Глава 28. Основные выводы по Писаниям

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 28. Основные выводы по Писаниям

Проанализировав третью часть канона еврейской Библии во всем ее многообразии, мы можем вспомнить тезис Донна Моргана о том, что она представляет собой своего рода «диалог» с двумя первыми частями, Торой и Пророками, имевший место в контексте послепленного иудаизма (Morgan 1990). На самом деле вопрос о том, до какой степени контекст должен влиять на интерпретацию данных текстов, остается спорным. С уверенностью можно говорить лишь о следующем: (а) иудаизм в ту эпоху занимал маргинальное положение в условиях иной господствующей культуры; (б) контекст, в котором появились книги раздела «Писания», существенно обогатил творческую мысль евреев. Для того чтобы понять суть раздела «Писания», очень важно помнить об этих факторах. Столь широкий набор текстов отражает богатое разнообразие жизни и веры, не только допускавшееся в иудаизме послепленного периода, но и ставшее необходимостью. В то время в иудаизме, хорошо это или плохо, не существовало целого ряда институтов, таких, например, как монархия. Не обладал абсолютной властью над общиной и Храм. Следовательно, книги раздела «Писания», появившиеся в это время, отражают многочисленные попытки правдиво описать и придать определенный смысл жизни общины, причем все они равны по своей значимости и ни один из голосов так и не стал доминирующим, заглушив остальные. Подобный плюрализм — очень важная характеристика третьей части канона, особенно для современных христианских интерпретаций, когда самые разные обстоятельства толкают

Церковь к единению в стремлении преодолеть сбивающее с толку разнообразие. (Пятикнижие тоже вобрало в себя несколько разных тенденций, присущих разным «источникам»; разнообразие характерно и для пророческих книг: Книги Исайи, Иеремии и Иезекииля представляют собой не просто разные, но, возможно, соперничавшие друг с другом интерпретаторские традиции.)

Из–за столь богатого литературного разнообразия, отражающего различные настроения внутри общины и разные интерпретаторские традиции, очень трудно сделать общие выводы по третьей части канона. Тем не менее я рискну выделить три особенности, которые, на мой взгляд, характерны в той или иной мере для всех книг раздела «Писания».

1. Джек Майлз в своем любопытном «биографическом» описании Бога Ветхого Завета обратил внимание на относительную «пассивность Бога» в последних библейских книгах по сравнению с ранними книгами (Miles 1995). По его мнению, после драматической развязки Книги Иова Бог вмешивается в земные дела гораздо меньше. Затем Майлз очень загадочно характеризует Бога:

Во всех этих книгах Израиль сам заботится о собственной жизни. Элохим и Яхве все еще почитаемы, но их дом перемещается на небеса. От них почти не ожидают участия в земных делах. Закон Саваофа кодифицируется и переписывается, но гарантом его исполнения становится именно человек. Ежегодно воспроизводится религиозное действо, основанное на эпической истории отношений Израиля с его богами

(Miles 1995, 401).

Говоря об «Элохиме», «Яхве» и «Саваофе», Майлз имеет в виду всех «богов», удалившихся с арены человеческой жизни. По его мнению, в Песне Песней «мирской дух делает маргинальным не только Израиль, но и самого Бога» (там же, 405). Книга же Руфь подтверждает и укрепляет это «новое веяние»:

Таким образом, порой гнетущее молчание Господа Бога скрыто за все растущим шумом и гамом человеческой жизни. Бог молчит в Книге Плач Иеремии, Книгах Екклесиаста, Есфирь и в Книге Даниила. К счастью, он продолжает всего лишь молчать и в Книге Притчей Соломоновых, Песне Песней и в Книге Руфь. Его молчание не приобретает никакого нового импульса и не становится оглушительным. Он совершенно беззвучен. Взаимоотношения Бога с человеком уже никогда не достигнут накала, описанного в последних главах Книги Иова (Miles 1995, 405–406).

Майлз, к его чести, не позволяет собственным представлениям о Боге влиять на восприятие текста. Он признает, что в Книгах Ездры, Неемии и Хроник

внезапно, словно лишенная способности двигаться, пришвартованная к берегу лодка, покачивающаяся вперед–назад на поднимающихся волнах, мы снова оказывается захваченными историческим повествованием. Господь Бог снова занимает почетное место, хотя теперь Он скорее побуждает к действию, нежели действует сам. Его «возвышенные помышления», воспетые в псалмах, напоминающие о Его связи с физическим миром, теперь объективируются, присваиваются каждому члену общины. Эти помышления облекаются в форму письменного закона, о соблюдении которого все приносят клятву и под которым некоторые записывают свои имена. Ближайшие соседи относятся к Израилю враждебно, но и они признают, что нет бога, кроме Господа Бога Израиля. Так же поступает и царь Персии. Неемия ездит туда и обратно, постоянно находясь между Иерусалимом и Сузами, столицей Персии. На смену сынам Израиля в земле обетованной пришло мировое еврейство

(Miles 1995, 406).

Майлз шутливо называет Неемию «первым днем в спокойной жизни Бога»:

Несмотря на то, что Неемия — мужчина, он обладает всеми качествами Премудрости, появившейся на заре творения. В его самосознании чего–то недостает. Он более склонен сначала действовать, а потом размышлять о содеянном (если вообще размышлять). Он склонен обращать внимание на грех только после того, как тот совершен. Он становится воином лишь вынужденно. Во всех своих действиях он всего лишь возвращается к тому, чем его Создатель был во времена великих войн. Неемия не божество. Он не сын Бога. Но он — совершенное отражение, подобие, псевдовоплощение юного Яхве Элохима

(Miles 1995, 406).

Вовсе не обязательно одобрять художественный способ выражения Майлза, чтобы сделать важные выводы из его наблюдений. Действительно, в книгах третьей части канона отношение Израиля к Богу, считавшемуся центром исторической активности, сильно изменилось. Судя по всему, как отметил Джейкоб Ньюзнер в своей работе по истории иудаизма периода Второго Храма, по мере смещения иудаизма из центра политической жизни на периферию Бог Израиля проделал тот же путь (Neusner 1973). Книги Писаний, в отличие от Торы и Пророков, гораздо больше склонны к рефлексии, нежели к рассказу о непосредственной божественной активности, к описанию удаленности, в противоположность непосредственному вмешательству ГОСПОДА, как это последнее многократно описывается в более ранних текстах. Подобное дистанцирование было характерно для иудаизма, занимавшего в то время маргинальное положение. То же самое можно отметить и в отношении христианства, попавшего в условия, когда непосредственное вмешательство часто принимает форму благочестивого предрассудка:

Мне не нужно ни видений, ни пророческих озарений, ни внезапно приподнятой завесы, ни ангелов, ни разверзшихся небес, лишь избавь от замутненности мою душу

(Croly 1982, 482).

Конечно, подобные настроения не характерны для Книги Даниила, поскольку ее автор переживал видения и, возможно, пророческие озарения. Но это лишь еще одно напоминание нам о сложности и разнообразии текстов, не признающих упрощения. В одном Майлз, безусловно, прав: в поздних книгах еврейского канона наивность древних еврейских преданий не получает особой поддержки.

2. Все это позволяет Майлзу заключить: «Наконец–то евреи начинают сами заботиться о собственной жизни» (Miles 1995, 401). Не имея возможности положиться на «прямое вмешательство» ГОСПОДА, как это делали их прославленные предки, евреи были вынуждены сосредоточиться на человеческой истории, на выборе и ответственности людей, наделенных верой, отвагой и свободой. Если текст Писаний говорит о размышлении и поиске, если Бог Писаний вдохновляет, но не действует, то люди вынуждены действовать сами, на свой страх и риск. Лучший пример человека деятельного, образец еврейской общественной активности, вне всяких сомнений, — Есфирь. О ней Ричард Хоуард пишет:

Я узнал, что именно люди, а не ГОСПОДЬ, спасали евреев. Поэтому и удовольствие от чтения Книги Есфирь — это было удовольствие узнать о том, что существует сила, не зависящая от политики, вроде силы, описанной в литературе премудрости, хотя некоторые и могут считать ее литературой глупости. Эта сила простым и чудесным образом выставляет на передний план и являет взору личность — бедное, беззащитное и все же, как оказывается в конце концов, непобедимое человеческое тело… Эта история намного проще, древнее, примитивнее. Это не просто история о храброй женщине, спасшей еврейский народ. Она напоминает, откуда–то из глубины бессознательного, о неоспоримой силе человеческого тела, которую невозможно спрятать за художественным описанием

(Howard 1989, 416–417).

Есфирь, конечно, идет на крайнюю степень риска. Но за Книгой Есфирь следует Книга Даниила, в которой, напротив, евреям напоминают о тщетности «какой–либо человеческой помощи» (Дан 11:34).

Начиная с Книги Даниила история становится по преимуществу человеческой историей. Как показал Герхард фон Рад, предания об активной роли человека в истории появляются у Израиля очень рано (von Rad 1966, 166–204). Но теперь, по мере того как ГОСПОДЬ становится еще более далеким и таинственным, сфера человеческой ответственности и возможностей значительно расширяется. Более того, беспокойный Иов превращается в провозвестника появления еврея нового типа. Подчеркивание роли человека в персидский период — решающий момент в описании тех событий, когда все зависит от Кира и ему подобных (см. Ис 44:28; 45:1, Дан 1:21; 6:28; 10:1; многократно в Книге Ездры; 2 Пар 36:22–23; преемники Кира упомянуты в Книгах Аггея, Захарии, Даниила и Ездры). Конечно, можно заметить, что уже во времена Моисея, вместо постоянного «Я, Я, Я», в Ис 3:10 Бог говорит: «Я пошлю тебя к фараону» (курсив мой. — В. Б.). Если обратиться к Новому Завету, то можно обнаружить, что Иисус из Назарета, «подлинно человек», безусловно, наделенный качествами, присущими «подлинно Богу», называется «воплотившимся словом». Таким образом, значимость человеческой воли не является исключительной характеристикой книг, входящих в третий раздел еврейской Библии, однако, поскольку Бог находится в тени, выражается в них наиболее ярко. Третья часть канона — очень важное свидетельство о пути, идя по которому верующие евреи, равно как и многие после них, становятся основными действующими лицами собственной истории.

3. Наконец, мне хотелось бы показать, почему Пс 1 может считаться введением не только к Книге Псалмов, но и ко всей третьей части канона. При этом, учитывая разнообразие входящих в эту часть книг, следует помнить, что любое подобное предположение всегда остается лишь предположением. В Пс 1 ясно и недвусмысленно говорится о преимуществе изучения Торы и следования ей как единственному источнику жизни и благополучия. В этом псалме противопоставлены праведник, следующий предписаниям Торы и поэтому преуспевающий, и грешник, пренебрегающий Торой, который будет за это «разметан ветром» в день суда. Главная идея этого псалма, берущая корни в девтерономической богословской традиции, заключается в том, что послушание Торе порождает свою особую «сферу влияния» (Koch 1983, 79). В качестве некой отправной точки я хотел бы обратиться к тезису Герхарда фон Рада о том, что Второзаконие и связанная с ним интерпретаторская традиция восходят к учению левитов, чья традиция Торы противопоставлена более элитарному учению ааронидов (von Rad 1953).

Влияние девтерономическо–левитского учения Торы легко прослеживается в литературе послепленного периода, вершиной которой по праву считается Книга Ездры, «учителя закона Бога небесного» (1 Езд 7:12, Неем 8:7–8). Основной принцип послепленного иудаизма можно сформулировать следующим образом: верность учению Торы как основа преуспевания, зависящего от Бога небесного.

Бесспорно, именно эта идея послужила основой для создания окончательной версии Книги Псалмов (Miles 2000, 318–336). Более того, те же мотивы пронизывают Книгу Притчей и Книгу Иова, хотя в Книге Притчей речь скорее идет о премудрости, нежели о Торе. Однако, как показал Вайнфельд, Тора и премудрость не так уж сильно отличаются друг от друга: и та и другая основывают свое понимание реальности на принципе «поступок–следствие» (см. Втор 4:7–8) (Weinfeld 1972). Более того, Книга Иова пытается бороться с подобными идеями, критикуя учение Торы и литературы премудрости.

Заканчивая анализ раздела «Писания», можно предположить, что девтерономическо–левитские представления Пс 1 действительно сильно повлияли на входящие в этот раздел книги. Книга Даниила, без сомнения, сильно отличается по структуре от 1 Пс, Книги Притчей и Книги Иова. Однако можно выделить три объединяющие их черты.

(а) В Дан 1 Даниил изображается евреем, полностью соблюдающим предписания Торы, отказывающимся нарушить хотя бы одно из правил, касающихся ритуальной чистоты.

(б) В Дан 4:27 Даниил наставляет вавилонского царя в терминах пророческой традиции Завета.

(в) Самым важным оказывается тот факт, что в молитве Даниила (гл. 9) Тора называется центром веры и надежды Израиля:

А у ГОСПОДА Бога нашего милосердие и прощение, ибо мы возмутились против Него и не слушали гласа ГОСПОДА Бога нашего, чтобы поступать по законам Его, которые Он дал нам через рабов Своих, пророков. И весь Израиль преступил закон Твой и отвратился, чтобы не слушать гласа Твоего; и за то излились на нас проклятие и клятва, которые написаны в законе Моисея, раба Божия: ибо мы согрешили пред Ним. И Он исполнил слова Свои, которые изрек на нас и на судей наших, судивших нас, наведя на нас великое бедствие, какого не бывало под небесами и какое совершилось над Иерусалимом. Как написано в законе Моисея, так все это бедствие постигло нас; но мы не умоляли ГОСПОДА Бога нашего, чтобы нам обратиться от беззаконий наших и уразуметь истину Твою

(Дан 9:9–13).

Тору нельзя назвать объектом основного внимания в Книге Даниила, хотя, безусловно, размышления о ней лежат в основе данной литературы.

В традиции Книг Ездры, Неемии и Хроник верность Торе считается необходимым условием для жизненного благополучия. Герхард фон Рад выделил несколько групп наставлений, оформленных как комментарии на древние тексты, призывающие к послушанию, прежде всего — к послушанию Торе (von Rad 1966, 267–280). Показательно, что почти все эти поучения вкладываются в уста левитов.

Следовательно, я хотел бы высказать предположение, что основное внимание Ездры–книжника и основная линия интерпретации в Книгах Хроник тесно связаны с девтерономическо–левитским учением Пс 1 (von Rad 1962, 347–354). Более того, автор 2 Пар делает кульминацией своего произведения, так же как до него Девтерономист, восхваление Иосии, ставшего воплощением верности Торе и идеально соответствующего описанию Пс 1:

Когда вынимали они серебро, принесенное в дом ГОСПОДЕНЬ, тогда Хелкия священник нашел книгу закона ГОСПОДНЯ, [данную] рукою Моисея. И начал Хелкия, и сказал Шафану писцу: книгу закона нашел я в доме ГОСПОДНЕМ. И подал Хелкия ту книгу Шафану… Когда услышал царь слова закона, то разодрал одежды свои… Прочие деяния Иосии и добродетели его, согласные с предписанным в законе ГОСПОДНЕМ, и деяния его, первые и последние, описаны в книге царей Израильских и Иудейских

(2 Пар 34:14–15, 19; 35:26–27).

Переход от заключительных ремарок о царе Иосии (2 Пар 35:26–27) и описания разрушения Иерусалима (36:15–21) к обещанию, записанному во 2 Пар 36:22–23 оставлен без каких бы то ни было комментариев, так же как и параллельный ему переход в 4 Цар 25:1–21. Тем не менее очевидно, что эта традиция мыслит именно в категориях Торы, считая ее дверью в будущее, так что учение Ездры, следующее за обетованием 2 Пар 36:22–23, звучит вполне предсказуемо, хотя в целом эти книги принадлежат к двум разным традициям. Таким образом, по моему мнению, раздел «Писания» обрамляют Книга Псалмов, Книга Притчей и Книга Иова в начале, и Книги Даниила, Ездры и Хроник — в конце. Все они фокусируются на Торе как ключе к будущему.

Я не хочу приписывать такого внимания к Торе пяти свиткам Мегиллот. Тем не менее, если слово «Тора» понимается не как «Закон», даже не как «заповеди», а как «всестороннее наставление», то даже пять свитков превращаются в текст, благодаря которому маргинальная община может осознать себя как народ ГОСПОДА.

Итак, благодаря своей сосредоточенности на Торе книги третьей части канона призваны сформировать и поддерживать существование общины с весьма определенной идентичностью. Этические идеи и образы, пронизывающие эти тексты, порой противоречат общепринятым, из–за чего община, постоянно противодействующая давлению господствующей культуры, иногда выглядит неловко в глазах остального мира (Neusner 1987). В той мере, в какой Церковь на Западе, будучи отделенной от государства, должна заботиться о противопоставлении себя миру воинствующего потребительства, эти тексты mutatis mutandis[23] могут снова оказаться ей полезными для утверждения в мире собственной индивидуальности и обычаев, как это было раньше, во времена библейского иудаизма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.