XXIX Распятие, крестные страдания, смерть и погребение Иисуса Христа

XXIX

Распятие, крестные страдания, смерть и погребение Иисуса Христа

Распятие было самым ужасным и позорным видом смертной казни в древности, – настолько позорным, что само название его, как говорит Цицерон, «никогда бы не должно приближаться к мыслям, глазам или ушам римского гражданина, а тем менее к его личности». Оно было восточного происхождения и задолго до проникновения его в Европу употреблялось у персов, финикиян и карфагенян. В Палестине оно впервые введено было Александром Великим, когда он, по взятии упорно защищавшегося Тира, воспользовался для примерного наказания его непокорных жителей этим туземным видом казни и распял две тысячи тирян. В Риме оно введено было Крассом, который сделал страшное применение его при наказании рабов, возмутившихся под предводительством Спартака, когда именно он уставил крестами распятых рабов-мятежников всю дорогу от Рима до Капуи, и затем окончательно оно принято было в систему наказаний при Августе, и в обширных размерах употреблялось при наказании различных мятежников и крупных злодеев, нарушителей государственного закона и порядка. Для иудеев этот род смертной казни был тем ужаснее, что он был исключительно языческий. В Ветхом Завете если и есть указания на «повешение на древе», то это повешение обыкновенно совершалось уже над мертвым телом, или было вообще явлением исключительным, допускавшимся некоторыми царями под влиянием окружающих языческих народов. Во всяком случае для иудеев распять иудея было бы, при обычном состоянии вещей, решительной невозможностью, так как против этого возмутилось бы национальное чувство народа. И если теперь первосвященники, вожди иудейские и чернь неистово требовали распятия для Христа Назарянина, то это показывает, до какой невероятной степени злобы и ненависти довел «избранный народ» царь мира сего, хотевший доказать этим полное торжество темного начала на земле.

Но вот приговор начал приводиться в исполнение. Воины сколотили крест, взвалили его на плечи приговоренного к смерти, и страшное шествие двинулось за город, к месту казни, на Голгофу, или лобное место, названное так по своей выпуклообразной форме. За осужденным по обычаю двигалась толпа народа, и теперь она была тем больше, что сама личность Узника и все обстоятельства суда над Ним взволновали весь город с его многочисленными паломниками. По дороге тяжесть креста, на котором висели грехи всего мира, надломила истощенный всеми предшествующими духовными и телесными муками организм Христа, и Он упал под своей ношей. Чтобы не замедлять исполнения казни, воины, сопровождавшие Узника, навалили крест на встретившегося им по пути некоего Симона Киринеянина, который таким образом удостоился великой чести участия в несении искупительного креста. Вся обстановка этого ужасного шествия имела надрывающий душу характер, и многие женщины, не выдерживая всех ужасов его, горько плакали. Божественный Страдалец обратил на них внимание и увещевал их плакать не о Нем, а о самих себе и о тех ужасах, которые ожидают весь иудейский народ и обетованную Землю. Рядом с Христом на казнь ведены были еще двое разбойников, распятием которых при теперешней страшной обстановке Пилат хотел навести страх на других разбойников и тем хоть отчасти подорвать сильно распространенное в это время разбойничество, часто переходившее в политические мятежи.

По прибытии к месту казни все три креста положены были наземь, и крест Иисуса как главного узника положен был для большего издевательства посередине. После этого с Него сняли все одежды и последовал самый страшный момент казни – прибитие ко кресту. Христа положили на орудие казни, руки растянули вдоль перекладины, и посредине ладоней наставлено было по огромному железному гвоздю, которые ударами молотка вгонялись в дерево. По такому же гвоздю вбито было и в ноги, и затем воины с большими усилиями стали поднимать крест с его пригвожденной живой ношей, чтобы установить его в заготовленной яме. И в этот-то ужасный момент невообразимого страдания раздался голос Спасителя человечества с всепрощающей мольбой за своих зверских и безжалостных убийц: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают». Понятно, какие нестерпимые муки могли испытывать распинаемые; но муки эти были тем ужаснее, что несчастные жертвы могли долго томиться на кресте, и сами страдальцы с воплем просили окружающих предать их смерти, которую они считали избавительницей. Такова-то была смерть, на которую осужден был Христос; и хотя для Него она счастливо ускорилась от всего вынесенного Им предварительно, Он все-таки томился на кресте с полдня и почти до солнечного захода, прежде чем «испустил дух». Когда уже был поднят крест, вожди иудеев впервые явно заметили смертельное оскорбление себе со стороны Пилата. В своем слепом неистовстве они воображали, что способ распятия был поруганием, направленным на Иисуса; но теперь, когда они видели Его висящим между двумя разбойниками, но на более высоком кресте, им сразу стало ясно, что эта казнь была публичным поруганием для них самих. На белой деревянной, намазанной гипсом доске, так ясно выдававшейся над головой Иисуса, на кресте виднелась черная надпись на трех цивилизованных языках Древнего мира – на тех трех языках, из которых по крайней мере один наверно был знаком каждому в собравшейся тут толпе, – именно на официальном латинском, ходячем греческом и туземном арамейском. Надпись гласила, что этот человек, который претерпевал таким образом позорную рабскую смерть, этот человек, распятый в глазах всего мира между двумя злодеями, был «царь иудейский». На надписи читалось: «Иисус Назарянин, царь иудейский». Когда иудеи поняли, какой злой насмешке подверг их Пилат, то это совершенно отравило им удовольствие их злорадного торжества, и они отправили к Пилату депутацию с просьбой переменить возмущавшую их надпись. «Не пиши, – сказали они, – царь иудейский, но что Он говорил: «Я царь иудейский». Но смелость Пилата, так быстро улетучившаяся при имени кесаря, теперь ожила вновь. Он рад был каким бы то ни было способом досадить и сделать наперекор людям, мятежные вопли которых заставили его утром поступить против желания и совести. Немногие могли с такой силой выражать свое высокомерное презрение, как римляне. Не удостаивая даже оправдания своего поступка, Пилат сразу же отпустил гордых иерархов с коротким и презрительным ответом: «Что я написал, то написал».

Чтобы воспрепятствовать возможности какой-нибудь попытки снятия со креста (известны были случаи, когда преступников снимали и возвращали к жизни), около крестов была поставлена стража из четырех воинов (кватернион) с сотником. Одежды жертв всегда доставались в добычу тем, которым приходилось нести эту тяжелую и неприятную обязанность. Поэтому воины, не подозревая нисколько, как точно исполняли они таинственные предсказания древнего пророчества, приступили к дележу одежд Иисуса Христа между собой. Плащ они разодрали на четыре части, вероятно распоров его по швам; хитон же был сделан из одной сплошной ткани, и раздирать его значило бы только испортить. Поэтому они порешили предоставить его в собственность тому, кому выпадет по жребию. Покончив с дележом, воины сели и сторожили распятых, коротая скучные часы едой и питьем, разговором и игрой в кости.

Несение креста

Зрелище было возмутительное. Большинство народа, по-видимому, молча стояло и смотрело на кресты; но некоторые из проходивших мимо креста, быть может, некоторые из лжесвидетелей и других злоумышленников предшествовавшей ночи, все еще издевались над Иисусом в оскорбительных возгласах и насмешках, в особенности предлагая Ему сойти со креста и спасти самого Себя, если уж Он так всемогущ, что мог разрушить храм и в три дня построить его. И сами первосвященники, книжники и старейшины, менее смущенные, менее сострадательные, чем масса народа, не стыдились срамить своих седых волос и сана, и своими издевательствами отягчать и без того нестерпимые муки Божественного Страдальца. Они перед самым крестом насмешливо переговаривались между собой: «Других спасал, а Себя не может спасти. Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем». Чернь и воины вторили этим издевательствам, и вокруг Страдальца как бы происходило дикое торжество кровожадности и бессердечия. Но Христос стоял теперь выше всего жалкого человечества, безумно праздновавшего казнь своего Спасителя, и безмолвствовал. И это божественное безмолвие было для некоторых сердец красноречивее всякой проповеди. Оно особенно поразило одного из разбойников, и он не только прекратил грубые издевательства, с которыми оба несчастных злодея относились к Распятому среди их, но и стал упрекать своего товарища за неуместное ругательство. В его душе совершился крутой переворот. По преданию, этот «благоразумный разбойник» некогда спас жизнь св. Младенцу и Приснодеве во время их бегства в Египет, и он наверно немало слышал о галилейском Пророке, который призывал к Себе всех грешников и мытарей. При виде бесконечно кроткого и всепрощающего лика Распятого в нем воскресло все, что оставалось лучшего в его сердце, и он, обратясь к Иисусу, умиленно воскликнул: «Помяни меня, Господи, когда приидешь во Царствие Твое». И на эту смиренную молитву покаявшегося злодея безмолвствовавший дотоле Христос немедленно ответил: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю».

Но около креста были не одни только враги Распятого. Были тут и люди, сердца которых страдали за божественного Страдальца. В отдалении стояло несколько женщин, которые смотрели на Него с мучительным ужасом и состраданием. В большинстве это были те женщины, которые служили Ему в Галилее и пришли оттуда к празднику с другими галилейскими богомольцами. Виднее всех в этой ужасом объятой группе выдавались матерь Его Мария, Мария Магдалина, Мария, жена Клеопы, мать Иакова и Иосии, и Саломия, жена Зеведея. Некоторые из них все ближе и ближе подвигались к кресту, и томный взор Спасителя пал на Его Пресвятую Матерь, когда она с пронзившим ее сердце оружием скорби стояла вместе с учеником, которого любил Он. Теперешнее сиротское положение ее поразило скорбью Его нежное сыновнее сердце, и Он даже на кресте проявил заботу о ней. После воскресения ей суждено быть с апостолами, и тому апостолу, которого Он любил больше всех, который был ближе к Нему в сердце и жизни, лучше всего было поручить и заботу о ней. Ему поэтому, Иоанну, которого Он любил больше, чем братьев своих, Иоанну, голова которого на Тайной вечери склонялась к Нему на грудь, Он отдал ее на попечение, «Жено, – сказал Он ей в немногих, но дышащих глубокой нежностью словах, – се, сын твой, – и обращаясь к Иоанну: – Се, Матерь твоя». Он не мог сделать движения своими пригвожденными руками, но мог показать наклонением головы. В безмолвном волнении слушали они эти слова, и с этого времени, уводя ее от зрелища, которое только терзало ее душу бесплодной мукой, «ученик тот взял ее к себе».

Был уже полдень, и в святом городе солнце должно бы освещать страшное зрелище палящими лучами нашего лета. Но вместо этого небо было мрачно, и полуденное солнце в этот великий и страшный день Господень «обратилось во тьму». Это не могло быть естественным затмением, потому что во время Пасхи было полнолуние: но это было одно из тех «знамений», которых напрасно добивались фарисеи во время земного служения Христа. Сам воздух, казалось, был полон предзнаменований, и под ногами дрожала и сотрясалась земля. Все это невольно должно было образумить самых безумных, и издевательства прекратились, потому что все, и виновные и невинные, были объяты ужасом и трепетом. Но еще страшнее этой внешней тьмы был ужас, объявший душу Христа, несшего теперь на Себе все бремя грехов человечества, и Он в девятый час дня громко воскликнул на народном языке: «Или, Или, лама савахвани!» т. е. «Боже мой, Боже мой, для чего Ты Меня оставил?»

Среди глухого движения толпы многие не расслышали всего восклицания и уловив слово: «или», вообразили что Он призывает Илию, и в страхе ожидали, не придет ли действительно этот грозный мститель за правду. Между тем Христос испытывал невообразимые муки, и в этот момент, обессилев от страдания, Он произнес глухим страдальческим голосом: «Жажду». Один из присутствующих наполнил губку из стоявшего рядом сосуда с смесью кислого вина с водой, бывшего обычным напитком римских воинов, и, надев ее на стебель иссопа, поднес к воспаленным устам Страдальца, насмешливо замечая в то же время: «Посмотрим, придет ли Илия спасти Его». Но вот приблизился и конец страданиям Сына Божия. Чувствуя наступление смерти, Он громким голосом возопил: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой!» Затем, сделав последнее усилие, Он произнес последнее слово: «Совершилось!» и мгновенно испустил дух, причем голова Его безжизненно упала на грудь.

Так закончилась земная жизнь Богочеловека, пришедшего спасти мир. Чтобы искупить греховное человечество от первородного проклятия и смерти, Он взял на Себя все необъятное бремя мирового греха и во искупление его перенес все как телесные, так и нравственные страдания, какие только могут выпадать на долю человека. Но на бесконечную глубину вынесенной Им нравственной муки ввиду того, что Ему пришлось перенести все это от того именно народа, который в течение целых тысячелетий был воспитываем и лелеян Богом, как народ избранный и возлюбленный среди всех других народов, – народа, на котором именно покоились все надежды будущего, как светоче среди глубокой религиозно-нравственной тьмы, указывает одно замечательное обстоятельство, определяющее физиологическую причину смерти Христа. Он, как известно, скончался на кресте раньше разбойников, так что римлянам не понадобилось уже применить к Нему варварский обычай перебивания голеней, и вообще смерть последовала скорее, чем это было обыкновенно. Бывали случаи, когда распятые жили на кресте по два и по три дня; между тем Христос испустил дух через шесть часов («с третьего по девятый час») по пригвождении ко кресту, и это обстоятельство, особенно ввиду того, что Он был в полном цвете лет и обладал благословенным здоровьем в течение всей своей земной жизни, уже христианской древности казалось необычайным, и она приписывала его сверхъестественной причине.

Но была и ближайшая причина. Когда воин, чтобы убедиться в действительности смерти распятого Христа, вонзил Ему копье в ребра, то из образовавшейся раны потекла кровь и вода, и это решительно указывает на то, что непосредственной причиной смерти был разрыв сердца, произошедший вследствие безмерного душевного потрясения. Избыток радости или горя, как известно, часто причиняет разрыв некоторых тканей сердца, следствием чего бывает проникновение крови в так называемое околосердие или мешочек, наполненный бесцветной водянистой жидкостью, в котором именно подвешено сердце.

При обыкновенных обстоятельствах толь ко исследование, произведенное после смерти, дает возможность открыть этот факт; но в отношении Христа в этом вполне удостоверяет нас удар копья, сделанный воином. Затем при смерти от разрыва сердца наблюдается постоянное явление, что умирающий вдруг судорожно поднимает руку к груди и издает резкий, пронзительный крик. Спаситель не мог сделать такого движения рукой, так как руки Его были пригвождены, но евангелисты ясно свидетельствуют о последнем громком вопле, за которым последовала мгновенная смерть. Таким образом, Спаситель мира буквально умер от разрыва сердца. Это бесконечно любящее сердце не выдержало того позорного самоослепления, которому поддались люди, от исступленного озлобления не ведавшие того, что творили; не выдержало оно того безграничного безумия, которое заставило людей предать лютейшим мукам смерти Того, Кто пришел избавить их от рабства смерти, вырвать их из гибельной власти ада и указать им путь к вечной жизни и вечному блаженству.

Поистине велика темная сила зла, заставившая человечество собственными руками и с неистовой яростью подрубать свое собственное древо жизни, собственными руками тиранить и казнить своего величайшего Благодетеля и Спасителя. При виде этого могло разорваться не только такое нежное, бесконечно любящее сердце, каким было сердце Христа, но даже и гранитное сердце гор. Недаром в момент смерти Христа скалы расселись и солнце померкло. Совершенное злодейство возмутило даже бездушную природу.

Смерть Христа действительно сопровождалась необычайными знамениями. Священник, входивший в этот самый час в святилище для принесения вечерней жертвы, к ужасу своему увидел, что храмовая завеса разодралась надвое сверху донизу. Эта завеса была особенным символом тела Христова, как храмины Божества, и своим разодранием свидетельствовала, что отселе для входа во святилище открывался новый и свободный путь, который Христос «открывал нам чрез завесу, то есть плоть Свою» (Евр 10:19).

В то же время земля потряслась и скалы расселись; огромные камни, приваленные к гробницам, отвалились от своих мест, «и гробы отверзлись, и многие тела усопших святых воскресли и, вышедши из гробов, по воскресении Его, вошли в святой град и явились многим». Эти изумительные обстоятельства, вместе со всем, что было замечено в Распятом, смутили даже жестокое и беззаботное равнодушие римских воинов. На сотника, командовавшего ими, все это зрелище произвело особенно глубокое впечатление. Стоя перед крестом и видя умирающего Спасителя, он прославил Бога и воскликнул: «Истинно человек этот был праведник», нет, даже больше того – «человек сей был Сын Божий». Даже народ, уже совсем отрезвившийся от упоения ярости, начал сознавать в своей преступной совести, что виденное им зрелище было более страшно, чем можно бы ожидать, и, возвратись в Иерусалим, бия себя в грудь, вопил. И надо было вопить! Это была последняя капля в переполненную чашу беззакония; это было начало конца для города и для народа. День близился к концу, и с закатом солнца начиналась суббота: «а та суббота была день великий», потому что вместе с субботой совпадала и Пасха. Нужно было позаботиться о снятии крестов, чтобы не оставить следов от страшного события для светлого праздника. Поэтому старейшины иудейские обратились к Пилату с просьбой удалить распятых, и он, находя уже лишним более раздражать своих опасных врагов, соизволил на эту просьбу и послал воинов освидетельствовать распятых и, в случае если они живы, перебить им голени дли ускорении смерти, чтобы можно было затем похоронить их. Воины перебили голени только двум разбойникам, а Христос уже и без того был бездыханен, и в действительности Его смерти воин удостоверился лишь прободением Ему ребер своим копьем, вследствие чего из бока истекла кровь и вода, ясно свидетельствовавшая о наступлении смерти.

Так над Христом исполнилось пророческое слово Писания: «Кость Его да не сокрушится». О самом погребении распятых преступников старейшины не заботились, предоставляя друзьям и родственникам, если были таковые, похоронить казненных в их безвестных могилах. Но о погребении Христа позаботилось одно важное лицо, которое и просило у Пилата позволения похоронить Его по своему усердию и желанию. Это был Иосиф Аримафейский, богатый человек высокой души и безупречной жизни, видный член синедриона. Он был одним из тех тайных учеников Христа, которые, сочувствуя Ему в душе, не имели по своему общественному положению достаточно мужества открыто исповедовать свою веру в Него. Только теперь страшная смерть Учителя отогнала в нем всякий страх, и он обратился к Пилату с просьбой о позволении похоронить тело Христа. Пилат из уважения к сановному просителю согласился на его просьбу, предварительно удостоверившись в действительности смерти Распятого, и благообразный Иосиф быстро приступил к делу. Мужество его влило смелость и в другого подобного последователя Христова – Никодима, который, как богатый человек, позаботился о самых пышных похоронах – со всевозможными мастями, как это делалось при погребении иудейских царей. Приближение субботы, однако же, не давало возможности для совершения всех погребальных обрядов. Они сняли тело с креста и, поспешно обвив его дорогими белыми пеленами, положили в новоиссеченную гробницу, которую Иосиф приготовил было для себя в близлежащем саду и теперь уступил своему обожаемому Учителю. При погребении присутствовали Мария Магдалина и Мария Иосиева, которые по окончании погребения и после приваления огромного камня ко входу в гробницу, в печальном раздумьи посидев у гробницы, отправились домой, чтобы приготовить масти и благовония для тела своего возлюбленного Учителя и Господа. Там их встретили и другие ученики и ученицы, которые, оправившись от ужаса минувшего дня, понемногу собирались вместе, чтобы в братском единении и общении провести наступавший великий праздник, бывший для них праздником глубокой скор би, безнадежного горя и безутешных слез.

Между тем необычайные обстоятельства смерти Христа не остались незамеченными и со стороны врагов Его, и в их злобные сердца начинал закрадываться непонятный для них страх. На другой же день после распятия, т. е. в субботу, против всякого обычая и закона был созван совет старейшин, на котором, видимо, члены синедриона поздравляли друг друга с успехом достижения важной для них цели погубления ненавистного и опасного для них Галилеянина и обсуждали, как окончательно уничтожить все следы Распятого. Они, очевидно, опасались, что с распятием Иисуса не окончилось еще все. Некоторые из них припоминали, что «обманщик тот» предсказывал о своем воскресении в третий день, и поэтому считали необходимым принять меры предосторожности, «чтобы ученики Его, пришедши ночью, не украли Его и не сказали народу: воскрес из мертвых. И будет последний обман хуже первого». В этих видах они обратились к Пилату с просьбой о наряде стражи к гробу, но Пилат отклонил от себя эту новую заботу и предоставил им позаботиться об этом самим, «как они знают». Получив это позволение, они, несмотря на святость Великой субботы, за малейшее нарушение которой они с такой яростью преследовали распятого ими теперь Учителя, «пошли и поставили у гроба стражу, и к камню приложили печать».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.