9. Коммунистическая оккупация

9. Коммунистическая оккупация

К началу 1950 года китайцы захватили Цонку. По Лхасе прокатилась волна паники, сопровождаемая слухами, что китайцы готовятся двинуться на нас через Чамдо, который вот-вот падет. Его Святейшество покинул Лхасу и разбил лагерь в Дромо (другое название – Йатунг). Еще до нашего отъезда в Дромо представители коммунистического Китая обосновались в Лхасе со своей радиоаппаратурой. Его Святейшество, члены правительства, знать и наше семейство все вместе отбыли в Дромо.

Его Святейшество остановился в монастыре Дункар, а я с семьей устроилась поблизости. С нами были мои сыновья Лобсанг Самтен и Тендзин Чогьял. Старшая дочь в это время была на лечении в Индии, она взяла с собой обоих своих детей и мою младшую дочь Пему с целью устроить их в школу-пансионат в Дарджилинге. Узнав, что мы в Дромо, они приехали навестить нас, и мы вместе отметили Лосар. Через девять месяцев Его Святейшество решил вернуться в Лхасу, так как не желал надолго покидать свой народ[11].

В начале 1951 года Кашаг настоял на том, чтобы ради собственной безопасности Его Святейшество образовал временное правительство в монастыре Дункар в Дромо, небольшом городке милях в пятнадцати от границы с Индией и Сиккимом. Прямо по ту сторону границы на индийской территории находились тибетские поселения Калимпонг и Дарджилинг. Перед отбытием он назначил двух премьер-министров в Лхасе, наделив их полнотой власти в управлении правительством и попросив их прибегать к консультациям с ним только в «вопросах первейшей важности». Он намеревался вернуться в Лхасу, как только будет заключено соглашение с китайцами[12].

После этого я отправилась в паломничество в Индию через Непал. Его Святейшество предложил мне взять с собой моих друзей господина и госпожу Тарингов в качестве переводчиков. Это было аристократическое семейство, сопровождавшее нас в Дромо. Из Дромо мы отправились в Гангток, где оставили своих лошадей и прочую живность. В Гангтоке мы остановились в резиденции Яба Цетен Таши и в еще одном доме за монастырем. Через неделю мы тронулись в путь по дороге на Калимпонг. Там Чогьял из Сиккима тепло принял нас и пригласил на обед. В Калимпонге мы провели примерно месяц, готовясь к паломничеству. Нам сделали прививку от оспы, а когда мы прибыли в Непал, у меня от прививки образовалась огромная опухоль и я не шутку разболелась.

В Непале мы прожили неделю во дворце в качестве гостей короля. С нами было множество народа: господин и госпожа Таринг, госпожи Суркханг, Садуцанг, Нгари Чангзо, Чангзо Дакинг, а также их слуги. Король сказал нам, что время для поездки в Лумбини, на родину Будды, еще не пришло, но, если мы пожелаем, он пошлет с нами эскорт из пятидесяти вооруженных охранников. Я вежливо отклонила этот добрый жест гостеприимства, ибо он был бы обременителен для короля, и поблагодарила его за внимание.

Из Непала мы вылетели самолетом в Патну, а затем отправились поездом в Калькутту, где нашим переводчиком была дочь Гья-ламы. Она не слишком хорошо владела тибетским языком, но очень старалась. После Патны мы посетили Бенарес, Бодхгайя и другие места. Через неделю мы возвратились в Калимпонг через Дарджилинг. Находясь там, я приняла решение вернуться в Тибет, чтобы быть рядом с Его Святейшеством. Китайские друзья спросили меня, неужели я спешу навстречу верной смерти, и посоветовали никуда не уезжать. Я испугалась и осталась в Калимпонге еще на год.

Там у меня случилось что-то вроде паралича. Моя дочка отправилась в Гангток, чтобы вызвать по телефону доктора и заказать лекарства из Дикилингки. Через шесть дней лекарства были доставлены. Госпожа Панда думала, что я нахожусь на пороге смерти, и очень много плакала, даже дала мне подержать четки господина Панды. Мой самый младший сын подходил ко мне и просил, чтобы я не спала. Я носила четки, пока была больна, а когда поправилась, их взял сын. Через две недели лечения мне стало лучше.

Потом мы на три месяца уехали в Дарджилинг. Я написала своему сыну Гьяло Тхондупу письмо с просьбой приехать в Индию, так как планировала вернуться в Тибет. Я не виделась с ним с момента его отъезда в Китай. Однажды поздно вечером, уже собираясь ко сну, я услышала, что к дверям подъехал автомобиль. Вбежала служанка и сказала, что прибыл некто, назвавшийся моим сыном. Ей он показался иностранцем. Прежде чем я успела встать, подошел сын. Я не видела его много лет, он очень изменился. Он уехал почти мальчишкой, а теперь передо мной был очень высокий мужчина. Он приехал с женой и дочерью.

Мы отправили Гьяло Тхондупа в Китай, когда ему было шестнадцать лет. Я не хотела отпускать его, ведь Китай был так далеко, и меня обуревали материнские чувства. Но муж считал, что это будет для него хорошим опытом. Сын тоже очень хотел поехать, в результате было немало семейных споров. Наконец было решено, что он все-таки поедет в Китай. У меня было предчувствие, что я долго не увижу его, и оно оказалось верным. В следующий раз я встретилась с ним, когда ему было уже около двадцати и он нашел себе в Китае жену.

Гьяло Тхондуп проводил нас в Лхасу, оставив свою семью с моей дочерью. Жена Яба Цетен Таши попрощалась с нами с выражениями глубокого почтения. Она настояла на том, чтобы я взяла ее шарф и перчатки, поскольку мы возвращались зимой и ожидалось, что дорога окажется очень холодной. Наша семья приняла решение просить убежища в Индии.

Когда Гьяло Тхондуп приехал с нами в Лхасу, он утвердился во мнении, что жизнь в Тибете более небезопасна, и начал строить планы нового отъезда. Тогда об этом не знал никто, кроме меня. До того он никогда непосредственно не встречался с коммунистами, и некоторые китайцы злобно говорили, что его следует подвергнуть перевоспитанию. Это было косвенной угрозой, и сын говорил мне, что придет время, когда китайские коммунисты постараются «убедить» его исправить свой образ мыслей. Он умолял меня вернуться в Индию, и я неохотно согласилась[13].

Перед отъездом Гьяло Тхондуп объехал все наши поместья и раздал крепостным работникам все наши запасы, заявив им, что впредь они ничем нам не обязаны. Он сжег в их присутствии все документы, определявшие их прежний статус. Примерно через три месяца он отбыл в Индию через Дунце. Для отъезда он выбрал ярмарочный день и умолял меня не сердиться на него. О его отъезде знали только мой сын Лобсанг Самтен и я. Он не сообщил Его Святейшеству о своем отъезде; по утверждению Лобсанга Самтена, если бы китайцы спросили у Его Святейшества о местонахождении брата, тот бы выдал себя румянцем стыда на лице, так как был еще очень юн.

Гьяло Тхондуп отправился в Джаюл, в Джору, а оттуда в Таванг. Ему очень помог Пемба Римши из Дикилингки, дав ему письмо для индийского пограничного поста в Таванге. Вся эта секретность была необходима, поскольку, если бы китайцы узнали о том, что он намерен уехать, они не позволили бы ему покинуть Лхасу.

Когда они прибыли в Таванг, индийского офицера на месте не было. Моего сына и его спутников заперли, а оружие отобрали. Только на следующий день приехал правительственный чиновник и принял их с огромным радушием. Мой сын велел слугам отправиться в Лхасу, поскольку сам он направлялся в Индию. Слуги упрашивали его вернуться вместе с ними, говоря, что я очень рассержусь, если его с ними не будет. Они хватали его за ноги и спрашивали, что же они скажут Его Святейшеству. Он велел им сказать мне, что у него дизентерия и что ему пришлось поехать на лечение в Индию.

К ночи слуги вернулись в Лхасу и сообщили мне, что сын не вернется. Хотя я знала об этом заранее, я притворилась, что впала в ярость, и долго рыдала, так что никто не мог заподозрить, что я была посвящена в планы бегства. Мне очень трудно плакать, и то только в случае сильного страха или принуждения. Я велела слугам передать новость Его Святейшеству и китайским официальным лицам.

Китайцы очень огорчились и отправились к Его Святейшеству в Норбулингу. Они сказали, что напишут моему сыну и попросят его вернуться. Потом они явились с утешениями ко мне. Я плакала скорее от страха, чем по какой-либо иной причине. Позже Пемба Римши сообщил мне из Дикилингки, что мой сын благополучно добрался до Индии.