Южная ветвь последователей преподобного Сергия. Подмосковные монастыри

Южная ветвь последователей преподобного Сергия. Подмосковные монастыри

Помимо созерцательных традиций «Северной Фиваиды» на Руси в то время сложилось и другое направление монашеского подвига. Оно было сосредоточено южнее обители преподобного Сергия, около Москвы, в кольце образовавшихся вокруг нее монастырей. Хотя эти монастыри тоже берут свое начало от Троицкой Лавры, духовно они ниже «Северной Фиваиды». Это монастыри общежительные, без стремления к созерцательности и безмолвию. Можно предположить, что появление этого направления было закономерным ответом на духовные потребности русского общества. Безмолвие и созерцательность – очень тяжелый путь, посильный немногим. Общежитие более доступно для широкого круга желающих монашества, более приспособлено к человеческой немощи: по «классической» схеме иноческого пути общежитие является необходимой ступенью, необходимой подготовкой перед подвигами в уединении. Здесь напрашивается параллель с Египтом, в котором наряду с отшельничеством и скитским житием существовали общежительные монастыри, организованные преподобным Пахомием Великим.

Очевидно, что без строгости и дисциплины управление большим числом иноков было бы невозможно. Поэтому как в древности, так и на Руси в тот период в общежительных монастырях большое внимание уделялось исполнению дисциплинарных требований монастырского Устава, определяющих как внешнюю, так и внутреннюю жизнь инока. О благотворном влиянии соблюдения правил общежития говорилось в разделе «Содержание подвига преподобных». В монастырях этого направления считалось возможным владение имениями, доходы от которых использовались для строительства храмов и их убранства, для содержания иноков и разнообразной помощи обездоленным. В XV веке подмосковные монастыри дают двух святых, имевших решающее влияние на последующие поколения – Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого, подвижников и народных благотворителей.

Преподобный Пафнутий Боровский (1394–1478) – ученик прп. Никиты Высоцкого, ученика и постриженика прп. Сергия Радонежского. Пафнутий наследовал от своего учителя выдающуюся духовническую опытность, умение употреблять и милосердие, и строгость. Преподобный Никита «бяше же щедр и милостлив, егда подобает, жесток и напрасен, егда потреба». Пафнутий был духовником братии и мирян и известен своею опытностью в наложении епитимий. «Прихождаху же ко блаженному не точию иноци, но и сущий от мира исповедающеся на духовне, занеже зело благорассуден и добре могий разумети сокровенную премудрость во священных правилех, еже комуждо запрещение давати». Беседа Пафнутия была проста и чужда человекоугодия перед сильными мира сего. «Не устыдеся никогда же лица княжска или болярска, ни приносом богатых умягчихся когда, но сильным крепко закону соблюдение глаголаше и заповедем Божиим, простым же такоже беседоваше, братию нарицающе». Независимость и нелицеприятие преподобный Пафнутий проявлял и в отношении к своим духовным чадам, какой бы высокий пост они не занимали. Юрий Васильевич, князь Дмитровский, брат великого князя Ивана III, был духовным сыном Боровского подвижника и рассказывал, в каком настроении он шел обычно на исповедь: «Коли пойду на исповедь к отцу Пафнутию, и ноги у мене подгибаются». Так безбоязнен, нелицеприятен и строг был преподобный Пафнутий[695].

Преподобный Иосиф Волоцкий (1439–1515) был родом из волоколамских дворян, 20-ти лет от роду поступил в монастырь к прп. Пафнутию Боровскому, перед смертью прп. Пафнутий избрал Иосифа своим преемником. Вступив в права игумена, Иосиф пожелал ввести общежитие, что вызвало неудовольствие братии. Тогда прп. Иосиф отказался от начальствования и под видом странствующего инока обошел ряд обителей, изучая их уставы[696]. Особенно понравился ему Кириллов монастырь – и строгим общежитием, и благоговейной чинностью в храме и в трапезной. Затем он идет на свою родину, в Волоколамские леса, но не ради пустынножительства, а для того, чтобы основать новую, идеальную, давно задуманную им общежительную обитель[697]. Устав монастыря прп. Иосифа отличался строгостью, и вместе с тем преподобный настаивал на необходимости монастырской благотворительности, что и было им осуществлено в широком масштабе в период наступившего голода. Преподобный Иосиф выступал против ереси жидовствующих, высказывался за необходимость монастырских владений ради церковно-государственных целей[698]. Вместе с тем, он был и выдающимся древнерусским богословом, духовным писателем.

Преподобный Иосиф Волоцкий был подвижником не созерцательного, а деятельного типа. Главное его значение – в социальном служении. «Все мировоззрение прп. Иосифа, – говорит прот. Г. Флоровский, – определяется идеей социального служения и призвания Церкви. Идеал Иосифа – это своего рода хождение в народ. И потребность в этом велика была в его время, – и нравственные устои в народе были не крепки, и тягота жизни была сверх сил. Своеобразие Иосифа в том, что и самую монашескую жизнь он рассматривает и переживает как некое социальное тягло, как особого рода религиозно-земскую службу. В его общежительном идеале много новых невизантийских черт. Само молитвенное делание у него изнутри подчиняется социальному служению, деланию справедливости и милосердия (курсив наш. – Е.Н.). Он был великий благотворитель, «немощным спострадатель», и монастырские «села» защищал он именно из этих филантропических и социальных побуждений. Ведь «села» он принимает от владеющих и богатых, чтобы раздавать и подавать нищим и бедным. И не только от страха, и не только из чувства долга, но именно из милосердия, Иосиф благотворит и обращает свою обитель то в сиропитательницу, то в странноприимный дом, и учреждает «божедомье» в погребенье странным»[699].

Замысел прп. Иосифа в отношении устройства монашеской жизни был искажен последующими поколениями «осифлян». Для последователей преподобных Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого, не обладавших их благодатными свойствами, главной целью стало соблюдение уставов и обрядов. «Нетерпимость, сухой аскетизм, суровость, идея неумолимой и строгой справедливости, заслоняющая идею милосердия, – таково их направление. Устав и обряд доминируют во всем, и соблюдению внешних правил придается господствующее значение, при забвении того, что дух животворит. На этой почве вырастает раскол, великое духовное обезкровление, позднее расчистившее дорогу секуляризации быта и всей государственной жизни страны, произведенной реформами Петра»[700].

Прот. Г. Флоровский видит причину этого явления не только в человеческой немощи, но и в самом замысле прп. Иосифа, таившем в себе внутреннюю опасность чрезмерного внимания к миру: «В самом замысле и задании прп. Иосифа есть внутренняя опасность, не только в его житейских искажениях и приспособлениях. Эта опасность в перенапряжении социального внимания. И отсюда известное опрощение, может быть, не для самого себя, но, именно для народа, известный минимализм»[701]. Продолжение этой мысли можно найти у И.М. Концевича: «Монашеству не должно уклоняться от служения миру Бога ради, но для него гибельно служение мирским началам. И когда подвижничество уходило от мира в глубь лесов в период колонизации, мир бежал за ним и покорялся ему. Но с момента, когда монашество взялось служить мирским началам… тогда мир начал порабощать его, пока окончательно не покорил себе»[702].

Из истории известно о столкновении северного и южного течений монашеской жизни в споре о монастырских владениях конце XV века. Во главе нестяжателей стоял прп. Нил Сорский, за монастырские земли – прп. Иосиф Волоцкий. После поражения нестяжателей то, что сочеталось в духовной школе преподобного Кирилла —

созерцательная жизнь и благотворительность, оказывается уже несовместимым. Преподобный Нил стоял за главное – внутреннее делание и тесно с ним связанную нестяжательность, но он потерял связь с жизнью государства, в этом его слабая сторона. Монашество московского направления наоборот, органически срастается с государством и продолжает традицию благотворительности, но уже в ущерб духовному деланию[703].

Проф. Г. П. Федотов, пользуясь данными проф. Е.Е. Голубинского, приводит сведения о резком уменьшении числа канонизированных святых последующих веков: на первую половину XVI века падает 22 святых, на вторую – 8, на первую половину XVII века – 11, на вторую – 4. В XVII веке убыль идет резко и равномерно; по четвертям XVII века соответственные цифры дают 7, 4, 2, 0[704].

И.М. Концевич связывает это оскудение святости не только с поражением нестяжателей – представителей школы созерцательного подвига – в споре о земельных владениях, но и с отрывом от традиций восточного монашества после гибели Византийской империи в середине XV века (1453 г.)[705].

Печальным явлением следующих веков (XVI–XVII) стало изменение отношения к отшельникам. Теперь мир не идет за ними, а восстает против них. Рост монастырских владений приводит к неприязни со стороны крестьян, которые отныне считают отшельников личными врагами и часто убивают их. И.М. Концевич приводит такие данные: «Два прп. Адриана: Андрусовский (1549 г.) и Пошехонский (1550 г.) убиты с целью грабежа. Преподобный Агапит Маркушевский (1578 г.) убит крестьянами, и тело брошено в реку. Он перед этим ходил в Москву просить благословения у митрополита и земли у царя на мельницу. У этой мельницы и был убит. Далее Симон Воломский (1613 г.) мученически убит крестьянами. Такая же участь постигла Иова Ущельского (1628 г.). Преподобный Нил Столобенский (1554 г.) спасся живым из подожженного вокруг него леса. Случайно спасся прп. Арсений Комельский, ученик которого был принят за него и убит. Преподобный Диодор Юрьегорский (1624 г.) был изгнан и избит и, наконец, прп. Леонид Устьнедумский, также изгнанный, должен был перенести свою обитель с горы в болото»[706].

Одновременно с уменьшением числа святых изменился и тип, характер святости. Школа исихастов под руководством старцев давала многочисленное духовное потомство, последующие поколения пользовались опытом предыдущих. С забвением школы выступает индивидуальный подвиг. Подвижник должен дойти до всего без наставника, самолично, долгим и тяжелым опытом, поэтому путь святости становится несравненно труднее. Для уменьшения количества святых было бы совершенно достаточно и одного этого. Особенностью подвижничества становится замена внутреннего очищения и трезвения телесным подвигом умерщвления плоти, «железный колпак, вериги, всякого рода “железа” являются его орудиями»[707]. Уже в XVII представителей школы созерцательного подвига можно встретить только на крайнем севере. И.М. Концевич называет «всего два ясно выраженных типа исихастов» того времени: Соловецких отшельников Диодора Юрьегорского († 1633) и Елеазара Анзерского († 1656)[708]. После них духовное делание замирает и забывается настолько, что восстановление прп. Паисием Величковским в начале XIX века школы умной молитвы и традиции старческого окормления будет встречено с недоверием и опасением, как неслыханное новшество[709].

* * *

В начале XVIII столетия наступает вековой период гонений на монашество. Одной из внутренних причин гонений было отступление значительной части иночества от святоотеческого Предания, понижение его духовного уровня, а, следовательно, и авторитета монашеской жизни.

Петр I именует монастыри «гангреной государства», а монахов считает тунеядцами и плутами, им не разрешается иметь в келиях бумагу и перья. Монастырская колонизация отменяется, даже в Сибири. В числе других монастырей закрывается в 1724 г. Оптина Пустынь. За указами Петра против монастырей следуют указы Анны Иоанновны и особенно указ Екатерины II 1764 г. о секуляризации церковных земель и введении монастырских штатов. Святитель Арсений (Мациевич), протестовавший против изъятия церковных ценностей, был лишен сана и умер в Ревельской тюрьме. С момента отнятия земель и вотчин богатые обители обеднели до крайности, а средние закрылись. Во многих монастырях церкви нередко стояли без глав и крестов. Отсутствовали иеромонахи, и для совершения служб приходилось приглашать белого священника. В монастырях доживали престарелые и больные, иногда все насельники расходились, и монастырь закрывался уже сам собою. В 1786 г. митр. Гавриил требовал, чтобы монашествующие «по дворам не шлялись». На общее бродяжничество монашествующих жаловался в 1795–1796 гг. назначенный благочинным, игумен Валаамского монастыря Назарий. Настоятели смотрели на свою должность как на источник дохода. Пьянство было общей бедой[710].

Многие иноки уходили от гонений за пределы России: в Молдавию или на Афон. Их число стало сильно увеличиваться, от Синода исходили «безчисленные публикации об отыскании скрывавшихся»[711].

Казалось, что монашество уже окончательно погибло. «На самом же деле из векового периода гонений иночество вышло очищенное и обновленное в прежней своей духовной красоте. В эту эпоху, когда преследовалось духовное начало, когда монастыри пустели, духовно одаренные натуры должны были замыкаться внутри себя, уходить в скрытую для мира внутреннюю жизнь. Таким образом, где-то в глубинах должно было сохраняться и истинное понятие о духовном подвиге, и в незаметных углах созревали духом Божии избранники, в тайном подвиге выковывавшие силу духа, благодаря которым и могла с окончанием гонений возродиться истинная монашеская жизнь»[712].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.