Золотая мечта индейской Америки[27]
Золотая мечта индейской Америки[27]
Вожделение испанских и португальских завоевателей к воображаемым сокровищам Нового Света было неудержимым и тотальным. Их жажда золота и серебра казалась индейцам непонятной, озадачивала и приводила в замешательство: «Для чего им все это золото? Скорее всего, эти боги его едят. Оттого-то оно им так надобно», — говорит Тангашоан II, последний владыка Мичоакана[28]. В своем «Кратком описании разрушения Индий» Бартоломе де Лас-Касас сообщает, что Хатэй, касик острова Эспаньола (Гаити), приказал подданным побросать золото и драгоценности в реку, чтобы не навлекать на себя алчность новых существ, не похожих на обыкновенных людей. Но когда испанские конкистадоры добрались наконец до мест, где, как им представлялось, золото ручьями стекает со всех гор и струится в любой реке, они сами принялись убеждать местных жителей, что действительно его едят и поэтому надо его без остатка отдать им, ничего не утаив.
Зачарованность золотом доводила этих искателей приключений до исступления, до безумия. Чтобы добиться своей цели, то есть захватить сокровища покоренных народов, в Мексике Эрнан Кортес пытает и убивает Куатемока, по приказу Нуньо де Гусмана Тангашоана привязывают к хвосту лошади и волочат по земле, прежде чем сжечь и развеять его пепел над Рио-Лерма. В Перу Франсиско Писарро и Диего де Альмагро[29] приговорили Великого Инку Атауальпу к зверской казни — к удушению гароттой, предварительно разграбив его казну, а вице-король Франсиско де Толедо отказался помиловать Тупака Амару, которому было только пятнадцать лет.
Конкистадорам достались неописуемые, непредставимые сокровища. Добыча Франсиско Писарро и Диего де Альмагро плюс то, что потребовал от Манко Капака Гонсало Писарро, была и того больше, что-то воистину несметное. В своей «Истории завоевания Перу» Уильям Хиклинг Прескотт оценивает выкуп Атауальпы в 1 326 539 золотых песо[30]. Чтобы перелить в стандартные слитки сокровища инков, испанцы трудились целый месяц, работая днем и ночью.
Это золото, эти богатства опьяняли, от них шла кругом голова. Лихорадка обогащения сводила с ума удальцов, набранных в самых нищих уголках Европы, в частности, на неплодородных нагорьях Кастилии. Ослепленные величественным сиянием роскошного быта королей-богов индейской Америки, военачальники Старого Света потеряли остатки гуманности, если таковая у них когда-нибудь была. Неисчислимые сокровища были поделены, подчас разрублены ударами меча либо топора. Маски богов, королевские украшения, скипетры, тумусы (священные ножи жрецов) — все вплоть до позолоты с храмовых стен было отнято и содрано, переплавлено в слитки и увезено в далекие страны. Тут своя доля досталась каждому — от самих участников конкисты до счетоводов и ювелиров. Исступление, граничащее с помешательством: те, кто грабил Перу, переставали узнавать сами себя, из людей превратились в символы разрушения.
Разграбив храмовые запасы, Писарро и Альмагро показали, чем было золото для Европы эпохи Возрождения: средством накопления богатств, орудием власти. В мире не осталось тайн, его притчи и сокровища можно взять себе. Дальние походы смельчаков позволяют какому-нибудь ловцу удачи из Касереса, что в Эстремадуре, сравняться с самыми могущественными монархами земли. То, как Писарро пленил Атауальпу, показывает, насколько различаются культуры двух народов. С одной стороны перед нами кичливый Инка, сын Солнца, потомок завоевателей царств на горных отрогах, где жил народ чанка, и на тех «нижних горячих землях», где теперь поселки Юнгаса, а когда-то вольно селились племена кечуа. С другой — воин, решительный и предприимчивый военачальник, думающий только о том, как поразить врага в самое сердце.
Подобная несхожесть противников и стала драмой индейской Америки, а Перу, несомненно, предоставил самые трагические декорации для этого театрального действа. Священные сокровища, солнечное золото — все это для захватчиков из Старого Света только цена земной власти. Разграбление дворцов, храмов и могил оправдано, пишет иезуит отец Акоста, бывший миссионером в Перу с 1571 по 1586 год, поскольку в результате входят в обращение те богатства, коими божественное Провидение наградило своих защитников. Когда индейцы захотят вернуть утраченное, разгадав наконец истинную природу новых властителей, будет уже поздно.
«…Ибо ясно видно, что я стал вашим пленником из-за вашей ненасытной алчности, а не из-за того, что вы имеете какую-то власть надо мною. И коль скоро ты сам это видел, ты же можешь о сем свидетельствовать. Ты победил меня не силой, а красивыми словами: ведь ты мне сказал, что вы — сыны Виракочи[31] и посланы им, а я поверил всем тем знакам, что вы показывали, и сладким речам. Так вот, если бы я не поверил, сомневаюсь, что вы бы смогли ступить на мою землю» (Титу Куси Юпанки, «Наставления»). Так говорил Манко Капак, обращаясь к Эрнандо Писарро.
Присваивая священные сокровища индейцев, чтобы потом обратить их в слитки, завоеватели прекрасно знали — а как можно этого не знать? — что уносят не только золотые и серебряные вещи, но похищают душу побежденных, их прошлое, историю богов и героев: самую таинственную и густо замешанную часть их жизни. Могилы после разграбления — только пустые скорлупки. Побежденные лишались памяти, которая столь же достоверно, как письменность, связывает скромные деяния каждого с тем центральным пламенем, что озаряет их светом сверхъестественного.
Да, магия — вот то, что отличает индейцев от народов, пришедших из ренессансной Европы. Отнятые силой сокровища, потревоженные остатки доинкской культуры представляли не земную власть, а нечто иное. В золоте древнего Перу сокрыто изначальное пламя, огонь вечного солнца. Золото — не просто металл, что поблескивает в жиле или перекатывается в речном песке, — оно свидетельствует о божественном присутствии. Многие племена индейской Америки называют его странным для нас именем: испражнения солнца. Это не столько драгоценный металл, сколько субстанция божественности, ее жар, ее неизбывность. Кроме того, золото символизирует власть, именно при его посредстве боги дают царю или жрецу позволение править.
Древнее противопоставление солнца и луны — доминанта индейских цивилизаций и основа их мировосприятия, находит выражение в противопоставлении двух драгоценных металлов: одного солярного, другого ночного; иногда для изготовления ритуальных сосудов, тумусов, похоронных масок употребляются их сплавы. Золото мыслится в центре Тауантинсуйу, империи четырех сторон света. Его цвет — цвет святости. Чистота, совершенство, блеск — все эти свойства делают его божественной субстанцией. Вот почему никогда и ни при каких условиях этот металл не использовался индейцами в качестве разменной монеты. Для земных операций шли в ход зерна, раковины, ткани. Именно девственность, «неразменность» золота — общая черта большинства индейских культур, от юга континента до его северной части, так что последние коренные жители, не подчинявшиеся закону белого человека, жившие на севере Мексики нетдахе (из семейства апачей-чирикауа) предпочли умереть на отрогах Па-Жетцин-Кай, горы, на которой они жили испокон веков, но не выдали тайны местоположения Таиопы — их фамильного золотого рудника.
Нефрит, перламутр, бирюза, перья — все это также являлось основной материей сверхъестественного, ею надлежало украшать сокровища и предметы культа, посвященные бесчисленным божествам доинкского пантеона: змеям, свидетельницам сотворения мира, лягушкам, черепахам, птицам, рекам, горам либо звездным богам культуры Наска, Ни, богу моря, которому поклонялись те, кто жил у реки Римак, а еще троице (кондору, ягуару, рыбе), чтимой жителями поселения Чавин. Но только золото в древнем Перу обладало привилегией обозначать божественную сущность, может быть, потому, что с ним связывались самые старинные изобретения в области металлургии, а кроме того, оно представлялось, подобно узелковому письму инков, наиболее высокой ступенью преображения материи в некую чистую духовность, приближающую человека к тайне его происхождения.
Священные объекты — своего рода магические символы, которые властвуют индейским миром до конкисты; они трактуются как прообразы божественной воли. Искусство придавать форму священному металлу, чтобы возникали изображения богов или их тайные атрибуты, — высший род волшебства, делающий незримое доступным глазу.
Об отсутствии металлов в повседневной жизни индейцев сказано немало. Техническое отставание явилось одной из причин их военных поражений времен конкисты, когда они не могли противостоять мечу в руке всадника, копью с железным наконечником, коню, закованному в доспехи. Действительно, кроме немногочисленных наконечников стрел и нескольких медных топоров, металла в обиходе индейских народов практически не найти: земля возделывалась с помощью палки, ею копали и рыхлили, а полированный камень и бразильское дерево в бою и на охоте предпочитались всем прочим материалам. Однако можем ли мы говорить об отсталости, ведя рассказ о цивилизациях, значительно опережавших достижения европейского XVI века в том, что касалось астрономии и градостроительства? Отсутствие металла явилось следствием ритуальной особенности: извлечение металлов, прежде всего золота, и их обработка оставались в исключительном ведении богов. Будучи субстанцией, свободной от какого бы то ни было бытового применения, золото, с немалым трудом извлеченное из земли или обнаруженное в речном песке, сохраняло свой магический заряд. Оставаясь субстанцией, не имевшей ничего общего с илом и перегноем, золото представлялось единственным следом существования богов в мире смертных, а посему единственно возможные операции с ним — это возвращение их обратно божеству. Потому и завоеватели, явившиеся из другого мира, могли, как представлялось индейцам, требовать себе то, что им, как небожителям, принадлежало по праву: не треск мушкетонов (поначалу менее эффективных, чем копьеметалки и луки), не кавалькады всадников заворожили местных жителей, а именно то, что пришельцы претендовали на золото, подтверждая этим слухи о своем божественном происхождении. Когда индейцы поймут, в чем дело, будет уже слишком поздно. Еще Инка Атауальпа верил, что ему удастся, отдав золото, побудить этих богов возвратиться в их мир, уйдя из этого; он отправил им все достояние своего народа, все его города были разграблены и выпотрошены искателями золота.
Вот почему, потеряв свои статуи, священные сосуды, драгоценности — все вплоть до символа их союза с солнечным богом Пунчау (того ослепительного ковчега, что описывает отец Акоста, украшенного золотыми зеркалами, отражавшими солнечные лучи, где хранилась густая вытяжка из сердец всех бывших владык), индейцы утратили не только накопленные веками сокровища. Они лишились доказательства своей реальной связи с иным миром.
В наши дни великолепная коллекция, собранная в Перу Мигелем Мухика Гайо, позволяет понять всю глубину трагедии, осознать, сколько ценностей оказалось загублено. Изготовляя из золота и серебра эти священные предметы, маски и украшения, ювелиры из Чинчи, Чанки, Моче, Тиауанако или Наски находили способ сверхчеловеческого общения с богами, они творили совершенство. Именно оно через века доходит сейчас до нас.
Удлиненные глаза погребальных масок из государства Чиму, глаза в форме языков пламени, в форме листа, глядящие вширь и вдаль глаза кхмерских статуй.
Маски, словно содранная кожа, золотая кожа, которую молоточком формовали прямо по лицу умершего, чтобы черты его сохранились навечно.
Маски, глядящие пронзительно, ибо застывший человеческий лик гораздо ближе к миру божественному. Что особенно поражает в культуре Чиму, так же как и в созданиях мастеров Моче или Наски, — это морды кошачьих хищников, остроухие, с подковообразной улыбкой, неизменно взирающие на нас с какой-то свирепой благосклонностью. Взгляд их удлиненных раскосых глаз напоминает маски древних ольмеков.
Маски культуры викус, отмеченные знаком совы, похожие на гладкое напряженное лицо египетского писца.
Руки культуры мочика, всплывшие из свинцовой глубины времен. Это символы вечных людских исканий, увы, унесенные и разрушенные ворами без чести и совести, как некогда, в эпоху первых завоевателей.
Совершенство — оно в тумусах, выделанных мастерами чиму, в этих ножах для жертвоприношений с лезвиями из серебра или бронзы в форме полумесяца, уравновешенные солнечными полудисками рукояток. Ножи, чья форма стала символом, так как это равновесие нам вновь является на щипчиках для бровей или пластинах-нашивках, украшающих ункосы (короткие куртки-безрукавки) инков. Ножи-символы: с лезвиями, инкрустированными шашечками из золота и серебра, что некогда были знаками письма. Ножи, переставшие быть ножами, утратившие изначальную функцию, подобно европейским скипетрам и кирасам. Древнейшие перуанские цивилизации уже поднимались до абстракции знака. Они нашли границы воображаемого, равновесие форм, треугольник в круге.
Совершенство, оно сквозит в самых простых предметах. В вазе чиму, украшенной четырьмя бирюзовыми дисками. В изготовленных умельцами мочика серьгах со вставками из перламутра, бирюзы, киновари, изображением вооруженного воина с головой поверженного врага в руках, который танцует, словно на барельефах в горах Монте-Альбани или на росписях Бонампака: с искривленным профилем, высунутым красным языком, охваченный священным жертвенным исступлением.
Несравненная красота четырех ликов-рыб, кружащихся вокруг бирюзового центра на серьге культуры чиму. Красота вихря, символизирующего целостность мира, единство Четырех восточных домов, как в астрологии фэн-шуй, а в центре — глазок, островок бирюзовой чистоты.
Не имеющая равных красота греческого меандра, вписанного в солнечный диск. Все это будит в моей душе воспоминание о взволнованном рассказе перуанского историка и этнографа Хорхе Дюрана, обнаружившего скалярные соответствия в геометрии террасных культур вокруг священного города Писак.
Красота — в простом открытии этих гармонических соответствий: ваза культуры мочика идеально кругла, словно калебас, в который каждый день набирают воду; но край вазы увенчан легкой птичкой, бросающей ироничный взгляд назад, через плечо.
Утки, пеликаны, сражающиеся вороны, морские ласточки, колибри или орлы, коршуны, кондоры, туканы — птицы повсюду. В символических изображениях, на тканях, на ритуальных вазах, на рукояти тумуса. Ремесленники мочика и чиму из Тиауанако и Куско были, без сомнения, знатоками птичьих повадок; вероятно, потому, что наблюдали перелеты огромных стай на побережье Перу.
Еще одно животное не дает покоя художникам доинкских культур: Амару, двухголовый змей, неизменный персонаж мифа о конце света. Должно быть, именно он соединяет сформировавшиеся андские цивилизации с древнейшими шаманскими обрядами.
Знак Амару, словно греческий меандр или спираль — это прообраз ритуальной письменности. Одно из самых совершенных украшений, созданных человеком, увидеть которые дает нам возможность собрание Мигеля Мухика Гайо, — кисет для коки, сделанный ювелиром культуры Моче в форме пумы с животом, усеянным символами двуглавого змея. Но символ стал знаком, следом божества, зигзагом, прочерченным по обеим половинам мира, покуда из разверстой пасти пумы (одновременно означающей конец мира и его рождение) вытягивается непомерный язык, острый, словно нож для жертвоприношений, на котором мы видим изображение человекообразного бога с кошачьей головой. Должно быть, это самый сложный предмет в ритуале подношения коки. И слышится даже голос, читающий священный текст великого жреца Хуарочири, напоминающий о том, как когда-то Париакака наслал на людей кару:
«Через пять дней поднялся сильный ветер, дважды он внезапно обрушивался на народ колла[32], всех подхватил и унес далеко. Часть людей, унесенных ветром, лишилась рассудка и погибла. Другие упали в горах, там, где теперь стоит деревня Караваилло. И эти все умерли тоже (а гора носит ныне название Колла). Только один человек, который когда-то пригласил Париакаку к себе и напоил, спасся, уцепившись за дерево, и не был унесен вихрем. Когда всех остальных ветер уволок, Париакака обратился к нему со словами: брат, теперь ты один в мире. Здесь будешь жить вечно. Когда мои сыновья придут сюда оказать мне почтение, их прислужники четырежды дадут тебе коку, чтобы у тебя всегда было что пожевать[33]. А звать тебя теперь Капак Хуанка. Затем бог заморозил тело того человека и превратил его в камень».
Ритуальные сосуды, маски, тумусы для жертвоприношений фиксируют встречу обыденного и священного, реального и воображаемого. Три царства индейской Америки — небо, земля и подземный мир — оставались вечно нераздельны. Они взаимно дополняли друг друга, как для народа чавин нераздельны ягуар-гром, кондор-солнце и рыба-луна.
Как и в древнем Египте, смерть для перуанцев являлась тем мгновением, когда некоторые из них — владыки и жрецы — возвращались в мир божеств, откуда были родом. Подобная сакрализация смерти — одна из характерных черт индейских сообществ, в частности, перуанских. Отсюда расшитые золотом одежды культуры чиму, доспехи, тиары, браслеты и эти невероятные ункосы, сверкающие под солнечными лучами, — их блеск породил титул Великого Инки — «casisol», «солнцеподобный».
Это сверкающее великолепие и ослепило первых пришельцев из Европы, и те в своей ярости уничтожили его бесследно.
Из-под золотых масок мечут искры живые глаза, а колокольца, привязанные к одеждам и венцам, звенят при каждом шаге носильщиков. Золото — символ жизни после смерти, знак союза, соединяющего человека с Пачакамаком, его создателем. Видя эти магические предметы, чудом спасенные от алчности завоевателей (вспомним циничный и смехотворный договор о разделе будущей добычи, заключенный 10 марта 1526 года между Писарро, Альмагро и патером Луке), думаешь о сверхъестественном союзе Великого Инки с богом, который позволил ему царствовать над иными народами: «И пока Накауиза говорил, из уст его слова падали тяжело, словно много весили, и выходил оттуда дым вместо дыхания. И тогда он взял свирель из чистого золота и заиграл. Флейта у него тоже была золотая. На голове его красовался круглый колпак с золотым отворотом, а одет он был во все черное…».
Последние свидетельства необычайной упорядоченности индейского мира, эти священные предметы позволяют нам осмыслить масштаб катастрофы, превратившей самые блистательные мировые культуры в подобие звездной пыли. Вазы, изображения богов, тумусы, маски и протянутые руки приобретают для нас, отлученных от заключенной в них истины, трагический смысл.
Взгляд погребальной маски чиму не может не преследовать нас повсюду. Ее глаза, похожие на язычки пламени или листья, без зрачков, как на масках из Бенина или портретах Амедео Модильяни, пронзают взором время, идущее сквозь нас. Мы читаем в их взгляде окрашенный грустью вопрос и, как нам сдается, не можем его расшифровать, ведь только им одним внятно наше предназначение, они прозревают черту, где тень от грядущего накрывает собой еще не погасший блеск прошлого.
«Инкам были знакомы все уака (духовные сущности) всех мест. Каждому уака они велели посылать золота или серебра, как это помечается в их кипу[34]. И посылали они драгоценные металлы всем уака во все места… Священное золото и серебро, мы их так называем… Вот какие истины известны нам по поводу Пачакамака, так назвался он, кто движет миром. Известно, что, когда он в гневе, мир шевелится. Говорят еще, что все дрожит, когда он поворачивает голову в одну сторону или в другую. А потому он старается не вертеть головою. „А ежели он пошевелится телом, мироздание разрушится“. — Так считали люди, вот что они о нем говорили»[35].
