Рецепт нирваны

Рецепт нирваны

По мнению Филона, разум каждого человека состоит в двояких отношениях с Логосом[689]. Во-первых, как микрокосм: разум для тела — то же, что космический Логос для материального мира; это логический принцип, который управляет нами точно так же, как космический Логос является управляющим принципом для вселенной. Во-вторых, разум каждого человека — частица божественного Логоса, его микроскопическое продолжение; разум, как писал Филон, «неотделимая часть божественного и благословленной души»[690]. То есть к союзу с божественным незачем стремиться — он получен от рождения.

Но союз Союзу рознь. Часть разума как непосредственное продолжение Логоса, — рациональный ум. С точки зрения Филона, рациональный ум часто находится в состоянии войны с основными, животными, импульсами, которые, если дать им волю, искажают наши представления и мотивацию. Чем больше наш рациональный ум преобладает над нашими основными импульсами, тем полнее наше «подключение» к божественному.

А если нам нужен Союз, если мы хотим познать Бога так глубоко, как это возможно, следует позаботиться о максимальной чистоте своей связи с Логосом: подчиняться только своему рациональному уму, противостоять страстям и соблазнам. О пути мудрости Филон говорит: «Всякий, кто дружен с плотью, ненавидит и отвергает этот путь, стремится извратить его. Ибо нет двух более явных противоположностей, чем знания и плотские наслаждения». Серьезным препятствием для блага являются «страсти, подстрекающие и уязвляющие душу»[691].

Здесь Филон выглядит мыслителем древности, воспринимающим страсть как врага просвещения. К ранним высказываниям, приписываемым Будде, относятся следующие: «Лучшая из добродетелей — бесстрастность, лучший из людей — имеющий глаза, чтобы видеть». Параллель между мыслями Филона и Будды можно проследить и на более высоком уровне. В буддийской философии ощущается глубоко укоренившееся подозрение по отношению не только к бурным страстям, но и к менее заметным нарушениям, встроенным в сам механизм чувственного восприятия. Будда выражает серьезные сомнения в том, что он называет «свидетельствами чувств» со свойственной им склонностью поощрять, помимо всего прочего, незаслуженно низкое мнение о наших собратьях-людях[692]. А вот как о чувствах — называя их в единственном числе, «чувство», — говорит Филон: «Его оценки сомнительны, искажены, пропитаны ошибочным мнением», а также «предназначены для того, чтобы заманивать в ловушку, обманывать и похищать истину из сердца природы, где ей место»[693]. Подобно Будде, Филон понимает, что отчасти это искажение чистого познания исходит от эгоистических предубеждений; с особой силой он обрушивается на пагубную роль «зависти».

С мистиками Востока Филона роднило подозрительное отношение к языку, убежденность, что грубая речь бессильна отразить истинную текстуру реальности, следовательно, является препятствием на пути к постижению божественного. Он обвиняет речь в «тщеславии и гордыни», дивится ее «дерзостным попыткам осуществить невыполнимое — с помощью теней указать мне на предметы»[694].

Как и Будда, Филон считал, что эта ситуация требует радикальных мер. Тому, кто желает приблизиться к божественному, надлежит, как писал Филон, следовать по пути «не того мышления, которое по своей воле обитает в телесной темнице, а того, которое сбросило путы, вырвалось из стен темницы на свободу, и если так можно сказать, оставило позади собственное „я“»[695]. Непросто добиться этого в условиях, отличающихся от монастырского затворничества. Ибо следует прежде всего отдалиться от «тела и его непрекращающихся влечений», душа должна «избавиться, как уже было сказано, от соседа нашего рационального элемента, иррационального, которое подобно пяти отдельным потокам вливается по руслам всех чувств и возбуждает буйство страстей». «Рассудительность» должна «отсекать и гнать от себя то, что выглядит наиболее близко к ней — произнесенное слово». Цель этой игры — «чтобы логос или мысль внутри разума могли остаться наедине с собой, без тела, без чувственного восприятия, без произнесенной вслух речи; ибо только оставленные таким образом, они смогут жить в гармонии со своим одиночеством». Только тогда логос, скрытый во всех нас, «с радостью воздаст должное Единому Сущему»[696] — то есть Богу (о котором здесь Филон говорит, пользуясь языком абстракций сродни таким современным теологическим терминам, как «высшая реальность» и «основа бытия»).

Короче говоря, союз с Богом заключается в решительном избавлении разума от всех богопротивных склонностей, в результате которого остается чистый разум и чистая мудрость. Тогда наш малый логос, не запятнанный ничем, сможет радоваться беспрепятственной связи с космическим Логосом. Наш разум станет, по сути дела, продолжением разума Бога. Филон писал: «Так что если вы хотите видеть Бога частью своего разума, сначала сами станьте частицей, достойной его»[697]. Только тогда появится возможность порадоваться парадоксу: оказывается, победа разума над чувством может привести к самому глубокому из приятных чувств — «трезвому опьянению», как назвал его Филон[698].

Имелся ли у него личный опыт? Один отрывок из его труда указывает, что был, что некогда Филон достигал подобия возвышенного союза с божественным:

Было некогда время, когда, посвятив себя философии и созерцанию мира и его составляющих, я испытал радость достижения этого Разума, который воистину прекрасный, желанный и благословенный; ибо я жил в постоянном союзе со священными изречениями и учениями, к которым с неутолимой жадностью радостно приобщался. Низменные и мирские мысли не посещали меня, я не искал славы, богатства или телесной неги, но, как мне казалось, навечно вознесен на вершины душевного экстаза и соседствую с солнцем, луной, всеми небесами и вселенной в их круговращении. Потом же… — ах, потом, когда я направлял око своего разума с неземных высот, словно со сторожевой башни, мне открылось неописуемое зрелище всего земного, и я счел, что мне выпало счастье по принуждению бежать от скорбей земной жизни[699].