Сидели дружно

Сидели дружно

— Кто виноват в наших бедах? — вопрошал я. — Есть вина государства? Есть! Но прежде всего и наша! Вы — русские мужчины. Вам ли пить? И чтобы семья! И чтобы с кем венчаться, с тем кончаться.

Мужчина, видимо музыкант, усилил звуки своего голоса:

— Аристотель изрек: хотите крепкое государство — контролируйте музыку!

Аркаша вновь задалбливал стихами:

Я тихонько с печки слез, взял я ножик и обрез.

Мне навстречу Севастьян, он такой же, из крестьян.

Много дел у нас чуть свет: жгем читальню и комбед.

— Не «жгем», грамотей, а «жжем»! — поправил лежачий поэт в очках.

— Главное — набрать объем, — гудел мне на ухо скульптор. — А сколько моих бюстов в Доме моченых и в Музее Развалюции, при желании можно атрибутировать.

— А меня батюшка спрашивает, — вскидывалась внезапно вернувшаяся женщина, — почему ты не была на службе, Людмила? Я отвечаю: «Я вино вкушала, батюшка». — Слово «вкушала» ей очень нравилось.

— Давайте общий разговор вкушать, — предложил я. — Вот чем вы объясните синдром теперешнего безразличия к судьбе Отечества?

Кто-то поднял голову:

— Это не безразличие, это необъяснимое качество русского народа. России некуда спешить, она единственная живет по-человечески. Остальные бегут, бегут и бегут, и исчезают. Хоронят себя в своей жадности и суете.

— Слышали? — восхищенно возопил я. — Все слышали? Кто это сказал?

— Да это Ахрипов, — сообщили мне.

— Ахрипов! Снимаю шляпу! Русскую идею ищут. Да идея любого народа появляется вместе с ним, иначе и народа нет. Приняли Православие — появилась Русь. За Русь!

Такая здравица уничтожила остатки напитков, и я стал порываться в магазин, чтоб продолжать славить Русь, но мне доложили, что магазин погасил огни. Но так как есть проблемы труднорешаемые, есть долгорешаемые, но нерешаемых нет, то и эту разрешим, ибо в заснеженной ночи неутомимо работает самогонная фабрика. Правда, ее владельцы, вот собаки, взвинтят по случаю новоселья цены. Но это меня не устрашило. Помахивая ассигнацией, вопросил:

— Чьи ноги? Сам бы, как Ванька Жуков, побежал, дороги не знаю.

Оказалось, что знает только Аркаша.

— Вперед, усталая пехота! — велели ему.

Уже много бойцов полегло на мои половицы. Тела их раздвинули, сделав проход к дверям. Я вспомнил о печке и подтопке. Все в них прогорело. Закрыл трубу.

— Не могу понять успеха песни про атамана, с которым любо жить, — рассуждал музыкант. — Порубанные, постреленные люди. А жаль кого? Буланого коня? Музыка заказачена. Или завывания Оболенского и Голицына по поводу того, что не они, а комиссары девочек ихних ведут в кабинет. Девочек не поделили. Всего-то?

Вернулся Аркаша с трехлитровой бутылкой мутной жидкости и со словами:

— Там у них радио настроено на Москву. В Москве семь миллионов мигрантов. Это кто? Тараканы, что ли, какие?