Леонтий, епископ Ростовский и Суздальский

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Леонтий, епископ Ростовский и Суздальский

Посмертной славе этого святого в немалой степени способствовал Андрей Боголюбский. Именно его стараниями началось церковное почитание Леонтия после того, как мощи святого были найдены, когда суздальский князь в 1162 году повелел отстроить взамен сгоревшего деревянного Успенского собора в Ростове каменный храм. К правлению же святого Андрея относится и появление первого жития святого Леонтия.

Как водилось в ту далекую эпоху, место и время рождения человека зачастую оставалось тайной даже для современников, что уж говорить о последующих поколениях. Неизвестно ни когда появился Леонтий на свет, ни где, ни кто были его родители. Известно, что крещен Леонтий был во младенчестве, а затем по распоряжению великого князя Киевского отдан в обучение в одну из созданных Владимиром Святым школ – с целью последующего посвящения в духовный сан. Отрок оказался благодарным слушателем своих наставников. Окончив училище в Киеве, он уехал в Константинополь – чтобы продолжить углубление своих познаний. По возвращении из Византии (не ранее 1032 года) Леонтий отправился в Печерскую обитель, где провел почти двадцать лет в иночестве, продолжая совершенствоваться в своем духовном развитии. Еще до того, как в 1051 году киевским митрополитом стал Илларион, принявший прежде постриг в той же обители, Леонтий был рукоположен в епископы ростовские, став «первым престольником» из иноков печерских.

В Ростове, считавшемся тогда самым краем русской земли, к появлению нового епископа уже много лет не было собственного князя – после того как был убит княживший тут сын Владимира Святого Борис (впоследствии канонизированный вместе с братом Глебом), да и после, когда в 1054 году умер Ярослав Мудрый и Ростов отошел к его сыну Всеволоду, князь Всеволод жил в Киеве либо в Переславле и ни разу в этот свой удел не приезжал. Так что новый епископ оказался едва ли не одинок в своем стремлении нести свет веры местным язычникам – среди ростовских старейшин христиан не было. В наследство от предшественников остался ему Успенский собор, построенный еще при жизни Владимира Крестителя, в конце Х века, первым ростовским епископом Феодором. Христианская община в городе была невелика, жители же относились к вере Христовой настороженно и даже враждебно – Леонтий знал, что и Феодор, и присланный после него грек Иларион были изгнаны из Ростова, причем Феодор позже вернулся, но снова был изгнан после смерти Бориса.

Поселившись при храме, Леонтий прежде всего занялся просвещением клира, изрядно, видимо, ослабевшего в вере в таких условиях. Возможно, именно ему принадлежало «Поучение и наказание к попам о всем, как подобает детей своих духовных учить и епитимьи им давать, по заповедям и по правилам святых отцов» (хотя и не все согласны с его авторством). Однако Леонтий не ограничился «поучением и наказанием» своих клириков – епископ едва ли не сразу принялся проповедовать истины христианские ростовским язычникам, относившимся к племени меря. Проповеди его встретили сопротивление язычников, сначала глухое раздражение, а потом и прямое насилие – неоднократно прогоняли они его, пока совсем не изгнали из города. Однако Леонтий не ушел прочь, как его предшественники (и даже в Суздаль, как Феодор), а поселился вблизи от Ростова, построив небольшую церковь во имя святого Михаила. Частыми гостями его стали ростовские отроки, которые, соблазнившись поначалу сваренной с медом пшеницей, внимали его проповедям, и в их душах прорастали семена веры Христовой. Со временем Леонтий снова вернулся в город, и отроки эти приходили на его проповеди и приводили с собой друзей и родителей. И многие из них приняли крещение. Обозленные успехом Леонтия в миссионерской деятельности, язычники захотели убить епископа. Они взяли оружие и, окружив Успенский собор, потребовали, чтобы Леонтий вышел к ним. И многие из клира дрогнули душой и стали уговаривать епископа тайно скрыться от врагов своих. Однако епископ облачился в архиерейское одеяние и приказал клирикам облачиться в священные одежды, и вышел к народу. Не ожидали язычники от него такой смелости, и ослепил их свет, исходивший от его лица. Пораженные, попадали они ниц, иные ослепли, иные же обездвиженные лежали, словно мертвые, у его ног. И молитвой своей Леонтий поднял их и исцелил. Многие из них склонились перед верой его и крестились. И с тех пор христианская община в Ростове начала расти, а язычество – терять свою силу. «Тогда начал отходить мрак идольский, и воссиял свет благоверия», – говорится в древнем похвальном слове святителю Леонтию.

Более двадцати лет нес слово Божье ростовским жителям Леонтий. Сведения о кончине его разнятся – одни говорят, вослед за Макарием, что умер он мирно, от старости; другие же – что был растерзан обозленными язычниками, как писал епископ Симон (в 1225 году в послании к Поликарпу-черноризцу). Неизвестна и точная дата его смерти.

Погребен епископ Леонтий был в храме, в котором служил многие годы – в Успенском соборе в Ростове. Там же были обретены его мощи нетленные, которые были положены в каменный гроб, присланный Андреем Боголюбским, и размещены в новопостроенном соборе, в небольшом приделе с южной стороны алтаря. Но собор, увы, обрушился в 1204 году. И мощи святого Леонтия перенесли в церковь Иоанна Богослова, заменившую Ростову соборный храм. В 1231 году собор Успения Богородицы был отстроен заново и мощи святого вернулись на прежнее место.

В конце XIV века мощи святого начали проявлять свою чудотворную силу, излечив от болезни князя Ростовского Ивана Александровича. С новой силой мощи проявили себя после великого пожара 1408 года. Кроме сорока исцелений слепых, хромых, немых, сухоруких, недужных и расслабленных, известны исцеления от коросты, у гроба святого исцелились трое беснующихся и некая женщина, впавшая было в безумство, но от мощей вернувшаяся в рассудок.

С XVII века мощи святого Леонтия почивают под спудом. В 1884 году во время реставрации собора был найден в подземелье древний придел в честь святителя с вмурованной в стену гробницей (где, вероятно, и покоятся его мощи).

Такова история ростовского святителя с точки зрения Православной церкви.

Тем не менее в истории святого Леонтия немало белых пятен. Многие источники (в том числе и все шесть известных редакций жития) склоняются к тому, что он был родом грек из Константинополя. Это, правда, ставит под большое сомнение утверждение о том, что отдан он был в обучение по повелению великого князя киевского в малолетнем возрасте. Греки, тем более священники, насколько мне известно, попадали на Русь уже взрослыми и прошедшими обучение и посвящение в духовное звание. Кроме того, предположение о том, что малолетний грек мог учить русский язык в Византии, кажется мне довольно спорным. Не из чистого же патриотизма В.О. Ключевский придерживался версии о русском происхождении Леонтия – фраза с упоминанием идолов и кумиров, отвергнутых юным Леонтием, тоже наводит на такую мысль. Ведь где в Византии он мог столкнуться с язычниками и их капищами?

Однако если сведения о «научении» верны, то тогда неясно, о каком князе идет речь – вполне возможно, что это могло случиться и в последние годы жизни Владимира Святого, и в первые годы правления Ярослава Мудрого. Во всяком случае, до 1032 года, то есть до возвращения Леонтия из Константинополя (опять же, даже те источники, что говорят о греческом происхождении святого, употребляют слово «возвращение», а не «прибытие») и прихода его в Киево-Печерский монастырь, где он принял постриг, в биографии Леонтия нет ни одного достоверного (тем более достоверно датированного) факта. Следующие два десятилетия тоже покрыты мраком – вплоть до поставления Леонтия в ростовские епископы ничего о нем не известно. Жития об этом периоде тоже практически умалчивают, отмечая лишь его высокую образованность и немалые добродетели («бысть черноризец чюден»).

Известно также, что Леонтий, оказавшись в Ростове, выучил язык племени меря. Убедившись, что его прямая проповедь, обращенная к взрослым мерянам-язычникам, вызывает у адресатов лишь глухое раздражение и даже позывы к насилию, епископ, что называется, «сменил тактику». Будучи изгнан из Ростова, он переключился на неискушенных подростков, заманивая их в свое жилище сладким сытным варевом…

Дата смерти Леонтия варьируется от 1070 (Макарий) до 1072 (Тверская летопись), 1073 (Симон) и даже до 1077 года («Повесть временных лет»). Хотя последняя дата явно определяется по тому, когда на ростовскую кафедру взошел следующий епископ – Исайя (также впоследствии причисленный к лику святых, его мощи были обнаружены вместе с мощами Леонтия в 1162 году), поскольку Е. Голубинский согласен с Макарием в том, что Леонтий «отошел с миром», уточняя, что смерть его не была внезапной и насильственной, а значит, кафедра ростовская пустовала недолго.

Все же 1070-й как год смерти святого выглядит немного подозрительно в свете того, что упомянутая выше неудачная попытка убийства в единственном датированном случае (Ростовская летопись) упоминается под 1071 годом. То ли убить Леонтия пытались неоднократно… то ли чуда не случилось, и Симон писал Поликарпу сущую правду (возможно, ошибся немного с годом), то есть захотели язычники, подзуживаемые волхвами, убить Леонтия – и убили. С первого раза. И история о том, как он обратил к вере своей убийц своих – всего лишь вымысел. Уточню – это тоже лично мое допущение…

Однако, если вдуматься – а что успел сделать Леонтий за два десятилетия (или около того), что провел он в Ростове? Да, можно полагать, что он принял дела весьма запущенными – епископ Феодор (первый; вторым был единомышленник Андрея Боголюбского), успевший построить около 991 года Успенский собор, был вскоре изгнан и надолго обосновался в Суздале, присланный вслед за ним Илларион также пробыл в Ростове недолго. Феодор вернулся в Ростов лишь в 1010 году, то есть почти через двадцать лет, и, опираясь на поддержку князя Бориса, продержался здесь следующие пять лет – до трагической гибели князя, после чего снова был изгнан язычниками и больше не вернулся, оставаясь в Суздале до своей смерти в 1023 или 1024 году. То есть более тридцати лет в Ростове не было ни постоянного князя, ни епископа. И единственными представителями центральной власти были, наверное, только сборщики подати. То, что язычники не спалили собор и не перебили христиан, лично меня не удивляет – возможно, их верованиям претило бессмысленное и кровавое смертоубийство до победного конца, а малочисленная и остановившаяся в развитии христианская община не представлялась волхвам серьезной угрозой (любопытно сравнить, что было бы, поменяйся язычники и христиане местами…). Но я, собственно, о другом. По идее, появление Леонтия – образованного и энергичного – должно было нарушить складывавшееся годами равновесие. Возможно, так оно и было. Однако неизвестно, как скоро Леонтий вынужден был покинуть город, и как долго он жил в той церквушке у лесного ручья, и сколько лет прошло от его возвращения в Ростов до его смерти. Но нет нигде и сведений о том, что в Ростове и окрестностях строились при Леонтии новые храмы (помимо собственноручно сооруженной во время изгнания церкви архистратига Михаила – той самой, куда он заманивал подростков ради приобщения их к истинной вере), как и о том, насколько в действительности разрослась при нем община (даже с поправкой на неудавшихся его убийц, якобы после обратившихся к Христу). Даже будто бы написанное им для своего клира «Поучение и наказание…» скорее всего принадлежит перу митрополита киевского и всея Руси Кирилла III, жившего на двести лет позже – того самого Кирилла, который был рядом с Даниилом Галицким, пока тот не задумался о переходе в католичество (в надежде на помощь монархов Европы в борьбе с монголами), а потом присоединился к Александру Невскому (и сумел добиться от Батыя неприкосновенности православной церкви). Но чем же тогда заслужил Леонтий причисления к лику святых, кроме собственной праведной жизни? Что об этом говорит его житие, известное, к слову, в сотнях списков и добром десятке основных редакций?

Вот что говорит о житии святого Леонтия Ростовского В.О. Ключевский:

«…Обращаясь к фактическому содержанию собственно жизнеописания, нельзя не заметить в нем прежде всего неопределенности, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном. Первая редакция почти ничего не знает ни о прежней жизни ростовского просветителя, ни о времени его деятельности в Ростове, которую только по догадке, на основании других источников, относят к третьей четверти XI века. Даже о важнейшем факте жития, о действии христианской проповеди Леонтия в Ростове, редакция не дает ясного представления: она говорит об этом как об одном из преславных чудес Леонтия в Ростове и весь результат проповеди объясняет одним чудесным событием, как ростовцы, поднявшись с оружием на Леонтия, одни пали мертвыми, другие ослепли при виде епископа с клиром в полном облачении, как Леонтий поднял их, научил веровать в Христа и крестил. Эта неопределенность основного содержания перешла и в другие редакции жития. Заимствуя из летописи известия, не имеющие прямой связи с этим содержанием, они не могут связать последнее ни с одним достоверным событием, известным из других источников».

Иначе говоря, этот едва ли не ключевой момент жития, которому мы уделили столько внимания, упомянут с датой одной лишь Ростовской летописью (не пережившей монгольского нашествия, к тому же) и не соотнесен ни с одним другим событием. То есть датировать его более точно, чем «между 1051 и 1077 годом», не получится. Прискорбно. Причем первые две редакции (самая ранняя из которых появилась во второй половине XII века) по сравнению с последующими отличаются краткостью даже чрезмерной, зияя немалыми пробелами. С каждой новой редакцией житие обрастало все новыми деталями. Например, первая редакция ничего не говорит о периоде жизни Леонтия до прибытия в Ростов и отделывается общими фразами о его жизни там. Вот что об этом писал Ключевский: «…Неизвестный грек, о котором первая редакция знает только, что он родился и воспитывался в Царьграде, во второй он является сыном благоверных родителей и потом монахом, а в третьей и пятой рано изучает писание, рано покидает суету мирскую и строго подвизается в одном из цареградских монастырей, от чудесного голоса получает призвание просветить христианством далекий и упорный Ростов и по благословению самого патриарха Фотия отправляется туда во главе целой миссии; четвертая и некоторые списки третьей редакции умеют даже прибавить ко всему этому, что Леонтия начали учить грамоте на седьмом году, а шестая – что он « книгам российским и греческим вельми хитрословен и сказатель от юности бысть» . Нетрудно видеть, что все это – наполовину общие места житий и наполовину черты легендарного характера. Еще легче выделяется в тексте жития вносимый в него третьей редакцией и повторяемый дальнейшим эпизод о том, как Леонтий, изгнанный из Ростова язычниками, поселяется невдалеке у потока Брутовщицы, ставит здесь маленькую церковь и кутьей заманивает детей к слушанию своих христианских поучений. Эпизод входит в первую редакцию механически, оставляя нетронутым ее текст, не сглаживая далее несообразностей, какие вносит он в рассказ».

Вот так. Неужели написатель первой редакции опасался показаться неполиткорректным? Вряд ли – тогда и слова-то такого не было. Но почему эпизод с изгнанием из Ростова появляется только в третьей (!) редакции (и при этом не отражен в летописях)? Неизвестно. Однако отнесение по ряду признаков этой редакции ко второй половине XV века наводит на некоторые размышления. Любопытно, что существует письменный источник, относящийся к примерно тому же периоду, что и первая редакция, однако ставящий под сомнение фактическое содержание жития. Речь идет о послании епископа владимирского Симона, адресованном Поликарпу-черноризцу (сей документ, датированный 1225 годом, здесь уже упоминался). Симон ставит Леонтия первым в списке русских иерархов, которые вышли из Киево-Печерского монастыря. Надо учесть, что Симон сам был монахом этого монастыря, поэтому мог быть уверен в своих словах. Кроме того, он опирался на старый «ростовский летописец», содержавший сведения не только о Леонтии, но и по меньшей мере о тридцати выходцах из Печерской обители, ставших епископами в разных уголках Руси от ее крещения до начала XIII века. Ключевский делает вполне логичный вывод, что источники Симона гораздо достовернее жития. При этом, как он пишет, «если известие и о Леонтии почерпнуто Симоном из цитируемого им старого ростовского летописца, то первая редакция жития не пользовалась этим, судя по названию, столь близким к ней источником: по крайней мере, его влияние не отразилось на ней ни одной чертой, а другие редакции решительно противоречат ему. Разобрав элементы сказания о происхождении и прибытии на Русь Леонтия, можно, кажется, обойтись и без примирения противоречивых известий, взятых из совершенно различных источников. Та подробность сказания, что патриарх Фотий является современником св. Владимира, падает сама собою, обличая свою связь с позднейшими историческими источниками, впадающими в ту же ошибку».

Фотий действительно никак не мог иметь отношения к судьбе Леонтия, поскольку умер почти за столетие до крещения Владимира Святославича, не говоря уже о рождении ростовского святителя.

Любопытным моментом в житии является проявление «местного патриотизма»: некоторые списки третьей редакции приписывают Ростову существование архиепископии (хотя в реальности это относилось к Новгороду). Более того, по житию выходит, что Ростов «просвещался» напрямую из Царьграда, без какого-либо участия митрополита Киевского и всея Руси, который в житии даже не упомянут. Что выглядит немного странно, ведь именно митрополит и ставил епископов, и вообще руководил распространением христианства. Расшифровывая эту «странность», Ключевский писал: «Непосредственные сношения Ростова с Константинополем – черта, заметная и в другом ростовском сказании, отличающемся столь же сильной легендарностью, в житии преподобного Авраамия. При мутности источников, из которых черпали оба жития, здесь, без сомнения, имела свою долю влияния память о первых двух епископах Ростова, прибывших из Царьграда и посвященных патриархом. Но объяснению этой черты в житии Леонтия, кажется, может помочь еще одно обстоятельство, обыкновенно забываемое при этом. Возобновление памяти о Леонтии в Ростове, вызванное обретением его мощей, совпало по времени с одним движением в ростовской епархии, начатым Андреем Боголюбским с помощью Феодора, впоследствии ростовского епископа: оба они хлопотали отделить ростовскую кафедру от киевской митрополии и, переместив ее во Владимир, сделать из нее вторую митрополию в России. Сам Феодор принял епископский сан прямо от патриарха в Константинополе, на пути в Ростов не заехал в Киев к митрополиту за благословением и, заняв кафедру, придавал особенное значение своей непосредственной зависимости от патриарха. «Не митрополит мя поставил, – говорил он, – но патриарх во Цареграде; да убо от кого ми другого поставлениа и благословениа искати?» В его именно епископство отстроен был каменный Ростовский собор и совершено первое перенесение мощей святого Леонтия (1170), после чего вскоре составлено было и первое сказание о нем; под влиянием феодоровских взглядов могла составиться или развиться основа предания о ростовском просветителе, с большей или меньшей полнотой входившего во все редакции жития. Невозможно решить, в каком виде занесено было это предание, столь согласное с стремлениями Феодора, в начальное сказание, составленное при князе Андрее, но мы знаем, что это последнее подверглось новой обработке несколько десятилетий спустя, при епископе Иоанне, когда были причины уничтожить следы стремлений Феодора, возбудившего ими сильное негодование в высшем духовенстве и оставившего по себе черную память…»

Вот так – восславление Леонтия и Исайи по сути было запущено ради обоснования претензий Суздальской земли на собственную, независимую от Киева метрополию. Однако «обработка» жития не затронула эпизода с якобы греческим происхождением Леонтия. В связи с чем уместно вспомнить епископа Ефрема, современника ростовского святителя, которого после его пребывания в одном из византийских монастырей и по традиции первых лет после крещения Руси (когда на верховных постах в церковной иерархии оказывались византийцы) считали греком.

В.О. Ключевский, в отличие от митрополита Макария и Е.Е. Голубинского, поддерживал версию о мученической кончине ростовского святителя, ссылаясь на то, что «Симон не имел побуждения, понятного в ростовском источнике, смягчать рассказ о судьбе Леонтия». Впрочем, гораздо существеннее выглядит его вывод о том, что «местная память в XIII веке и после вообще преувеличивала просветительные успехи Леонтия». В целом оценка жития как исторического источника, с точки зрения Ключевского, крайне невысока: «В древнейших уцелевших источниках нашей истории до Андрея Боголюбского не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтии. Она, по-видимому, впервые стала возобновляться и слагаться в сказание со времени обретения мощей, то есть почти сто лет спустя по смерти святого».

То есть житие опирается на современные ему (по крайней мере, первой его редакции) материальные следы пребывания Леонтия на Ростовской земле (например, загородный храм архангела Михаила) и местное смутное видение Константинополя как прямого источника изначальной христианской проповеди в Ростове, укрепляемое изрядной удаленностью от Киева и местными устремлениями к государственной и церковной самостоятельности времен княжения Андрея Боголюбского. Однако эти источники способны сообщить житию лишь дополнительную неопределенность – занесенные в текст выдержки из летописей не имеют отношения к самому Леонтию и не всегда верны. Достоверно подана лишь часть, повествующая о посмертном церковном прославлении святого. Ключевского такая невнятица подвела к выводу, что «достоверные известия о Леонтие были утрачены в ростовской письменности уже к концу XII века, растворившись в смутном предании и оставив слабые следы на юге, в Киево-Печерском монастыре, откуда и вынес их епископ Симон». Однако это лишь предположение ученого, а не достоверный факт.

Итак, вполне доказанным может считаться лишь то, что Леонтий был епископом ростовским в названный период – не позднее 1051-го он прибыл в город и не позднее 1077 года оставил этот мир. И жил, надо думать, праведно. Ни один из прочих сообщаемых житием и летописями эпизодов его биографии не обладает достаточной подтвержденностью и подробным непротиворечивым описанием. То есть ни чудо обращения язычников к вере Христовой после неудавшегося (или удавшегося) убийства, ни мирная, равно как и мученическая кончина (несомненно, он все-таки умер – так или иначе), ни посмертные чудеса, связанные уже с мощами святого Леонтия, не выглядят – при такой достоверности-то – основанием для канонизации. Понять Андрея Боголюбского и его верного соратника Феодора можно – других (более подходящих) кандидатов в сугубо местные святые, видимо, не было. Однако тот же Исайя, его преемник, канонизированный вместе с Леонтием, строил храмы и разрушал языческие капища, и действительно способствовал заметному распространению христианства. То есть сделал куда больше – при том, что был епископом Ростовским едва ли не вдвое меньший срок (примерно с 1077 по 1090 год, то есть 13 лет – против 20–30 у Леонтия).

Впрочем, Леонтий – далеко не единственный подобный случай. По крайней мере, он существовал в реальности…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.