Надо ли жить, когда жить незачем?

Надо ли жить, когда жить незачем?

– Мама, я женюсь.

– На ком?

– На Кате.

– Да? А где вы жить будете?

– Мама, Катя – эмо. Она вообще жить не хочет.

Молодежный юмор

Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз.

Мф. 4. 5–6

Для многих людей вопрос о смысле жизни – удел философствующих лентяев. Какой там смысл? Некогда и думать. Метро, работа, хозяйство, семья. Там и пенсия не за горами. Однако именно вопрос о смысле может заставить человека жить со смыслом. Или же, не найдя ответа, остановить свою жизнь самому.

Большая часть людей сталкивается лицом к лицу с вопросом о смысле своей жизни лишь на похоронах, но вопрос этот настолько больной, что даже в присутствии покойника куда проще растворить его суетой, оливье с водкой, обрядами – чтобы все было «как положено», «как у людей».

Сама смерть спрашивает – к чему работа, дача, домашний уют, если с собой не заберешь? Оно и понятно, а что же теперь делать? Отказаться от всего, что есть? Чай, не фанатики какие. Да и кто ты такой, чтобы думать о смысле? Самый умный? Больше всех надо? Включи телевизор и смотри, какой тебе смысл? Или вот компьютер, тоже хорошо. Как поет любимый мною шеговарский самородок,

Если тебе надоело все,

Если тебе вновь не повезло,

Если тебя достала вся родня,

Тебя ведь спасет только игра.

Если тебе не нравится мир,

Он ведь похож так на сортир,

Ты приди домой и включи игру,

В компьютерный мир я тебя уведу.

А может, и правда, смысла нет? О каком смысле может идти речь, когда человек обречен на то, чтобы сгнить, а вместе с его телом исчезнут и все, кого он любит, и все, что он создал?

Именно вопрос о смерти является началом сколь-либо серьезного духовного пути человека, который не прячется, а идет до конца. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» Архимандрит Софроний Сахаров вспоминал о парижской молодости:

«Доминировала нужда знать: ухожу ли я в совершенное ничто, или?.. Ведь если я умираю, то с моей смертью во мне умирает весь космос. Даже и Бог. Моя смерть есть конец всего бытия вообще… Когда я опирал голову на руки, в руках я ощущал череп, и образ смерти вставал передо мною. Моя “нормальная реакция” говорила мне, что я еще молод и здоров, и что смерть еще, быть может, далека, что, естественно, я могу прожить еще и сорок, и пятьдесят лет, но в ответ на это с силой врывался голос, говоривший: “Хотя бы и тысячу, а потом что?”».

Впрочем, если человеку кажется, что смысла нет, может быть, его и вправду нет? Не является ли вопрос о смысле выражением его отсутствия? «И увидел Бог, что это хорошо»: пока человек счастлив и видит красоту, он не спрашивает о смысле.

Но мир, сохранив отзвуки и отблески рая, перестал быть красивым. Он стал страшным местом; мир убил Бога, и теперь его невозможно полюбить. Христианин, когда над ним совершается Таинство Крещения, перестает существовать для мира точно так же, как тот, кто прыгает на шоссе с пешеходного моста. Он умирает. Но самоубийца лишь фиксирует навсегда отчаянное, озлобленное и безразличное состояние, забирая его в холодную вечность.

С христианином происходит иное; умерев однажды, он не умрет никогда. Разве смерть приходит дважды? Понятия жизни и смерти в христианстве меняются; те, кто по мирским измерениям – почившие (Богородица, святые), для нас – живее живых. Те же, кто биологически живы, зачастую оказываются ходячими мертвецами, как в невеселом, но поучительном фильме о клоуне, которого воскрешает глоток кока-колы.

Самоубийца движется, как ему кажется, от жизни к смерти. Христианин, напротив, не ощущает себя вполне живым, и ищет «жизни с избытком», которую обещал ему Христос. «Умерщвлена мя страстьми оживи».

* * *

Самоубийство зачастую – удел умного и чувствующего человека, который понимает, что мир стал слишком грустным местом, чтобы в нем можно было жить.

Однако постой, не спеши. Есть другой способ не жить в мире воскресших клоунов. «Кто смотрит на мир как смотрят на пузырь, как смотрят на мираж, того не видит царь смерти», – сказал Будда. Можно оказаться невидимым для мира, умереть для него, но остаться живым. Что делает живое живым? Почему твое тело живет и душа не умирает? Где источник этого таинственного дыхания, призывающего к жизни все, что есть на Земле? Если источником жизни является Бог («Святым духом всяка душа живится», поется на богослужении), то человек жив, лишь когда он жив для Бога и Бог жив для него.

Бывает, конечно, что разговоры о самоубийстве – не поиск смысла, а лишь способ привлечь к себе внимание. Самовлюбленность не позволит даже себя поцарапать; однако большая часть тех, кто сам оканчивал жизнь, говорили с близкими, с друзьями, но не были никем услышаны и приняты всерьез. А значит, судьба будущего самоубийцы, во многом в руках тех, кто рядом.

Одно дело – удержать на краю кого-то, для кого близкий и быстрый конец столь желанен. Но что делать человеку, который в силу душевных, психических или даже физических особенностей вынужден жить с мыслью о самоубийстве?

Когда-то в сети работал сайт mysuicide.ru. Говорят, сайт многих спас (чего стоила фотография на главной странице – бирка, привязанная к большому пальцу ноги), но не своего основателя. В своем дневнике он писал: «Спасти самоубийцу (НАСТОЯЩЕГО – не невротика, не рефлексирующего юнца) может только человек, который положит на это жизнь». Видимо, рядом с ним такого человека не оказалось.

Я много раз оказывался рядом с людьми, для которых Бога не было. А если Бога нет, то все плохо. Очень плохо. Единственный выход в этой ситуации – самому стать Богом для этого человека, сделать все, что можешь, опустошая себя до конца. Тогда через тебя будет действовать Его сила. Тогда у человека появится надежда.

Но решение, в конце концов, принимает сам человек. За его плечом стоит тот, кто возвел Христа на крыло храма, и шепчет; человеку же кажется, что он слышит собственный голос.

* * *

«Я никому не нужен/не нужна», – сколько людей повторяют эти слова? Их часто приходится слышать от старшего поколения, но за ними, как правило, стоит эгоизм, и не более того.

Друг мой, а с чего ты взял, что самим фактом своего существования ты должен быть кому-то нужен?

Врач знает, что он нужен, потому что он лечит. Учитель знает, что он нужен, потому что он учит. А от твоего существования есть какая-то польза? На Западе люди, выходя на пенсию, зачастую сотрудничают с благотворительными организациями; им нравится дарить свое время и силы кому-то. У нас (особенно в глубинке), таких организаций нет; служение ближним могла бы выполнять Церковь, помогая людям понять, что христианство, в конце концов, – это не только культ.

Нас упрекают, и вполне справедливо: «Есть в России тысячи небольших городов, где пока нет волонтерских организаций. Но уже нет ни одного города, где не было бы православного храма. Теоретически это должно означать, что в этих городах и селах с каждым днем должно становиться все меньше людей, оставшихся наедине с горем и болезнями».

Но этого не происходит. Все больше одиноких людей, с одной стороны, а с другой – все больше желающих посетовать батюшке на свою ненужность и отвергнутость, в том числе своими детьми, которых они так и не научили, что жизнь – это умение отдавать, а не только брать.

Есть замечательный аскетический принцип: что делать, когда плохо. Скорбь преодолевается не шоколадной конфетой, а бо?льшей скорбью. Поэтому оказаться в больнице, в тюрьме, у постели умирающего – благословение Божие. Если человек находит себя рядом с тем, кому хуже, чем ему самому, и действенно ему служит, то и его собственный мир обретает гармонию и равновесие. В этом отношении корень самоубийства – гордость, эгоизм и, в конечном счете, оборот человека лишь на самого себя.

* * *

Впрочем, есть еще более действенный способ преодолеть бо?льшей скорбью меньшую. Он называется «покаяние». Нет плача горшего, чем плач человека о самом себе. Я в очередной раз задумался об этом, когда вечером в Духов день мы читали в храме канон Святому Духу, который преподобный Максим Грек написал, по преданию, углем на стене, находясь в заключении в Волоколамском монастыре.

Он оставил Родину, чтобы служить Русской Церкви, и сама Церковь (не еретики и не безбожники!) отняла у него все – священство, свободу, возможность заниматься богословскими трудами. Возможно ли было не озлобиться, не отчаяться, не сойти с ума? Ответ – в словах самого канона:

«Страстями горькими плотскими огорчен был окаянною душою моею, и в тех, как в последних безднах, всегда, Спасе мой, потопляем, Тебе молюсь: струями живодательнаго Твоего источника оживи меня».

Оказывается, даже в самых скорбных обстоятельствах можно обратить внимание внутрь и, не поддаваясь саможалению, уделить время реставрации собственной души.

Преподобный Иоанн Лествичник называет этот плач «радостнотворным».

«В бездне плача находится утешение; и чистота сердца получает просвещение. Просвещение же есть неизреченное действие, неведомым образом разумеваемое и невидимо зримое. Утешение есть прохлаждение болезнующей души, которая, как младенец, и плачет внутренно, и вместе радостно улыбается», – пишет он.

Не самокопание, а плач, перерождающий человека, есть единственный путь к преодолению гордости и эгоизма, которые в той или иной форме приводят человека к суицидальным состояниям. В нем человек познает Бога как УТЕШИТЕЛЯ.

* * *

Было бы ошибкой считать, что самоубийство – проблема лишь самоубийцы, а единственно правильный «православный ответ» – брезгливо процедить «мы таких не отпеваем».

Едва ли человек, уверенный в том, что Церковь – пространство любви, будет резать вены от безысходности. Суицид – это вопрос ко всем нам, а синяя линия кардиограммы на графике – это диагноз страны.

Почему на деревенских кладбищах столько молодежи? Не потому ли, что русские люди жить не хотят, и нелепые смерти «по пьянке» есть форма суицида тех, кому жить незачем?

Вспомним, напоследок, слова одного из самых талантливых русских самоубийц – Александра Башлачева:

Как ветра осенние подметали плаху,

Солнце шло сторонкою да время стороной.

И хотел я жить и умирал да со слепу со страху,

Потому что я не знал, что ты со мной.

Как ветра осенние заметали небо,

Плакали – тревожили облака.

Я не знал, как жить, ведь я еще не выпек хлеба,

А на губах не сохла капля молока.

Как ветра осенние да подули ближе,

Закружили мою голову и ну давай кружить.

Ой-ой-ой да я сумел бы выжить,

Если б не было такой простой работы жить.

Как ветра осенние, жаль, не жалели рожь,

Ветры тебя посеяли, чтоб ты пригодился.

Ведь совсем неважно, от чего помрешь,

Ведь куда важнее, для чего родился.

Как ветра осенние черной птицей голосили:

А ты откуда взялся богатырь-снегирь?

Я хотел бы жить и умереть в России,

Если б не было такой земли – Сибирь.

Как ветра осенние уносят мое семя,

Листья воскресения да весточки весны.

Я хочу дожить, хочу увидеть время

Когда эти песни станут не нужны…

* * *

Дети, умирающие в детстве,

Умирают в образе зайчат,

И они, как в бубен, в поднебесье

Маленькими ручками стучат.

«Господи, на нас не видно раны,

И плетей на нас не виден след…

Подари нам в небе барабаны,

Будем барабанить на весь свет.

Мы сумели умереть до срока —

Обмануть сумели палачей…

Добрести сумели мы до Бога

Раньше дыма газовых печей.

Мы сумели обмануть напасти,

Нас навеки в небо занесло…

И ни в чьей уже на свете власти

Причинить нам горести и зло».

Вениамин Блаженный (1921–1999)