Приемля новое назначение
Приемля новое назначение
После покаяния и возвращения в Патриаршую церковь Сергий некоторое время продолжал жить в Москве. После всего происшедшего летом 1922 года и в последующие месяцы непросто было начинать отношения заново, и патриарх не спешил приближать его к себе. Однако теперь Сергий был в церкви, общался с членами Синода, московским духовенством, по просьбе которого стал выезжать на службы. Паства принимала его и тем самым укрепляла в нем силы, вселяла надежду на будущее.
В самом начале 1924 года менялись и жизненные обстоятельства Сергия Страгородского. От митрополита Тверского Серафима, члена Синода при патриархе Тихоне, он получил письмо следующего содержания: «За уклонением в так называемый обновленческий раскол Нижегородского архиепископа Евдокима, считать Нижегородскую кафедру свободной, на каковую и переместить Высокопреосвященнейшего митрополита Владимирского Сергия»[93].
В Нижнем Новгороде владыко Сергий поселился в квартире в одном из корпусов на территории Крестовоздвиженского женского монастыря. После закрытия монастыря в 1919 году монахини, бывшие его насельницы, вынуждены были впредь именовать себя «трудовая артель» и взять здания своей обители в аренду. В 1923 году им пришлось соединиться с приходской общиной, срочно созданной вокруг монастыря, чтобы власти не изъяли помещения. 347 монахинь подали заявление о вхождении «в общину верующих при Крестовоздвиженском монастыре», а 27 апреля 1923 года был зарегистрирован «Устав Крестовоздвиженского автономного православного общества при бывшем Крестовоздвиженском монастыре и кладбище г. Нижнего Новгорода». Именно к этой общине и был приписан митрополит Сергий после прибытия в Нижний Новгород.
К этому времени Нижегородский кафедральный Спасо-Преображенский собор в Кремле уже был закрыт. Владыко Сергий, зарегистрированный местными властями как «представитель культового сословия» в приходе Спасского храма Нижнего Новгорода, чаще всего и совершал архиерейские богослужения в этом храме. Во время пребывания Сергия в Нижнем Новгороде его постоянно посещали богомольцы, направлявшиеся в Саровскую пустынь на поклонение мощам преподобного Серафима Саровского. Они приходили в простую келью Сергия, чтобы принять от него благословение и продолжить путь. Стремились к маститому старцу и монашествующие, волею обстоятельств оказавшиеся в Нижнем. И всех принимал митрополит, одинаково одаривая вниманием и любовью. Многим из них он оказывал ту или иную материальную помощь.
Хотя ему и не удавалось регулярно выезжать в Москву, но он был в курсе всех основных церковных событий. Знал, как настойчиво патриарх ищет возможности наладить отношения с властью; стучится в двери Наркомюста и ГПУ, вступаясь за иерархов, оказавшихся в ссылках на Соловках, в Сибири или под арестом или высланных в административном порядке. Без колебаний Сергий принимает и исполняет указ патриарха от января 1924 года о молитвенном поминовении государственной власти за богослужением по формуле: «О стране Российской и властех ея». Радуется вместе со всеми решению Президиума ВЦИКа от марта 1924 года о прекращении «судебного дела» патриарха Тихона, митрополитов Никандра (Феноменова) и Арсения (Стадницкого), а также П. В. Гурьева. Не вызывает у него протеста и телеграмма патриарха Тихона в адрес советской власти с выражением соболезнования в связи с кончиной председателя Совнаркома В. И. Ленина. Особую надежду вселяла в Сергия, как и во всех тихоновских иерархов, информация о встречах патриарха весной 1924 года с председателем ВЦИКа М. И. Калининым и председателем Совнаркома А. И. Рыковым. Власть пошла навстречу просьбе патриарха и разрешила ему жить за пределами Донского монастыря. Для этого в Сокольниках, в подмосковной дачной местности, было арендовано небольшое двухэтажное деревянное здание на улице Короленко, 3/5. Предполагалось, что здесь разместятся органы церковного управления, а также будут останавливаться возвращающиеся из ссылок иерархи.
Казалось, что время противостояния церкви и власти заканчивается и что еще чуть-чуть — и ему на смену придет «мирное время». Обнадеживал сам факт, что впервые с времен Гражданской войны за «тихоновской» церковью было признано право на законное существование. Практически это означало, что верующие патриаршей ориентации, согласно декрету об обществах и союзах, могли подать заявление о разрешении проведения съезда, на котором могли быть избраны органы церковного управления, которые в дальнейшем регистрировались органами НКВД РСФСР, то есть получали официальный правовой статус.
Общим требованием по тогдашним условиям для всех обществ и союзов при их регистрации была обязательность подачи декларации (заявления) об отношении к государственному и общественному устройству СССР и с признанием своей лояльности к существующей власти. Эти требования были доведены до сведения патриарха.
На конец мая 1924 года намечается пока еще неофициальное первое заседание Синода. Формируя его состав, патриарх обращается с предложением к митрополиту Сергию Страгородскому о вступлении в него. По существу, этот момент означал окончательное прощение Сергия и призвание его к важнейшим делам церкви. Синод единогласно решил приступить к составлению требуемых для регистрации документов и прежде всего к разработке декларации. В феврале 1925 года состав Синода был признан и властями. В него вошли: Нижегородский митрополит Сергий (Страгородский), Уральский митрополит Тихон (Оболенский), Питерский митрополит Серафим (Александров), Крутицкий митрополит Петр (Полянский), Херсонский епископ Прокопий (Титов) и Мелитопольский епископ Сергий (Зверев).
Приложил свое усердие и умение к разработке проекта декларации и митрополит Сергий, имевший более, чем другие, опыта общения с властями и признававшийся одним из лучших богословов церкви. К осени 1924 года первый вариант декларации был составлен. В доме на Короленко, в зале, где уже стало традицией проводить заседания Синода и наиболее важные встречи, под началом патриарха Тихона состоялось совещание в узком составе. Присутствовали митрополиты Сергий, Тихон и Петр.
Патриарх был краток:
— Приветствую вас, ваши преосвященства, в нашем новом доме. С вечера я даже заночевал здесь, а с утра познакомился в основных принципиальных моментах с подготовленным вами документом. Не могу не признать, что ознакомился с чувством удовлетворения от понесенного вами труда, хотя и есть что-то пригодное для исправления. Но нам желательно не затягивать с этим документом и потому приступим к обсуждению.
Разговор начал митрополит Уральский Тихон:
— Хотел бы выделить несколько моментов, вокруг которых, собственно, и строился проект декларации. Во-первых, надо было указать на наше отношение к государственному порядку в Союзе ССР и к гражданским обязанностям верующих. Во-вторых, осудить всех тех, кто за пределами Союза ССР своими действиями усложняет наше положение и порождает средостение между нами и государством. В-третьих, заявить, что и патриарх, и церковь в своей внутренней жизни свободны. В-четвертых, высказать наши пожелания в отношении попущений государственных к нам, церковникам.
— Да, — горячо подхватил митрополит Сергий. — все свершившееся с нами начиная от революции семнадцатого года есть изъявление воли Божьей о судьбах нашего Отечества… Мы можем и должны исполнять свой гражданский и общественный долг в новых условиях нашей государственной жизни, лишь бы каждый при этом хранил как зеницу ока свою православную веру и верность обетам, данным нами во Святом Крещении.
— Владыко, — проговорил митрополит Петр, — не слишком ли мы, как бы это поточнее выразиться, подстраиваемся?
— А я согласен с тем, как об этом записано в проекте. Именно: «Совершенно не погрешая против нашей веры и церкви, можем быть в гражданском отношении вполне лояльными к Советской власти и, не держа камня за пазухой, работать в СССР на общее благо».
— Думаю, что это положение — ключевое и нам надо как можно точнее и полнее его прописать, — сказал митрополит Тихон. — Но было бы желательно сразу после этого и свои предложения высказать.
— Нам нужно, — вставил митрополит Сергий, — прописать мысль о необходимости для нас Церковного собора, ибо без его решений церковного благоустроения нет.
— Да не дадут они Собора провести, — как-то горько и с ноткой безнадежности произнес митрополит Петр.
— Надо настаивать, — убеждал Сергий, — убеждать, что без него нельзя уврачевать расколы — обновленческий, самосвятский, пензенский — внутри страны и за ее пределами — в Грузии, Румынии, Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии.
— Я бы тоже поддержал, — вступил в обсуждение патриарх Тихон, — тем более вот у нас же написано: «Принцип свободы совести, провозглашенный Конституцией СССР, обеспечивает всякому религиозному обществу право и возможность жить и вести свои религиозные дела согласно требованиям своей веры, насколько это не нарушает общественного порядка и прав других граждан».
— Да, да, — вставил слово Петр, — если разрешались съезды сектантам, магометанам, обновленцам, то и мы на то имеем право.
— Кстати, — добавил митрополит Тихон, — согласитесь, что не возражали бы мы, если на Соборе будут присутствовать «агенты правительства», пусть видят и слышат, о чем говорим, что обсуждаем.
Подводя итог затянувшемуся обсуждению, патриарх Тихон заключил:
— Основная мысль наша должна быть во всем, и она должна быть простой: церковь приемлет земное Отечество и живет в нем, служа своей пастве; осуждает всякую неблагонамеренность церковных общин внутри страны и политиканство внешних, тех пастырей и архипастырей, которые в силу различных причин оказались за пределами Родины… Да, мы осуждаем Карловацкий собор и хотели бы, чтобы власть относилась к нам с доверием и предоставила свободу в рамках действующей конституции.
По окончании совещания патриарх поручил митрополитам Петру и Тихону, как постоянно жившим в Москве, вести все дальнейшие необходимые переговоры и обсуждать принятый текст с подлежащими властными структурами.
В конце 1924 года здоровье патриарха резко ухудшилось. В середине января 1925 года он переехал в клинику Бакуниной на Остоженке. Будто предчувствуя худшее, патриарх дал указание Синоду как можно быстрее завершить работу над посланием к пастве, в котором должна была выразиться обобщающая характеристика всего, что произошло с церковью в послеоктябрьский период, и ее нынешнее отношение к власти и обществу.
В праздник Благовещения 7 апреля состоялось одно из очередных совместных с патриархом заседаний Синода. Тихон подписал окончательно доработанный и согласованный с властью текст. Ночью патриарх скончался.
Сергий Страгородский срочно выезжает в Москву. Всю неделю прощания с патриархом он почти неотлучно находился в Донском монастыре, поочередно вместе с другими иерархами служа у гроба святейшего. Вот и теперь, в субботу 11 апреля, Сергий пришел в собор немного ранее назначенного ему часа служения. Облачаясь, он слышал, как служили панихиду, как звучал могучий и одновременно такой теплый голос епископа Бориса (Рукина) — главного распорядителя церемонии прощания. Болью в сердце отозвались прозвучавшие слова: «О упокоении раба Божия, Великого Господина и Отца нашего Святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России». Нахлынули, набежали воспоминания, в сознании всплыло все то, что связывало Сергия с усопшим.
Литургию служили 12 архиереев и 24 священника. Пел соединенный хор певчих. Поочередно со словами прощания выступали иерархи, клирики, ученые-монахи, миряне. Первым среди них был Сергий Страгородский, особенно подчеркивавший, что патриарх «на себе одном нес всю тяжесть Церкви в последние годы… Он имел особенную широту взгляда, способен был понимать каждого и всех простить. А мы очень часто его не понимали, часто огорчали своим непониманием, непослушанием, отступничеством. Один он безбоязненно шел прямым путем служения Христу и Его Церкви»[94].
Последним днем прощания стало 12 апреля, Вербное воскресенье. Без торопливости, благолепно совершался чин отпевания. Настроение было тихое, скорее унылое… Архиереи в белых одеждах и золотых митрах подняли гроб и вынесли его из дверей собора. Погребальная процессия проследовала вокруг собора, к келье патриарха, где провел он последние два с лишним года, затем архиереи внесли гроб в Малый собор. Двери затворились. В молчании стояли люди перед закрытыми дверями храма. Там проходила лития. Вот из собора послышалась «Вечная память». Это гроб опускали в могилу. Печальный перезвон колоколов — точно плач над раскрытой могилой.
Участвовавшие в похоронах патриарха архиереи собрались в опустевшей келье патриарха, чтобы исполнить его последнюю волю. Вскрыто и оглашено было завещание покойного, составленное в Рождество 1925 года. В нем в качестве возможных кандидатов на временное, до Поместного собора, исполнение «патриарших прав и обязанностей» были названы митрополиты Кирилл (Смирнов), Агафангел (Преображенский) и Петр (Полянский).
Поскольку первые два находились в ссылке, то совещание (фактически Архиерейский собор) постановило: «Митрополит Петр не имеет права уклониться от возлагаемого на него послушания». Закрепление его прав в качестве патриаршего местоблюстителя было оформлено актом «О восприятии власти митрополитом Петром», под которым стояли подписи пятидесяти восьми архиереев, из них первая — митрополита Сергия Страгородского.
В тот же день митрополит Петр в послании к верующим сообщил о кончине и погребении патриарха Тихона, о своем избрании, в соответствии с волей патриарха Тихона, в качестве Местоблюстителя Патриаршего престола. Митрополит Петр информировал и власти о своем вступлении в новую должность. При этом он подчеркивал, что сохраняет преемственность курсу патриарха Тихона на лояльность церкви, подтверждает ранее поданные обращения патриарха о регистрации высших и епархиальных органов церковного управления и готов к переговорам с властями по всем вопросам, касающимся положения церкви в Советском Союзе.
После кончины патриарха Тихона патриарший местоблюститель митрополит Крутицкий Петр (Полянский) был вынужден перенести свою резиденцию из Донского монастыря в дом на улице Короленко. Здесь же разместились Московский епархиальный совет и епархиальное управление. Ежедневно множество посетителей заполняло до отказа маленькую приемную митрополита Петра в Сокольниках.
На тот момент о существовании и содержании послания патриарха Тихона, подписанного им 7 апреля, знал ограниченный круг людей. После смерти патриарха, оказавшись последним из документов, им подписанным, оно приобрело особую значимость, став своего рода завещанием Тихона верующим, духовенству и церкви в целом. В этих условиях весьма важным было для патриаршего местоблюстителя довести его содержание до многомиллионной паствы, ибо оно стало своеобразной рубежной линией во взаимоотношениях между Советским государством и церковью.
В этих целях 15 апреля 1925 года митрополит Петр вместе с митрополитом Тихоном (Оболенским) передали текст послания в редакцию газеты «Известия», где оно и было опубликовано. Заключительные строки обращения патриарха Тихона к верующим гласили: «Призывая на архипастырей, пастырей и верных нам чад благословение Божие, молим вас со спокойной совестью, без боязни погрешить против святой веры, подчиниться Советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова апостола: „Земная душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены“. Вместе с этим мы выражаем твердую уверенность, что установка чистых, искренних отношений побудит нашу власть относиться к нам с полным доверием, даст нам возможность преподавать путем нашим Закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы»[95].
По вступлении в новую церковную должность митрополит Петр дал интервью газете «Известия». Отвечая на вопрос корреспондента о слухах в церковном мире о неподлинности завещания патриарха Тихона, митрополит Петр сказал: «Слухи эти никакого основания не имеют. Если об этом и говорят, то две-три кликуши с Сухаревки. Что касается верующих, то они в подлинности завещания не сомневаются». Нет оснований и у нас сомневаться в искренности заявлений митрополита Петра, который всей своей деятельностью, особенно в последующие тяжкие для него годы, подтвердил верность патриарху Тихону и православной церкви. Появляющиеся сегодня в церковных трудах утверждения о якобы подлинности слухов, распространявшихся когда-то «кликушами с Сухаревки», не имеют под собой реальных оснований, а есть плод либо политизированного церковного сознания, либо недостаточно объективного исследования и избирательного подхода к изучению корпуса документов, связанных с появлением послания Тихона.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.