Серебряный призер

Серебряный призер

Версия христианства, которая, по-видимому, финишировала второй в борьбе за титул господствующей, обладала теми же свойствами максимизации внешних сетевых факторов. Ею стала монолатрическая разновидность христианства, известная под названием маркионитства. Ее основатель Маркион считал, что в Еврейской Библии говорится об одном боге, гневном боге-творце, а Иисус явился как другой бог — любящий, предлагающий спасение из земной выгребной ямы, выдуманной богом-творцом. Маркион принял распространяемое Павлом учение о межнациональном «братолюбии».

Маркион, который за два столетия до официального утверждения канона Нового Завета занялся сбором и обобщением и стал, по сути дела, первым человеком, собравшим раннехристианские писания в канон, включил в него многие послания Павла, а также одно из четырех евангелий, от Луки[843]. (Чтобы не объединять бога спасения с богом-творцом, Маркион внес правку в текст Луки: Иисус называл Бога не «Господом неба и земли», а «Господом неба».[844])

Принятие Маркионом учений Павла не помешало церкви первого соперничать с церковью, которую ученые позднее назвали паулианской — то есть с той версией христианства, которая в итоге стала господствующей и составила Новый Завет как канонический для себя. Соперничество обострилось, когда маркионитское христианство доказало свою жизнеспособность. Один христианин-паулинист II века с тревогой отмечал, что Маркион распространил свою версию евангелия среди «многих людей всех народов». К концу V века христианские епископы советовали путникам избегать случайных попаданий в маркионитские церкви[845]. Пожалуй, нам не следовало бы удивляться ожесточенной битве за господство в христианстве, учитывая, что обе стороны пользовались таким могущественным учением, как братолюбие.

Одна черта маркионитского христианства могла бы показаться далеко не оптимальной в стратегическом отношении: в отличие от Павла, Маркион сжег все мосты к иудаизму. Отвергая Еврейскую Библию и вымарывая еврейские темы из своего канона, он сделал невозможным то, что, по-видимому, удалось Павлу: пользование инфраструктурой иудаизма для логистической поддержки и вербовки. Но к тому времени как Маркион заявил об этом, паулинистская церковь так же решительно сожгла эти мосты. В конце I века христианство уже не считалось разновидностью иудаизма, и вскоре в церковных кругах на поверхность должен был всплыть неприкрытый антисемитизм.

Этот зарождающийся конфликт между христианами и евреями развивался по уже знакомому нам пути: терпимость и дружеские отношения зачастую процветают в тех случаях, когда происходящее воспринимается как игра с ненулевой суммой, но сдают позиции, когда эта сумма видится как нулевая. В Римской империи каждый, кто отказывался поклоняться государственным богам, должен был получить особое разрешение, и наибольшую вероятность добиться его обещали глубокие исторические корни — возможность доказать, что твои религиозные традиции сложились задолго до возникновения Римской империи. И христиане, и евреи могли сослаться на еврейские писания как подтверждение своих глубоких корней, а успешно сослаться или нет — это уже другой вопрос. В конце концов, возможно ли существование более одного полноправного наследника еврейской традиции?

В итоге христианам, отстаивающим свои претензии на исключительность, приходилось оспаривать еврейские притязания на наследство. Христиане утверждали, что евреи отступились от своего бога, убив его сына. Вот почему, как объяснял отец церкви Иустин во II веке, мужчин-евреев обрезают — это предписанный свыше знак их вины. (И по той же причине обряд обрезания возник более чем за тысячу лет до упомянутого убийства: Бог прозорлив, указывал Иустин)[846].

Тот же Иустин в другом контексте приветствовал стремление христианства быть выше этнических уз: «Мы, те, кто… отказывались жить с другими племенами из-за иных обычаев, теперь тесно соседствуем с ними»[847]. Но, по-видимому, эта толерантность зависела от племени и от контекста. Когда коринфяне и римляне обменивались одолжениями под предлогом общей веры и делились плодами успеха этой веры, сумма игры оставалась ненулевой. Но два народа, соперничающих за единственный приз, титул полноправного наследника еврейской традиции, — совсем другое дело.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.