Глава 14. Черная сторона Кайласа

Глава 14. Черная сторона Кайласа

— Вы какой цвет больше всего любите? — спросил Рафаэля Юсупова Сергей Анатольевич Селиверстов, когда мы вечерком уютно расположились на редкой травке рядом с палаткой, поставленной под северной стороной Кайласа, которую ламы называют «черной» (духовно!) стороной.

— Ты что, на черный цвет намекаешь? — недоуменно вскинул брови Юсупов.

— Да нет. Просто я заметил, что Вы в Уфе очень часто носите черную рубашку с черными брюками. Человек в черном, как говорится, — хихикнул Селиверстов.

— Понимаешь, черную рубашку стирать не надо каждый день.

Я ведь холост.

— А я стираю! — Селиверстов горделиво вскинул подбородок.

— Черные рубашки тоже стираешь?

— Я не ношу черных рубашек. Тем более таких как у Вас — с какими-то дурацкими дамскими вышивками на воротнике и лацканах.

— Зато я не ношу голубых рубашек, — парировал Рафаэль Юсупов. — А ты, Сергей Анатольевич, как я заметил, носишь.

— Цвет рубашки не является критерием сексуальной ориентации человека, — многозначительно произнес Селиверстов. — Вон, Боря Моисеев, ведь не в голубом костюме поет, а в розовом или…

— Под розового канает, что ли?

— Не надо оскорблять талантливого актера. Он одевает одежду того цвета, который его возбуждает, чтобы…

— Значит, ты надеваешь голубую рубашку, чтобы… — ехидно вставил Рафаэль Юсупов.

— Не надо дешевых намеков! Человек в творческом порыве обязательно входит в состояние возбуждения. А оно, возбуждение — то, взламывает все препятствия и условности, чтобы вскрыть те пласты духовной энергии, которые называются талантом. Талант, Рафаэль Гаязович, надо вскрывать…

— Как чирей, что ли?

— Не как чирей, а как пласт духовной энергии, — невозмутимо ответил Селиверстов. — А для вскрытия пласта…

— Чего?

— Пласта.

— А-а-а…

— Так вот, — продолжал Селиверстов, — для вскрытия пласта талантливой энергии…

— Какой энергии? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов.

— Талантливой.

— А-а-а…

— Я хочу сказать, — Селиверстов насупился, — что для вскрытия пласта таланта… м… м… пласта талантливой энергии… м… пласта духовной энергии, таящей в себе талант…

— Не понял, какого все же пласта?

— Короче, без возбуждения нет таланта, — обрезал Селиверстов.

— А какое возбуждение лучше вскрывает, по-твоему, талант? — спросил Рафаэль Юсупов.

— Любое! — ответил Селиверстов. — Любое возбуждение способно вскрыть талант. Талант есть у всех, но не все люди умеют возбуждаться.

— Значит, бестолковые и блеклые — это люди, которые не умеют возбуждаться. Так, что ли?

— Так.

— Значит, и в сексе…?

— Да.

— А как возбудиться можно?

— Да хотя бы за счет цвета, — ухмыльнулся Селиверстов.

— Цвета, например, постели, что ли? — тоже ухмыльнулся Рафаэль Юсупов.

— Да хотя бы цвета постели. Или цвета стен, или…

— Рубашки?

— Рубашки тоже или… белья.

— И какой цвет предпочтительнее для возбуждения?

— Объясняю, — лицо Селиверстова стало серьезным. — Черный цвет — это никакой цвет, то есть цвет, которого нет. Поэтому если ты одет во все черное, то ты никого не возбуждаешь.

— Неужели?

— Да. Ты как черная дыра смотришься.

— А…а… А если во все белое одет?

— Вот на Вас, Рафаэль Гаязович, я вижу, белая маска надета.

Кстати, зачем Вы ее надели? Пылевых бурь ведь здесь, в горах, нет.

— Да так уж, по привычке надел.

— Вы в ней, в белой маске-то, как смерть смотритесь.

— Как что?

— Как смерть. Да еще и в черных очках.

— Ну ты уж слишком.

— Белый цвет, — Селиверстов поднял указательный палец, — есть объединенный цвет всех цветов радуги. То есть, это как бы деиндивидуализированный цвет. Странно, что коммунисты выбрали в качестве символа красный, а не белый цвет — у них ведь все общаковое. Хорошо, что Троцкого ледорубом зарубили, а то, если бы он пришел к власти, и жены бы стали общаковыми. Поэтому Вы, Рафаэль Гаязович, в белой маске смотритесь не как индивидуальность, а как общественное… создание. Возбудиться при виде такого общественного… человека, извините, довольно трудно. Это то же самое, что возбудиться на толпу людей; среди нас, к сожалению, в отличие от йогов, нет людей, способных любить человечество вообще, люди любят индивидуальности…

— А при чем тут цвета?

— Да при том, что каждый человек любит какой-то свой цвет и возбуждается при виде этого цвета. Вот шеф, например, — Селиверстов показал пальцем на меня, — возбуждается от оранжевого цвета, а я возбуждаюсь…

— При виде голубого, что ли?

— Да нет, я люблю… розовый.

— Ха…

— Попрошу без намеков, пожалуйста! Розовый цвет — это цвет нежности, цвет ласки, цвет утреннего рассвета…. Каждый человек настроен на свою индивидуальную волну, и эта волна определяется любимым им цветом, который придает человеку индивидуальные качества, именно те качества, которые у него просыпаются при виде любимого цвета.

— Тогда получается, что ты, Сергей Анатольевич, нежный и ласковый человек, — Рафаэль Юсупов усмехнулся.

— Да. А что?

— Да ничего. Просто иногда…

— Иногда — это не всегда, — гордо произнес Селиверстов.

— Ну ладно тогда.

— Физики утверждают, — Селиверстов, вспоминая, прищурил глаза, — что существует фантом организма, состоящий из подвешенной в пространстве тонкой энергии…

— Не подвешенной, а структуризированной в пространстве, — перебил его Рафаэль Юсупов.

— Пусть будет так. Какая разница? Так вот, эта… структуризированная или… подвешенная в пространстве энергия фантома имеет склонность разлагаться на цвета…

— Разлагаются только трупы, — опять перебил его Рафаэль Юсупов, — в данном случае происходит процесс дифракции.

— Не перебивайте меня! Итак, фантом может разложиться…

— Селиверстов опасливо взглянул на Юсупова, — на цвета радуги: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый, которые отличаются по длине волны. Красный цвет имеет самую длинную волну, фиолетовый — самую короткую. Но самое главное состоит в том…

— В чем?

— В том, что этот фантом, разложенный на цвета, может в определенных условиях начать созидать материю по принципу перехода живой энергии в живую материю.

— А кто это доказал? — скептически спросил Юсупов.

— Не помню кто. Но об этом я читал где-то. Какой-то знаменитый физик писал. Выяснилось, что та часть фантома, которая характеризуется красным спектром, способна созидать наиболее грубые живые ткани, а фиолетовая часть — наиболее нежные.

— Как ты? — нелепо пошутил Рафаэль Юсупов.

— Поэтому, — невозмутимо продолжал Селиверстов, — цвета носят созидательный характер. И там, где есть цвета — там есть жизнь, а там, где нет цветов — там нет жизни или… есть Ничто. А Ничто не есть просто смерть, Ничто — это духовная смерть. Отсюда какой можно сделать вывод?

— Какой?

— А то, что северная сторона Кайласа не зря названа Черной Стороной. Это сторона, которая олицетворяет Ничто или страшною духовную смерть. Йоги, которые обладают тонко-энергетическим зрением, знают это.

— Ну… — скепсис просквозил в голосе Юсупова.

— Что ну? Что ну?

Вы бы, Рафаэль Гаязович, пореже черную рубашку с дамскими вышивками носили, — резко бросил Селиверстов.

— А ты бы голубую, — в ответ бросил Юсупов.

Друзья, отвернувшись друг от друга и пошевеливая туристическими ботинками, стали смотреть по сторонам.

Я понимал, что ламы и йоги не зря назвали эту сторону Кайласа Черной Стороной. Что-то загадочное и черное таилось здесь.

Я вспомнил, что лама Кетсун Зангпо рассказывал легенду о греховной борьбе двух божественных людей — Миларепы-йога и Бонпо-йога — на вершине священного Кайласа, когда Минарепа-йог смог сбросить с вершины Бонпо-йога на северную сторону священной горы, чем навлек туда божью кару — демонические силы, после чего северная сторона Кайласа «почернела».

Я поднял голову и посмотрел на северную сторону Кайласа. Она сверкала белизной снега и была отнюдь не черной. Я попросил Сергея Анатольевича Селиверстова попозировать и сфотографировал вместе с ним «черную» сторону Кайласа, после чего принялся зарисовывать ее.

Было видно, что северная сторона представляла собой практически полный обрыв или, может быть, очень крутой склон градусов этак в 80-85°. Этот обрыв, испещренный какими-то слегка выступающими треугольниками, имел форму пологой чаши. Мне Даже удалось замерить по компасу кривизну данной «чаши»: она составляла ориентировочно 30°.

Я, что было сил, присмотрелся к вершине Кайласа и заметил, то на ней лежит шапка снега, под которой угадывалась ровная плоская площадка. Сильные и в то же время смутные мысли забродили в моей голове, как бы подчеркивая значимость этой плоской площадки на вершине Кайласа.

— Значит, на этой площадке боролись Миларепа-йог и Бонпо-йог, — подумал я и тут же ощутил нелепую несерьезность такой мысли.

В то время я еще не знал, что наши тщательные и многотрудные послеэкспедиционные расчеты приведут нас к выводу о существовании на вершине Кайласа плоской квадратной площадки, анализ которой с точки зрения различных и разрозненных древних мифологий, позволит восстановить сказочную, но… вполне возможную (кто знает?!) историю выживания человечества во время всемирных катаклизмов.

А еще в то время я и представления не имел о том, что сверкающий передо мной Кайлас был построен в системе легендарных пяти элементов как пятый элемент, как… Человек. Но об этом… Я прошу прощения у Вас, дорогой читатель, что мне придется опять и уже в который раз написать фразу «но об этом Вы прочитаете в следующем томе этой книги». Но мне, как говорится, деваться некуда, кроме как попросить Вас, дорогой читатель, подождать выхода следующего тома, который, как я надеюсь, все же напишу, чтобы подытожить данные по Городу Богов.

Вечерняя прохлада начала сменяться леденящим тибетским ночным холодом. Я поежился. О, как мало я знал тогда! Тогда я всего-навсего рассуждал о том, что демонические или черные силы северной стороны Кайласа присутствуют здесь не зря, поскольку в нашем трехмерном мире понятие «Прогресс» заложено как борьба добрых созидательных сил с темными негативными силами, где негативные силы выступают в качестве своеобразного стимулятора. Я перебрал в голове вехи моей научной карьеры и вдруг понял, что без научных оппонентов, завистников и злопыхателей я бы, возможно, успокоился или, что еще хуже, стал бы считать себя гениальным или великим.

— Спасибо вам, завистники и злопыхатели! — прошептал я. — Как хорошо, что вы есть! Вы ведь несете на себе тяжесть внутренних негодований из-за своей научной неполноценности, вы тяжело страдаете при виде успехов ненавистного вам прогрессивного ученого, не спите ночами, придумывая смертные кары ему… и все это ради общечеловеческого прогресса, чтобы выполнить свою предопределенную кармой функцию — быть «стимулятором» кого-то, того, кому Бог дал способность творить. Вы, дорогой завистник, являетесь эталоном того, каким не надо быть… для него. Но такая уж у Вас карма: где-то в той жизни Вы так нагадили, что Бог уготовил при следующей жизни Вам суровое наказание — мучиться всю жизнь от накатывающих волн и глухого ропота своей никчемности при виде человека, наделенного Богом светлыми и яркими способностями. Подсознание шепчет Вам, что Вы живете не под «божественной звездой», а Вас, дорогой завистник, умным и хитрым путем тоже используют ради прогресса, но… как «обреченный стимулятор» или как «черный эталон». Спасибо Вам, дорогой завистник! У Вас нелегкая доля в нашем бренном трехмерном мире.

Я еще раз посмотрел на Кайлас. Смеркалось. В последних лучах солнца Кайлас казался живым. Я явственно почувствовал, что мой разум ничтожно слаб перед Его Разумом. Но я не завидовал Ему. Я восторгался Им, и… восторгался искренне.

— Эх! — воскликнул я про себя, почувствовав, что мои брови по-детски собрались на переносице. — Эх, увидеть бы четырехмерный или пятимерный Кайлас! Как, интересно, он будет выглядеть тогда?! А какой, интересно, он — четырехмерный мир, или… пятимерный мир?

Я романтично захлопал глазами, ощущая сладость детского восторга. Я даже приподнял козырек своей фуражки, чтобы, как подросток, почувствовать дееспособность взрослого человека с сохранением детской восторженности миром, когда и ты, прыщавый юнец, что-то уже можешь… в этом новом для тебя мире.

— А может быть, может быть… — в глубине души стал бормотать я, — в том четырехмерном мире нет зависти, нет злопыхательства?! Может быть, необходимость постоянного и натужного прогресса внедрена в сознание загадочных четырехмерных людей как естественное состояние, подобное тому, как в нас внедрена необходимость дышать, кушать или ходить?! Может быть, там нет несчастных и обделенных завистников, существующих только ради стимуляции… тебя?! Жалко ведь их, завистников-то!

А утром я проснулся с тревогой в душе. Я потер свои опухшие веки и пошел умываться. Холодная вода взбодрила меня. В голове всплыли слова ламы Кетгуна Зангпо о том, что черный и голубой цвета — это цвета, направленные на воду. Вытерев лицо похожим уже на половую тряпку полотенцем, я посмотрел на воду ручья, в котором я умывался, протекавшего рядом с «черной» стороной Кайласа. Вода этого ручья не показалась мне плохой; ручеек весело бежал, расплескивая волны на крупных камнях. Журчание было ласковым и уютным. А на душе было грустно.

Я провел рукой по осунувшемуся лицу. Лицо было теплым. В области виска я ощутил пульсацию артерии: она, эта артерия, ритмично стучала, напоминая о том, что кровь еще течет в моих жилах.

Я отложил в сторону задрипанный полиэтиленовый мешок с умывальным набором и раскисшим мылом, засунул руки в карманы анорака и уставился куда-то в точку, отвернувшись от Кайласа. — Шеф, стой так! Я тебя сфотографирую на фоне Кайласа! — закричал Равиль.

Я постарался сделать веселое и залихватское лицо, но у меня это не получилось. Что-то изнутри давило и вводило в состояние грусти. Усилием воли я постарался понять причину грусти, но не смог. А грусть все свербила и свербила мою душу.

Я еще раз провел рукой по щеке, ощутил тепло своего тела и вдруг просто и ясно понял, что сегодня я пойду в Долину Смерти.