Глава 3. Предки (Быт 12–50)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Предки (Быт 12–50)

Повествовательные материалы Быт 12–50 доносят до нас предания о родоначальниках Израиля. В них описаны истоки еврейской веры. В прежние времена ученые считали, что на основании исторических и археологических данных можно четко соотнести эти описания с Ближним Востоком второго тысячелетия до н. э. Соответственно, рассказы о предках содержат историческое зерно (возможно, немалое). Современные исследователи, однако, считают их историческую достоверность в лучшем случае сомнительной. Поэтому будем просто говорить о них как о продукте общинной традиции и творчества. В основе могут лежать, а могут и не лежать исторические «факты».

Материал охватывает четыре поколения родоначальников и объясняет, откуда пошла община Израилева. Это такие поколения: Авраам и Сарра (Быт 12–25), Исаак и Ревекка (Быт 25–27), Иаков и Рахиль (Быт 25–36), Иосиф (Быт 37–50). Есть и предыстория (Быт 11:10–32), где предки самого Авраама возводятся к Симу, сыну Ноя (ср. 1 Пар 1:1–28, Лк 3:34–38, где предки Иисуса возводятся к «Адаму, сыну Божьему»). Не следует искать в этих родословных исторические факты. Они достаточно условны и предназначены установить легитимность, показать связи внутри рода (Johnson 1988; R. Wilson 1977).

Рассказы о первых трех поколениях имеют много общего. Они состоят из кратких повествовательных эпизодов, сплетенных в своего рода жизнеописания. Достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть, каким сторонам здесь уделяется первоочередное внимание: межсемейные отношения, права на землю, женитьбы и рождение сыновей–наследников. Нас здесь прежде всего интересует то, как редакторы превратили эти разрозненные рассказы (видимо, таковыми они были до обретения канонической формы — разрозненными устными преданиями) в цельную весть. Также очевидно, что рассказ об Иосифе стоит особняком. Большей частью он не распадается на отдельные повествовательные эпизоды, но представляет собой целостное и пространное повествование, причем последовательность эпизодов весьма существенна. Это различие между главами 12–36 (похожи на семейные предания) и главами 37–50 (об Иосифе) было давно подмечено экзегетами.

В ветхозаветной библеистике обычно считалось, что в рассказах о предках продолжают использоваться те же источники, которые легли в основу Быт 1–3 и 6–9. Тогда, в частности, получается, что священнического материала здесь мало, всего несколько фрагментов: Быт 17:1–27; 23:1–20; 35:9–13 и 46:6–27. Однако для наших целей вполне можно вынести подобные теории за скобки и ограничиться тем замечанием, что материалы в Быт 12–50 имеют сложное и многообразное происхождение — факт, при любом раскладе не вызывающий сомнений.

Помимо обычного анализа слоев текста, на котором мы здесь не останавливаемся, важный свет проливает формально–критическая методика, разработанная в начале XX века выдающимся немецким ученым Германом Гункелем (Gunkel 1997). Гункель обратил особое внимание на художественные и эстетические аспекты небольших единиц повествования и пришел к выводу: существовал набор повествовательных сюжетов, которые могли повторяться на разные лады во множестве вариантов. Уже в наши дни идеи Гункеля были продолжены Робертом Альтером. Альтер идентифицировал «типовые сцены» (type–scenes), в которых по–разному повторяется один и тот же повествовательный мотив: например, «жена патриарха в опасности» (Быт 12:10–20; 20:1–18; 26:1–11), «сватовство» (Быт 24:10–61; 29:1–20) и т. д. (Alter 1981, 47–62).

Кому–то из нас наличие типовых сцен может показаться странным, но вспомним хотя бы популярные телепередачи нашего времени: M*A*S*H, Cheers, Seinfeld, West Wing, — где эпизод за эпизодом повторяются, в общем–то, одни и те же сюжеты. Читая рассказы о предках, мы должны обращать внимание на эти литературные формы, набор повествовательных «кодов», которые часто появляются в данном материале.

Метод Гункеля оказался настолько продуктивным, что ученые–ветхозаветники затратили массу сил на анализ мельчайших единиц повествования и их особенностей. Однако богословская интерпретация должна принимать во внимание и крупные повествовательные блоки, и то, как более мелкие единицы повествования (возможно, имевшие некогда самостоятельное существование) работают на богословский замысел целого. Читая Быт 12–50 (особенно главы 12–36), мы можем также заметить: при формировании цельного повествования отдельные несоответствия, связанные с разным происхождением материалов, сохранились.

Мы можем также видеть достаточно масштабную работу редакторов. По мнению Герхарда фон Рада, разрозненные материалы соединялись по темам, отражающим то или иное важное литургическое утверждение (von Rad 1966, 1–78). Однако даже если фон Рад реконструировал предысторию текста неверно, можно согласиться с Бревардом Чайлдсом: в своей окончательной форме текст представляет собой последовательный рассказ о том, как бездетная чета (Авраам и Сарра) обретает благоволение Божье (Childs 1979, 152–153); в результате к Быт 46:26 к их семье принадлежит уже 66 человек (вполне достаточно, чтобы обеспечить потомство и социальную значимость). Поскольку семье все время угрожает опасность, не приходится сомневаться, что ее благополучие есть Божий дар. Сюжет выстроен так, что о семье невозможно рассказать без намека (а иногда и прямого указания) на действие Бога, который возжелал, обещал и гарантировал благополучие этой семьи.

Сквозь все повествование красной нитью проходит тема божественного обетования предкам Израиля. По мере развития традиции она включалась в тексты, которые первоначально не имели ни малейшего отношения к обетованию. Вполне возможно, что первоначальное место этого мотива — в Быт 18:1–15, откуда его нельзя изъять, не разрушив сюжет (Westermann 1980а, 11–30). Скорее всего, изначальное обетование относилось к рождению ребенка (особенно сына — в патриархальном–то обществе). Впоследствии тема обещанного сына–наследника обрела ключевую значимость во всем повествовании, так что в каждом поколении сын–наследник даруется Богом бесплодной матери, когда все человеческие возможности исчерпаны (Быт 21:1–7; 25:21–26; 30:22–24). Отметим, что под обетованием имеется в виду не просто хорошее настроение или чувство оптимизма насчет будущего. Это слова самого Бога, причем слова, касающиеся чего–то очень конкретного. О них говорила народная память, и они цитируются в тексте. Они стали ядром повествовательной традиции. У них двойная функция: с одной стороны, объяснить, что еще должен сделать Бог, чтобы не потерять доверия людей; с другой стороны, привить Израилю доверие к словам Божьим, которые остаются источником надежды среди превратностей и тягот судьбы.

Вполне возможно, что поначалу обетование присутствовало в некоторых из мелких повествований (на их очень ранней стадии). Традиция придала ему вид формулы и сделала из него ключевой элемент рассказа. Самый яркий пример такого более формульного использования мы видим в Быт 12:1–3 — отрывке, с которого и начинается повествование о предках. Бог обращается к Аврааму, повелевая ему уйти из земли своей, от всего, что знакомо и надежно. Это повеление сразу сопряжено с обетованием: уйти надо «в землю, которую Я укажу тебе». Рассказ о предках уделяет огромное внимание Земле Обетованной — территории, права на которую дал этой семье Бог. Не случайно в каждом поколении далее будут возникать тревоги: родится ли сын–наследник. Без такого наследника обетование не смогло бы реализоваться (Быт 15:1–6).

В Быт 12:2 Бог также обещает, что Авраам и его семья обретут большую социально–политическую значимость. (Впоследствии считалось, что это осуществилось в царствование Давида и Соломона.) Завершается обетование в 12:3 удивительным утверждением, что само существование Израиля станет благословением «всем племенам земли». Иными словами, через Израиля благополучие придет к другим народам. Начиная с этого момента, другие народы всегда присутствуют на горизонте Израиля (как и на горизонте Бога Израилева). Эти обетования (см. также Быт 28:13–15) становятся как бы фундаментом, на котором строятся последующие повествования о жизни Израиля. Более того, представление о библейском Боге как творце и гаранте будущего — одна из основных тем всей Библии. Отметим сейчас три цикла традиции, которые связаны с данным отрывком.

1. Фон Рад заметил, а за ним это подтвердили и другие ученые, что первоначальное обетование Бога Аврааму в Быт 12:1–3 связывает предшествующую историю народов (Быт 1–11) с последующей историей Израиля (von Rad 1966, 65–74). Как мы уже видели, Быт 1–11 говорит о глубоком отчуждении народов от Бога, конфликте между Богом и миром. Многие экзегеты связывали вкравшийся в творение изъян с «грехопадением». Сам текст упоминает, что народы находятся «под проклятием» (Быт 3:17–19; 4:11–12; имплицитно также 11:6–9), то есть на них лежит божественный приговор. Уже в первом своем обетовании Израилю Бог говорит, что Израиль станет благословением для народов: благословение, которое несет в себе и с собой Израиль, должно одолеть и аннулировать проклятие. Цель состоит в том (Wolff 1966), чтобы благословение обрел весь мир, чтобы весь мир пришел к тому изобилию и благополучию, которое с самого начала было для него задумано (см. Быт 1:22).

2. Хотя повествование о предках, видимо, представляет собой вполне самостоятельную традицию, при формировании Библии тема обетования оказалась взаимосвязанной с целым рядом других традиций (в Книге Второзакония и производных от нее текстах). Там в центре стоят заповеди и делается акцент на то, что земля обетованная дана Израилю (Книга Иисуса Навина), который должен ею править (Книга Судей) в соответствии с заповедями. Как мы увидим, в Книгах Царей (= 3–4 Цар) та же традиция размышляет об утрате Израилем земли в случае нарушения Торы. Эта другая традиция делает упор на послушании Богу, от которого зависит обладание землей. Однако все эти мотивы теснейшим образом завязаны на обетование предкам. Следовательно, земля послушания (так Втор) — это прежде всего земля, данная по праву. Впоследствии израильтяне под предводительством Иисуса Навина завоюют землю именно потому, что некогда она была обещана Богом. Связь между традициями эксплицитно обозначена в Ис Нав 21:43–45, где завоевание земли понимается как исполнение старых обетовании. (Отметим, что то же самое обетование предполагается даже в традиции исхода, которая в своем первоначальном виде возникла в рамках совершенно иного цикла памяти; см. Исх 2:24; 3:16–17.)

3. Повествования о предках остаются почти без внимания у «допленных пророков» (эти тексты обычно датируют периодом древнеизраильской монархии). Затем внезапно предания об Аврааме вновь всплывают в литературе времен плена (Лев 26:42, Ис 41:8; 51:2; 63:16, Иер 33:26, Иез 33:24, Мих 7:20). Ясно, что после того, как гибель Иерусалима (587 год до н. э.) была богословски осмыслена в свете требовательной традиции Торы (связываемой с Моисеем), община обратилась от суровых условий Моисеева законодательства к свободному обетованию Бога, когда–то данному Аврааму и Сарре. В этом обетовании, в условиях, когда на заслуги через послушание надеяться не приходилось, община изгнанников черпала уверенность. Это обетование, теперь переформулированное, позволяло думать, что Бог все–таки поможет общине и приведет ее к благополучию. В частности, для изгнанной и депортированной общины обетование было важно тем, что оно показывало ее права на землю (пусть утраченную). Возникала надежда, что рано или поздно Бог осуществит свое обетование и вернет Израилю землю, — вернет не потому, что Израиль заслужил это послушанием, а просто потому, что Бог верен своему слову, и верность его пребывала с Израилем с самого начала.

Итак, рассказы о предках оказываются важными для веры и самопонимания Израиля во всех трех корпусах текстов: (а) проклятии народов (Быт 1–11), (б) девтерономической рефлексии о связи земли с Торой, (в) текстах времен плена с их новым интересом к обетованиям. Эти рассказы укрепляли веру и надежду в условиях, когда общине Израилевой угрожали беды и тревоги.

За пределами Ветхого Завета можно видеть две экзегетические траектории, существенные и для нынешних дискуссий об экуменизме. Здесь важен тот момент, что Авраам, получивший обетования, рассматривается как «отец» верующих в разных религиях.

• Христианство. Обосновывая распространение вести об Иисусе Христе за пределы еврейской общины, соблюдающей Тору, к язычникам, не соблюдающим Тору, Павел неоднократно обращался к теме обетования Аврааму. Особенно подробно он развивает эту аргументацию в Послании к Римлянам (Рим 4:1–25). В Послании к Галатам (Гал 3:8) Павел понимает обетование Быт 12:3 («и благословятся в тебе все племена земные») как пророчество о выходе за пределы Торы. Более того, Павел именует это обетование Аврааму «благовестием» (Гал 3:8), намекая, что уже в самых первых словах Бога Аврааму был указан путь за пределы богоизбранного народа. Таким образом, Павлова весть об открытости благовестил для неевреев соотносится с идеей, что Быт 12:3 выражает попечение о народах, находящихся под проклятием.

• Иудаизм. Если христиане находят в обетовании Аврааму открытость язычникам, то еврейские толкователи уделяют особое внимание тому, что оно обещает еврейскому народу Землю. И действительно, тема Земли имеет в рассказах о патриархах первостепенное значение (и впоследствии особенно питала надежды общины, лишенной Земли). Границы Земли, как они очерчены в Быт 15:18–21, предвосхищают дальнейшее расширение территории Израиля при царе Соломоне. Более того, тщательно оформленная покупка земли в Хевроне впоследствии, в некоторых формах сионистского иудаизма, считалась гарантией еврейских прав на Землю (см. Быт 23). Таким образом, эта древняя память и поныне остается одним из аргументов в пользу притязаний Государства Израиль.

Итак, для христианства обетования Аврааму указывают на открытость к язычникам, а для иудаизма — на территориальные права еврейского народа. Мы видим, сколь богата эта традиция и сколь по–разному она может быть осмыслена. Для современной экуменической ситуации огромную значимость имеет тот факт, что Авраам считается отцом веры в трех «религиях Книги»: иудаизме, христианстве и исламе. К сожалению, общее наследие провоцирует и глубокие конфликты между этими религиями: каждая претендует на то, что именно она сохраняет наибольшее преемство с Авраамом.

Остановимся еще на двух вопросах. Во–первых, мы пока не касались рассказа об Иосифе (Быт 37–50), хотя он глубоко взаимосвязан с рассказами о предыдущих предках. Впрочем, он действительно стоит особняком и имеет свою традицию интерпретации. В отличие от Авраама, Исаака и Иакова, Иосиф изображен израильтянином, возвысившимся в Египте благодаря готовности усвоить интересы тамошних владык. Хотя повествование считает Иосифа яхвистом до мозга костей, который к тому же спасает свою семью (Быт 45:1–16; 50:15–21), он также действует в интересах фараона. Будучи высоким египетским чиновником, Иосиф способствовал укреплению экономической монополии правителей за счет крестьян–землевладельцев (Быт 47:13–27). Если принять во внимание последующий рассказ об исходе из Египта, то получается, что Иосиф сам приложил руки к созданию системы государственного порабощения. Вообще в самом повествовании это двойственный персонаж. С одной стороны, мы видим в нем глубоко верующего израильтянина. С другой стороны, он прагматический политик, умело действующий в интересах египетской верхушки. Многие экзегеты считают, что это повествование (подобно рассказам о Данииле и Есфири) отражает опыт еврейской общины, которой приходилось тонко балансировать между сопротивлением и конформизмом (Humphreys 1973; D. Smith 1989). Рассказ об Иосифе (возможно, возникший в более ранний период) поддерживал последующие поколения евреев, которые исповедовали свою веру в сложнейшей политической ситуации персидского (по–видимому) периода.

Во–вторых, следует заметить, что Книга Бытия уделяет огромное внимание матерям, особенно Сарре и Рахили (Ревекка имеет в традиции меньшую значимость). В прежние времена материалы Быт 12–50 обычно назывались «рассказами о патриархах» или «рассказами о праотцах», тем самым подчеркивая мужскую линию рода (Westermann 1980а). И действительно, особое значение имеют в традиции сыновья. Однако современные феминистские исследования показали, что и роль матерей нельзя умалять. Прослеживается одинаковый сюжет: сначала каждая из этих матерей бесплодна, затем Бог чудесным образом дает ей сына и наследника (Быт 11:30; 25:21; 29:31). В каждом поколении матери имеют самое непосредственное отношение к протекающим событиям. Во времена вавилонского плена Ис 51:2 упоминает Сарру наряду с Авраамом как мать верующих; более того, именно на нее намекает Ис 54:1–4 («неплодная, нерожающая», у которой будет много потомства). У апостола Павла в Послании к Галатам Сарра выводится как прообраз евангельской свободы, противопоставленной рабству (Гал 3–4; ср. Рим 4:19; 9:9, Евр 11:11). В Гал 4:27 Павел прямо цитирует Ис 54:1, превращая Сарру в истинную носителю благовестил, столь важного для Павла.

Образ Рахили осмыслялся по–разному в развивающейся традиции (Dresner 1994). Иер 31:5 говорит о ней как о матери, плачущей о своих детях (имеются в виду потерянные изгнанники). Здесь мы видим интересный экзегетический поворот: если в Быт 37:35 Иаков «не хотел утешиться», то в Иер 31:15 Рахиль «не хочет утешиться». Перенос скорби с Иакова на Рахиль продолжается и в Мф 2:18, где Рахиль плачет об избиении Иродом младенцев. Возможно, этот перенос обусловлен тем, что материнская любовь — самая теплая, и утрата детей для матери — величайшее горе. В XX веке еврейский мыслитель Эмиль Факенхайм экстраполировал эти образы на Холокост: Рахиль «не хочет утешиться» из–за шести миллионов евреев, погибших во время Второй мировой войны (Fackenheim 1980).

Ревекка не играет такой роли в последующей библейской традиции, но есть и третья мать, которая для традиции важна, — Агарь. В Послании к Галатам (4:21–31) Павел понимает ее образ негативно, как метафору рабства, противопоставляя ее «свободной жене» (Сарре). Однако если вынести Павла за скобки, то можно увидеть, как показали феминистские авторы, что образ Агари в повествовании — важный и вполне положительный (Trible 1973; Callaway 1986). Да, Агарь вызывает раздражение Сарры, а впоследствии и Авраама, но она и рожает Аврааму благословенного Измаила, а также получает помощь ангела (Быт 21:17–19). В рассказе об Агари мы видим верность Бога семье верующих за пределами основной ее линии (Авраама — Исаака — Иакова). В повествовании Бытия Агарь оставляет горизонт Израиля открытым для «Другого», для возможности «Другого» быть причастным божественному обетованию. Ее присутствие в традиции препятствует излишнему сужению традиции. Показательно сообщение о смерти Авраама: «погребли его Исаак и Измаил, сыновья его» (Быт 25:9). Здесь Исаак и Измаил оказались вместе, демонстрируя, что инсайдера и аутсайдера объединяет наследие одного отца.

Библия рассматривает Авраама как отца всех верующих. Повинуясь божественному зову, он выходит навстречу неизвестному. Вопреки зримой очевидности, у него хватает доверия к Богу, достаточно доверия, чтобы пойти на риск, не опираясь ни на что, кроме слов Божьих. Честно сказать, ему, судя по Быт 12:10–20 и Быт 16:2 (где он на всякий случай взял вторую жену), не был чужд и определенный прагматизм. Однако традиция видела в нем образец доверия к Богу. В самой Книге Бытия его глубочайшую веру выдает поразительное послушание в 22:1–14 (впоследствии отмечавшееся новозаветными авторами). Так, в Гал 3:6 Павел говорит о выдающейся вере Авраама, ссылаясь на Быт 15:6 (см. также Рим 4:22–23). Перечень верных в Евр 11:8–19 также выделяет Авраама как образец доверия к Богу. Таким образом, традиция в процессе своего развития творчески превратила народные сказания в живое свидетельство и пример веры. Это древнее «благовестие» (если воспользоваться Павловым термином) состоит в том, что даже эта семья со всеми ее трудностями может быть носителем обетования как для своих собственных будущих потомков, так и для тех людей за ее пределами, которые включены в обетованное будущее и замысел Божий, простирающийся далеко за пределы данной семьи. Очень важны матери этой семьи, но важна и Агарь, хотя она и живет как бы на обочине, на кромке основной линии рода.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.