«Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо»

«Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо»

Мать Мария раздражала многих своей неуемной энергией, своим видом, своими выступлениями. Не всем нравится, когда их пробуждают от сна или безделья, будоражат их тихую, повседневную жизнь. Еще хуже, если им напоминают, что нужно принять участие в помощи страждущим. С другой стороны, есть те, кто сам не способен организовать помощь нуждающимся, но рад поучаствовать в ней. Часто матери Марии помогали неожиданные люди: кто-то инкогнито жертвовал крупные суммы денег, кто-то приходил после трудового дня на улицу Лурмель и помогал по хозяйству, кто-то приносил одежду. А французы-лавочники на ночном рынке «Чрево Парижа», завидев высокую фигуру матери Марии с заплечным мешком и повозкой, подзывали ее и отдавали товар по самой дешевой цене или даром. Там же, вокруг центрального рынка, она выискивала русских бродяг, а найдя, приглашала их «на Лурмель», чтобы попытаться разрешить их трудности. Молва о матери Марии быстро разлетелась среди русских в Париже. Татьяна Манухина, писательница Русского Зарубежья, вспоминает: «Приехал один безработный в Париж, высланный из Бельгии, и не знает, куда ему деваться. Слышит русскую речь на вокзальной площади – русские шоферы. Разговорился с ними, один и говорит: „Делать нечего, придется тебя к матери Марии везти, есть у нас такая, она тебя как-нибудь обдумает"». Она имела дар всеобъемлющей любви и сострадания. Недаром после пострига многие стали звать ее просто «Мать». Мать Мария писала: «У меня отношение ко всем им такое: спеленать и убаюкать – материнское. То, что я даю им – так ничтожно, поговорила, уехала и забыла. Но я поняла, почему не получается полных результатов. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно! А вот я знаю, что это значит: в какую-то минуту воспылать любовью и внутренне как-то всю себя бросить под ноги другому человеку – и этой минуты достаточно. И тут же немедленно получится, что вы свою жизнь не потеряли, а получили вдвойне».

«Мать все умеет делать, – писал о ней Мочульский, – столярничать, плотничать, малярничать, шить, вышивать, вязать, рисовать, писать иконы, мыть полы, стучать на машинке, стряпать обед, набивать тюфяки, доить коров, полоть огород. Она любит физический труд и презирает белоручек. Еще одна черта: она не признает законов природы, не понимает, что такое холод, по суткам может не есть, не спать, отрицает болезнь и усталость, любит опасность, не знает страха и ненавидит всяческий комфорт – материальный и духовный».

Как-то в день годовщины пострига матери Марии Татьяна Манухина отправилась ее поздравить: «…Стучусь в ворота. Открывает ее мать, ласковая старушка. – „Дома, дома мать Мария, в кухне обед стряпает…" Верно, мать Мария на кухне, у плиты: юбка подогнута, рукава засучены, апостольник, в руке ножик. Радостная, веселая. Я привезла ей белой сирени. Она в ликовании! Именно цветов-то и не хватало для торжественной трапезы. Ведут меня в церковь. Мать Мария показывает сшитую ею фелонь. Край искусно вышит простой веревочкой и красным шелком. „Это чтобы фасон держала, – поясняет старушка, – а вот епитрахиль работы матери Марии" (сплошь вышита гладью). – „Это она вышивала, когда в поездах от Монпарнас в командировку ездила". Я смотрю на мать Марию, и так мне ясно, что она действительно „The right man at the right place"[172]: подлинная, Богом предуготовленная основательница монастыря. В ней есть все, что для этого надо: необычайная работоспособность, физическая выносливость, многообразие способностей, религиозная талантливость и душевное богатство: ум, сердечность, незлобие, большая и стремительная воля, склонность к жертвенности и дар личного обаяния. На восхищение всем она с равным усердием возится с топкой, стряпает, стирает, моет окна, таскает мешки с Halles[173], читает доклады, молится, пишет статьи и руководит религиозным просвещением своих „трудниц“… Митрополит Евлогий сказал мне как-то: „Мать Мария – мое большое утешение". Я со стороны на нее гляжу и тоже утешаюсь. Хоть она-то! Хоть ее-то Бог избрал из всей нашей женской эмигрантской рати!»

Отдыхом для нее было любое творчество. Мать Мария появлялась на съездах РСХД – высокая, статная, добрая, улыбчивая, в очках и всегда с рукоделием в руках. Вокруг нее собирались люди и завороженно наблюдали за удивительными узорами, выходившими из-под ее иглы. Работала она быстро, никогда предварительно не нанося на ткань контура вышивки, и всегда за вышивкой вела задушевную беседу. Она не расставалась с рукоделием и в бесконечных поездках по стране. По сей день в храмах Парижа хранятся вышитые ею иконы и облачения, например, икона «Голубой ангел» и Богородичное облачение с образами на оплечье. В Нуазиле-Гран[174] мать Мария устроила из сарайчика в саду часовню, и все в ней сделала своими руками, вплоть до оконных витражей. А во дворе дома на улице Лурмель она превратила в церковь гараж – расписывать этот храм во имя Покрова Божией Матери помогала Юлия Рейтлингер[175], будущая сестра Иоанна, но большинство облачений, хоругви и иконы мать Мария выполнила сама.