». После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь поцеловал Иисуса и предал его мучителям. Его, связанного, вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед… Он страстно, без памяти любил Иисуса и теперь видел издали, как его били…

Понятно, что человек, подошедший погреться к чужому костру, должен говорить что-то. Герой чеховского рассказа так и поступает, он говорит первое, что приходит ему на ум, начинает рассказывать из Евангелия, что происходило почти две тысячи лет назад во дворе первосвященника, но оказывается, что как раз это и занимает мысли сидящих у костра женщин.

«Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.

— Пришли к первосвященнику, — продолжал он, — Иисуса стали допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: «И этот был с Иисусом», то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядели на него, потому что он смутился и сказал: «Я не знаю его». Немного погодя опять кто-то узнал в нем одного из учеников Иисуса и сказал: «И ты из них». Но он опять отрекся. И в третий раз кто-то обратился к нему: «Да не тебя ли сегодня я видел с ним в саду?» Он третий раз отрекся. И после этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые Он сказал ему на вечери… Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал. В Евангелии сказано: «И исшед вон, плакася горько». Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…

Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль.

Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был уже близко, и свет от костра дрожал на нем. Студент пожелал вдовам спокойной ночи и пошел дальше. И опять наступили потемки, и стали зябнуть руки. Дул жестокий ветер, в самом деле, возвращалась зима, и не было похоже, что послезавтра Пасха».

Вот и весь почти рассказ…

Закоченевший на ветру студент подходит к костру на вдовьих огородах и вдруг, повинуясь неосознанно возникшему в нем чувству, начинает рассказывать, что произошло почти две тысячи лет назад во дворе первосвященника в Иерусалиме. При этом и сам, и его малограмотные слушательницы так остро и так полно переживают все события той страшной ночи, словно и не разделяют их тысячелетия лютой бедности, голода, тоски, мрака, так, словно это недавно было, словно они все сами были свидетелями величайшего события мировой истории…

Только почему же словно?

Антону Павловичу Чехову с необыкновенной художественной убедительностью удалось показать, что многие столетия не преграда для православных душ, и, вживую сопереживая событиям Страстной недели, эти люди обретают чистоту и нравственную силу…

И другие вести, горше первой,

Принесли скворцы в лесную глушь:

На кресте распятый, всех прощая,

Умер Бог, Спаситель наших душ.

От таких вестей сгустились тучи,

Воздух бурным зашумел дождем…

Поднялись — морями стали реки

И в горах пронесся первый гром…

Нет сомнения, что рассказ «Студент» Антона Павловича Чехова относится к ярчайшим образцам литературы православного реализма, так глубоко и полно раскрыта в нем духовная проблематика, так естественно и просто высокохудожественный рассказ о духовных переживаниях героя помогает читателю и самому озаботиться о спасении своей души.

4

Об этом высочайшем милосердии искусства, умеющем собирать разбросанные во времени и в странах души людей ради общего спасения, и думал я, входя в ялтинский дом А. П. Чехова.

Конечно, впечатление от любого музея во многом определяется тем душевным состоянием, с которым ты входишь сюда, но едва ли только этим можно объяснить, почему так резко выделяются все дома и квартиры Чехова в бесконечной череде музеев мира. Не много я знаю мемориальных квартир, где была бы так сильно и полно запечатлена в вещах, в обыденной обстановке личность их хозяина, как здесь.

И не музейным холодом встречают посетителя чеховские комнаты, а домашним теплом… И почему-то всегда именно в чеховских музеях возникает мысль, что здешнее жилище не менее замечательное и значительное произведение искусства, нежели прославленные повести и рассказы его хозяина.

Вещи так трепетно хранят память о Чехове, что порою забываешь о реальном течении времени и начинает казаться, что ты пришел в этот дом в гости, и потому неприлично с таким любопытством разглядывать шкатулку, заполненную аккуратно перевязанными нитками стопочками использованных марок. Или восхищаться, как точно попадает в интерьер гостиной икона, повешенная, как и положено ей висеть, — в красном углу.

Стопочки отклеенных с конвертов марок свидетельствуют о любимом чеховском занятии «собирать то, что не нужно», а икона в красном углу — о глубокой, не стесняющейся себя религиозности писателя…

Но ведь видишь здесь и совсем уже для постороннего человека закрытое.

Я долго восхищался, как светло и просторно в небольших комнатках Марии Павловны Чеховой и Ольги Леонардовны Книппер, пока не сообразил, что в этих крохотных платяных шкафчиках они умудрялись умещать весь свой гардероб, хотя им приходилось вести не только домашний образ жизни.

Если бы внести в эти комнаты платяные шкафы, способные уместить гардеробы современных женщин, о просторности комнат пришлось бы позабыть. Шкафы заслонили бы весь свет, свободно льющийся сейчас в окна…

Увы… В эпоху потребления мы отвыкли от скромности и сдержанности, и невольно начинаешь сомневаться в рассуждениях героя рассказа «Студент», что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, во дворе первосвященника составляют главное в человеческой жизни и вообще на земле.

И не потому ли «невыразимо сладкое ожидание счастья» так редко овладевает нами…

Кусая губы, стоял я перед витриной с одеждой Чехова и смотрел на ботинки писателя, на рубашку, на такой, не по-чеховски яркий галстук…

— А чей это галстук? — удивленно спросил у служительницы стоящий рядом со мной мужчина.

— Его самого и есть… — словоохотливо объяснила служительница музея. — Антон Павлович во Франции его купил…

И она бережно провела рукой по музейному стеклу, стирая с него невидимые пылинки.

— Странно… — сказал мужчина и задумчиво отошел от витрины.

Почему странно? Чехов сам говорил, что хорошо быть студентом или молодым офицером, сидеть в саду и слушать музыку. А значит — так, наверное, иногда казалось ему! — и яркий галстук носить тоже хорошо.

Раздалось за спиной сухое покашливание, так схожее с тем, о котором писал в своих воспоминаниях Иван Бунин, и я заспешил к выходу…

5

В рассказе «Студент» мысль, что если Василиса заплакала, то, значит, все, происходившее во дворе первосвященника в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней прямое отношение, поражает не только героя рассказа.

Мысль эта ошеломляет и читателя своей новизной, хотя мысли этой никак не меньше двух тысячелетий…

«Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.

И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.

А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, — ему было только 22 года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».

6

У выхода из ялтинского музея А. П. Чехова я задержался, разглядывая визитную карточку Бунина, лежащую под стеклом. Печатные буквы «Иван Алексеевич Бунин», а вокруг них летучие строки, написанные от руки: «Для пересылки писем адреса: до 10 мая — Москва, Арбат, Староконюшенный пер. Редакция «Вестника воспитания». После 10 мая Лукьяново Тульской губ.»

Карточка оставлена, должно быть, когда Бунин уезжал из Ялты и не сумел повидаться перед отъездом с Чеховым… Только вот в каком это было году? Хотя неважно… Все равно сейчас август, и ясно, что надобно пересылать письма прямо в Тульскую губернию.

Визитная карточка лежит так, словно сам Бунин и положил ее здесь.

И я хотел уже выйти, но внимание привлекла бумажка, лежащая поверх музейного стекла.

Я перевернул ее.

Это тоже была визитка.

«Иван Петрович Сухотин, главный инженер производственного объединения…»

Я не успел дочитать название объединения. За спиною раздалось сухое покашливание, и я, выронив визитку неведомого мне Ивана Петровича, поспешил выйти…

Что это было? Случайно уронил здесь свою визитку Иван Петрович Сухотин? Быть может, вручил ее понравившейся экскурсоводше, а она позабыла, и карточка так и осталась лежать на музейном стекле.

Хотя почему бы и не оставить главному инженеру свою визитную карточку, побывав в этом доме. Может быть, этому Ивану Петровичу, как и мне, тоже показалось, что он пришел сюда не на экскурсию, а забежал узнать последние новости.

Хотя бы о том, дописан ли Антоном Павловичем рассказ «Студент».

7

Дописан…

Это воистину великий рассказ…

Кто, приближаясь к Светлому Христову Воскресению, не испытывал дивного волнения, когда даже останавливаешься, чтобы перевести дух, осознавая, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь в Гефсиманском саду и во дворе первосвященника, по-прежнему составляются главным и не кончающимся переживанием всей человеческой истории…

Всего на нескольких страничках удалось А. П. Чехову рассказать о том, что испытывали бесчисленные миллионы людей, живших до него, о том, что будут испытывать бесчисленные миллионы людей, которым предстоит жить после нас, приготовляясь к Празднику Праздников — Православной Пасхе, когда, как сказано в стихотворении Якова Полонского:

Третья весть была необычайна:

Бог воскрес, и смерть побеждена!

Эту весть победную примчала

Богом воскрешенная весна…

И кругом леса зазеленели,

И теплом дохнула грудь земли,

И внимая трелям соловьиным,

Ландыши и розы зацвели.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.