Предисловие

Предисловие

Характер предлагаемой книги можно определить стандартным образом и достаточно точно как научно-популярное издание: она, прежде всего, рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся вероучением и историей Православия, однако при этом автор всячески старался избегать излишнего упрощения при изложении серьезных и тонких вопросов, неизбежно возникающих в связи с такой темой. Хорошо известно, что подобные упрощения даже при самых благих намерениях нередко существенным образом искажают смысл сказанного и могут привести к грубой профанации, чем, к сожалению, грешат многие труды советского и постсоветского времени, вышедшие в России и посвященные различным проблемам религии. Последнее обстоятельство также явилось одной из основных причин, побудивших автора написать эту книгу.

В первоначальном варианте ее содержание предполагалось ограничить историей Православия в России, установив для излагаемого материала жесткие пространственные и временные рамки, в описанных событиях практически не упоминая о роли сил, источник которых «не от мира сего», иначе говоря, – о благодати. В результате такого подхода картина возникновения и становления Православия, лишенная «божественного измерения», оказалась плоской и совместимой разве что с идеологией пресловутого исторического материализма, методы которого, по мнению подавляющего большинства современных историков, полностью разделяемому автором, малопригодны для написания даже обычной светской истории, не говоря об истории религии. Так возникла необходимость дополнить чисто исторический аспект рядом других – богословским, философским, культурологическим, а пространственные и временные рамки значительно расширить, оставив центральной темой книги русское Православие.

Надо признать, что реализация нового замысла привела к серьезным затруднениям, связанным со спецификой различных планов книги. Дело в том, что философские построения оперируют категориями разума, используют аппарат логики, пусть диалектической, интуитивистской, но со своим стилем и языком, которые отличны от языка и стиля изложения, например, богословских утверждений на ту же тему, где догматы веры – «аксиомы» религии – основаны исключительно на текстах Священного Писания, слова Божия, и никакие доводы рассудка не в состоянии их поколебать или изменить в них хотя бы букву. Поэтому такой многослойный «пирог», чтобы оказаться «съедобным», требует соответствующих разъяснений в тексте, а главное, четкой согласованности разных аспектов, иначе он превратится в винегрет. Непревзойденным образцом «симфоничности» различных планов для книги об истории религии является творение блаж. Августина «О граде Божием», созданное более полутора тысяч лет назад и поныне восхищающее читателей глубиной содержания, тончайшим психологизмом и феерической яркостью стиля (подобным же образом его знаменитая «Исповедь» остается недостижимой для многочисленных последователей, включая Абеляра, Руссо, Толстого, не говоря об авторах помельче, писавших на эту тему). Для обозначения самосогласованности объектов различной природы (в том числе различных планов книги) подходит древнегреческое слово «синергия». Термин «синергия», как и его синоним «симфоничность», издавна использовался в православном богословии, а в последнее время диапазон его применения не случайно значительно расширился, перейдя из области богословия и религиозной философии в естественные науки, где недавно появился новый раздел «синергетика», который изучает процессы самоорганизации в сложных системах с обратной связью, состоящих из объектов различной природы (подобные системы встречаются в физике, химии, биологии, математике и механике). Необходимость самосогласования различных явлений или понятий, часто противоположных по своей сути и смыслу, неизбежно возникает, если человек стремится постичь абсолютное, безусловное, которое его разум вместить не в состоянии. Для описания подобной ситуации И. Кант использовал термин «антиномия». Разрешение таких противоречий, насколько это вообще возможно, требует особой логики, логики интуитивистской, диалектической, но не имеющей ничего общего с печально известным диалектическим материализмом.

Корни диалектического мышления уходят в доисторические времена, когда наиболее проницательные представители рода человеческого почувствовали двойственность, лежащую в основании окружающего мира, почувствовали интуитивно, поскольку логика в нашем понимании была им неведома. Диалектический взгляд на природу – главный элемент мифологии; ведь миф вовсе не сказка («сказка – ложь, но в ней намек», как писал Пушкин), а подлинная переживаемая человеком реальность, которую, правда, не удается до конца постичь разумом и адекватно выразить словами – отсюда кажущаяся фантастичность мифологической картины мира. Насколько можно судить по имеющимся источникам, диалектическая логика, требующая определенного уровня интеллекта и его изощренности, возникла и начала интенсивно развиваться в течение исторически короткого интервала времени, названного К. Ясперсом «осевым» (его пик приходится на VI–IV вв. до н. э.), когда человечество испытало небывалый духовный подъем, вызвавший появление новых религий и культур: даосизма и конфуцианства в Китае, буддизма в Индии, пророческой эпохи в иудаизме, античной культуры Древней Греции. Все это, особенно пророки и греческая философия, стало важнейшим этапом, подготовившим приход христианства.

В подтверждение сказанного сперва приведем выдержку из первых двух параграфов «библии» даосизма, трактата Лао-цзы «Дао де цзин» («дао» буквально переводится как путь, но чаще всего оно означает проявление небесной воли): «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао… Начало неба и земли безымянно, обладающее именем – мать всех вещей… Когда узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию». Но тут же утверждается единство этих противоположных понятий: «Оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями».

Буддизм утверждает, и это выражает его основной принцип, что в мире нет ничего вечного и неизменного: всё живое и неживое возникает в результате соединения так называемых дхарм, отдельных свойств, которые придают предметам форму, цвет и другие качества, определяют физиологию и психику живых существ. Со временем любые объекты, даже боги, распадаются, а освобожденные при распаде дхармы образуют другие предметы или существа, кажущиеся непросвещенному сознанию новыми; так возникает майя-иллюзия полноценной эволюционирующей жизни. Но наряду с этой каруселью дхарм, вернее вне ее, над ней существует Нирвана – вожделенная цель стремлений каждого буддиста. Погрузившись в полную Нирвану (буддизм допускает существование нескольких уровней Нирваны), человек переходит в блаженное состояние вечного покоя и абсолютной свободы, он растворяется в космическом сознании подобно капле, попавшей в океан. Таким образом для буддиста спасение есть освобождение от неизбежных страданий изменчивого мира явлений, страстей и «колеса сансары» – перерождений. В это же время на противоположной части Евразийского континента, в Греции, один из «отцов диалектики», Гераклит Эфесский, предложил картину мира, очень похожую, а местами даже совпадающую с описанной выше. Наряду с постоянной изменчивостью (знаменитое «рагИ: а гЬеЬ> – «всё течет») и утверждением о невозможности дважды войти в одну и ту же реку, Гераклит обнаружил истинную и вечную сущность, не позволяющую миру превратиться в полный хаос и придающую жизни смысл. Это – Логос, что буквально означает

Слово, а вернее – речь с ее смысловым содержанием, божественное слово, мировой разум, всеобщий закон. Логос у Гераклита осуществляет единство всех изменчивых вещей, но сам такой вещью не является. При этом Логос и текучий мир вещей у Гераклита едины, несмотря на их противоположность, что характерно для пантеизма: «Не мне, но Логосу внимая, мудро признать, что все – едино: делимое – неделимое, рожденное – нерожденное, смертное – бессмертное», и далее: «Все – одно и из одного – все», «Бог есть день и ночь, зима и лето, война и мир, сытость и голод, в нем – все противоположности». Эта интуиция всеединства лежит в основе большинства мистических мировоззрений, особенно пантеистических – достаточно вспомнить знаменитый принцип позднего индуизма «ты есть То». Внутренней пружиной миропорядка, гармонии нашего мира Гераклит считает борьбу противоположностей: «Враждующее соединяется, прекрасная гармония возникает из разногласных тонов, и все происходит через борьбу». Для иллюстрации такого «симфоничного» единства противоположных понятий он использовал метафору лука и лиры: лук – символ войны и смерти, лира – мирной жизни, но они едины, поскольку имеют общую основу – натянутую струну. Греки называли Гераклита Темным за парадоксальность его учения и афористичность стиля. Сократ высоко ценил дошедшие до него тексты Гераклита, хотя сам превыше всего ставил четкость и ясность доводов разума. Согласно Диогену Лаэртскому, он отозвался о прочитанном так: «Что я понял – прекрасно, а чего не понял, по-видимому, тоже» (есть вариант: «а чего не понял, наверное, еще лучше»). Развитие идеи Гераклита о взаимосвязи Логоса и изменчивого мира вещей и явлений можно найти в антиномии Единого и многого у Платона, а затем в завершающем античную философию неоплатонизме, о котором будет подробно рассказано в основном тексте книги, поскольку понятия и категории этой поразительной философской системы стали адекватным языком для христианского богословия (но лишь языком, не более того, т. к. сам неоплатонизм целиком стоит на почве язычества и в свое время был одним из опаснейших идейных врагов христианства, а также основой многих ересей).

Базилика Благовещения. Назарет

В одном ряду с антиномиями Единого и многого, бесконечного и конечного, Бога и мира стоят такие пары понятий, как религиозная вера и разум, духовное и материальное, с которыми связаны важные богословские и философские проблемы, занимавшие умы многих мыслителей разных времен, но и сегодня все еще далекие до своего окончательного решения, если вообще такое решение возможно. Обсуждению этих, по словам Достоевского «проклятых вопросов», будет уделено значительное место в соответствующих разделах книги, здесь лишь обратим внимание читателей на исключительную важность согласования внутри названных антиномий. Действительно, попытки противопоставить веру разуму, материальное идеальному, а тем более жестко их разделить, гипертрофируя одно за счет другого, таят в себе реальную опасность, и нередко это приводило и продолжает приводить к трагическим последствиям. Подобной трагедией, согласно известному библейскому рассказу о грехопадении наших прародителей, начиналась история человечества. Нарушив строгий запрет Бога и соблазнившись словами дьявола «будете, как боги», если вкусите с древа познания, иначе говоря, сможете обойтись без помощи Бога и жить только своим собственным разумом, Адам и Ева совершили страшный грех своеволия и непослушания. Тем самым они навлекли на себя гнев Божий и Его проклятие, в результате чего болезненно изменилась природа первых людей, их потомков и всего творения («проклята земля за тебя»), а в мир вошли зло и смерть. Это лишь один из главных аспектов сложнейшей богословской проблемы грехопадения, связанный с антиномией разума и покорности воле Божьей, безграничной веры в Него. В основном тексте книги будут подробно рассмотрены некоторые другие важные ее аспекты, например, каковы причины того, что, по утверждению ап. Иоанна, «весь мир лежит во зле», как вообще возможно существование зла в мире, сотворенном всеблагим и всемогущим Богом, и какую роль в возникновении зла играет дарованная человеку свобода воли. Разлад между религиозной верой и разумом, доходящий порой до вражды и полного отрицания веры разумом или разума верой, можно проследить на протяжении всей истории человечества. Этот губительный разлад испытал на себе древний мир, а в первые века христианства он явился источником многих ересей, наиболее известной из которых стал гностицизм.

Весьма поучительно проследить историю взаимоотношений религиозной веры и разума со времени европейского Возрождения до наших дней, т. е. в период наиболее острого их разделения и вражды. Согласно расхожему мнению, Возрождение представляет собой попытку вернуться к античному мировоззрению, возродить свободу мысли и раскованность ума после «темных» веков средневековья с их религиозным мистицизмом и тиранией христианской Церкви, которая в борьбе с инакомыслием не пренебрегала зверствами инквизиции. Однако сходство Возрождения с античностью во многом натянуто и поверхностно, чем, впрочем, обычно грешат сравнения эпох, хронологически далеких друг от друга. Античность еще не знала четкого разделения естественных наук и философии – была единая натурфилософия, а философия у крупнейших мыслителей неотделима от богословия, так что вера и разум, как правило, мирно сосуществовали. Правда, казнь Сократа, знаковое событие в истории античной и мировой культуры, явилась, по сути, результатом борьбы общественных настроений с разумом, посягнувшим на принятую афинянами мораль и традиционные религиозные представления, некоторые из которых не смогли выдержать испытания, спасовав перед разрушительным сократовским анализом. Во времена Возрождения противостояние религиозной веры и разума принимает новые формы и небывалый размах. Опьяненный могучим потоком творческой энергии, обильно рождавшим великие произведения искусства и литературы, замечательные научные открытия, человек Возрождения легко соблазнялся, подобно своим прародителям, дьявольским «будете, как боги». Результатом такого соблазна стало пренебрежение верой и отвращение от Бога, что привело к состоянию общества, которое в монографии А.Ф. Лосева «Эстетика Возрождения» названо титанизмом, а его проявление описано в виде яркой картины: «Всякий титан хочет владеть всем существованием. Но в этом стремлении он наталкивается на других титанов, каждый из которых тоже хочет владеть всем. А т. к. все титаны, вообще говоря, равны по своей силе, то и получается, что каждый из них может только убить другого, Вот почему гора трупов, которой кончается каждая трагедия Шекспира, есть ужасающий символ полной безвыходности и гибели возрожденческого титанизма». Здесь коренятся и начинаются те «сумерки богов», которые продолжаются, сгущаясь, до наших дней. А разум тем временем все более утверждался в иллюзии своего всемогущества, закрыв глаза на очевидную и постоянную зависимость человеческого существования от воли Провидения, ведь судьба человека, а также предназначение народов и стран, их «идея» – не пустые слова. Как писал об этом замечательный историк и философ позднего Возрождения Никколо Макиавелли в своем печально знаменитом «Государе»: «… можно считать за правду, что судьба распоряжается примерно половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нашей свободной воле. Я уподобляю судьбу одной из тех разрушительных рек, которые, разъярившись, заливают долины, валят деревья и здания, отрывают глыбы земли от одного места и прибивают к другому. Каждый бежит перед ними, всё уступает их натиску, не имея сил на борьбу. И хотя это так, оно все же не значит, чтобы люди в спокойные времена не могли принимать меры, заранее строя заграждения и плотины, дабы напор волн не был так безудержен и губителен». Однако ослепленный гордыней разум решил, прежде всего, своими собственными силами осчастливить человечество. Так впервые появились многочисленные умозрительные проекты «движения к светлому будущему» и подробное описание этого будущего (правда, нечто подобное было еще в старческих «Законах» Платона, где были продолжены некоторые идеи его диалога «Государство»). Сперва, в XVI–XVII вв., эта литература носила характер научной фантастики, утопии (слово «утопия» буквально означает место, которого пока нет, но которое, возможно, появится в будущем); таковы «Утопия» Томаса Мора, «Город Солнца» Кампанеллы, «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона и другие. Однако вскоре многие уверовали в возможность практического осуществления подобных идей. Для достижения столь великих целей, призванных «научно» преобразовать мир, некоторые сочинители этих проектов допускали использование любых средств, включая насилие, террор и диктатуру власти, руководствуясь известным иезуитским принципом «цель оправдывает средства». В XVIII в., веке Просвещения, идеология процесса разрушения «старого режима», которая предполагала, в частности, критику основ религиозной веры с позиций разума и насильственное подавление деятельности христианской Церкви, была детально разработана энциклопедистами. Ф. Энгельс писал, что «великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами были настроены крайне революционно. Никаких внешних авторитетов они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй – всё должно было предстать перед судом разума… Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены, как старый хлам… Отныне суеверие, несправедливость, привилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости…» Но при этом понятия «вечная истина» и «вечная справедливость» представляли собой достаточно убогие построения человеческого разума. Правда, назвать просветителей атеистами в нынешнем значении этого слова нельзя, несмотря на множество сентенций вроде принадлежащей Вольтеру циничной и кощунственной фразы: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать». Они, например, допускали и даже признавали необходимым поклонение таким умозрительным понятиям, как «Верховное Существо» или «Великий Разум», которые не имеют ничего общего с истинным живым Богом, «Богом Авраама, Исаака и Иакова», как ничего общего с реальностью не имеют и утопические построения нового общественного порядка. Роль деятелей Просвещения в идейной подготовке Французской революции 1789–1794 гг. трудно переоценить: от них идут лозунги, с которыми революция совершалась. Под непрекращающийся стук гильотины ликующий народ носил по улицам Парижа пышно наряженную женщину, официально объявленную богиней Разума, а затем члены Конвента короновали ее в соборе Парижской Богоматери, предварительно осквернив его. Введение новой религии Разума стало предлогом для ограблений и разрушений многих церквей по всей Франции. Это привело к острому недовольству большинства населения, а кровь мучеников за веру вызвала, как обычно бывало в истории христианства, всплеск религиозного чувства, было угасшего в эпоху Просвещения. Чтобы успокоить волнения, Робеспьер весной 1794 г. с трудом заставил Конвент принять решение о признании нового суррогата – Верховного существа и бессмертия души, а также издать декрет о «празднествах в честь Верховного существа и Природы». Однако эта акция не принесла желаемых результатов, а лишь озлобила многих революционеров, не признававших никаких компромиссов с религией, что привело к Великому террору, жертвой которого стал сам Робеспьер и его соратники. Так завершилась Французская революция, но дух Просвещения с его отвращением от Бога и культом разума еще долгое время владел (и поныне владеет, хотя и в значительно ослабленном виде) умами многих людей. Когда Наполеон спросил у великого математика, механика и астрофизика Лапласа, почему в его книге о космологии нигде не упоминается имя Бога, тот с гордостью ответил: «В этой гипотезе я не нуждался». А Ф. Гойя, рисуя офорт № 43 из знаменитой серии «Капричос» – «Сон разума рождает чудовищ», – не предполагал, к чему через сто с небольшим лет приведут попытки реализовать социальные утопии, рожденные «пробудившимся» разумом, отбросившим такую «ненужную гипотезу», как существование живого Бога-творца и Его сил, действующих в нашем мире.

Алтарь Рождества Христова.

Базилика Благовещения. Вифлеем

История минувшего столетия ясно показала, что гипертрофированный разум при «уснувшей» религиозной вере рождает чудовищ пострашнее рожденных уснувшим разумом. И несомненно, всегда есть немало людей, знающих об этой опасности. Наш великий поэт Ф.И. Тютчев был, по свидетельству современников, человеком, в котором тонкий и острый ум гармонично сочетался с глубокой религиозностью; его удивительное стихотворение «Фонтан» относится к обсуждаемому предмету и в соответствии с предметом метафорично (первое восьмистишье) и символично (второе):

Смотри, как облаком живым

Фонтан сияющий клубится;

Как пламенеет, как дробится

Его на солнце влажный дым.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной —

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.

О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?

Как жадно к небу рвешься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты.

К сожалению, нередко бывает, что эти брызги – человеческая кровь.

В XIX в. ореол человеческого разума потускнел, а вера в его всемогущество заметно пошатнулась. Немалую роль в этом процессе сыграла, в частности, философия Шопенгауэра, согласно которой основой мира является иррациональная воля, далее – возродившаяся религиозная философия (в конце века преимущественно русская) и, наконец, возникший на рубеже XX в. психоанализ 3. Фрейда с его безусловным приматом бессознательного – подводной частью «айсберга» человеческой психики. Однако в недрах этого века на почве просветительской идеологии уже зрели семена коммунизма и нацизма – страшных утопий, иллюзий ничем не ограничивающего себя разума; а попытки их насильственного построения сделали прошедшее столетие самым кровавым за всю историю человечества. Как и всякая умозрительная конструкция, коммунистическая идеология принципиально не совместима с какой бы то ни было религией живого Бога, поэтому коммунизм не просто атеистичен, он активно антирелигиозен. Соответствующие режимы в Советском Союзе и Китае с первых же лет своего существования развязали жесточайший террор против всех религиозных конфессий, в результате чего только за веру погибли миллионы людей. В России это коснулось, прежде всего, Православия, о чем подробно будет рассказано в основном тексте книги, здесь же ограничимся впечатляющей фразой из письма Ленина членам Политбюро от 19 марта 1922 г., написанного в связи с законным сопротивлением священнослужителей действиям властей по изъятию церковных ценностей, необходимых для богослужений, иначе говоря, актам святотатства: «… чем большее число реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Дальше, как говорится, идти уже некуда, и тут кстати можно вспомнить яркие пророчества А.И. Герцена о сходной идеологии, в которой он глубоко разочаровался после позорных поражений социальных революций в Европе середины XIX в. «Социализм разовьется до крайних своих последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической (вспомним лосевских титанов времен Возрождения. – Авт.) груди… крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм… будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией… Вечная игра жизни, безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение, приливы и отливы истории, вечное движение маятника». Поскольку коммунистический режим в России рухнул и престиж его идеологии резко падает во всем мире, то можно ожидать, что в обсуждаемой нами плоскости «религиозная вера – разум» маятник истории с помощью Провидения начнет медленно двигаться в направлении усиления и углубления религиозной веры. Однако надо иметь в виду, что метафорой маятника, несмотря на ее привлекательность и наглядность, при описании истории следует пользоваться с осторожностью и с серьезной оговоркой – движение «маятника истории» происходит под действием большого числа сил разной природы, а движение простейшего, или, как его называют физики, математического маятника вызваны одной силой тяжести. И еще – маятник истории нельзя остановить, т. к. состояние равновесия, что соответствует абсолютной гармонии, недостижимо в нашем сотворенном и греховном мире; противоречия полностью снимаются и антиномии исчезают лишь в Абсолютном, в Боге, как аргументированно утверждает богословие и религиозная философия. Хотя имеется пример физической системы, которая, подобно классическому маятнику совершает периодические колебания, или осцилляции, вблизи положения равновесия, но которую даже в этом положении невозможно остановить. Речь идет о так называемом квантовом осцилляторе, где колеблющаяся частица имеет атомный масштаб, а потому подчиняется законам квантовой механики (квантовая физика в 20-е годы XX в., т. е. на заре своего существования, обычно называлась атомной физикой, иногда – волновой механикой). О квантовой физике стоит рассказать подробнее, поскольку, как оказалось, в микромире действуют законы, отражающие антиномичность мира, его дуализм, и этот дуализм, как и вся современная физика, строго обоснован. Впрочем, если кому-либо из читателей примеры из области естествознания, приведенные для иллюстрации некоторых общих утверждений, покажутся изначально неубедительными и неуместными в книге о Православии, он может без большого ущерба для понимания остального текста опустить соответствующие рассуждения, хотя автор советует такому читателю не торопиться и прочесть на следующих страницах Предисловия оправдание этого методического приема.

Итак, вернемся к квантовой физике и к принципу, лежащему в ее основании, – соотношению неопределенности Гейзенберга. Согласно этому принципу^ квантовой частицы, находящейся в определенном месте пространства, скорость не может быть определенной, а при определенном значении скорости неопределенным является ее местонахождение. Поэтому квантовую частицу невозможно остановить, «успокоить», поскольку в состоянии покоя положение и скорость частицы одновременно являются определенными (скорость равна нулю), что не допускается принципом неопределенности. Такая антиномия «скорость – местоположение» или, как принято говорить, дуализм «волна – частица» вполне укладывается в богословскую формулу «неслиянно и нераздельно»: с одной стороны, оба понятия антиномии относятся к состояниям одной и той же частицы и потому нераздельны, а с другой – они в указанном смысле несовместны, неслиянны. Имеется важное обобщение соотношения неопределенности, предложенное одним из создателей современной физики Н. Бором, – принцип дополнительности, – значение которого выходит далеко за рамки проблем физики и в связи с которым на вечный вопрос «Что есть истина?» Бор дал парадоксальный (иначе нельзя) ответ: «Истина, по-моему, это такое утверждение, что противоположное ему тоже истинно». Когда Бору за выдающиеся научные заслуги, принесшие Дании славу, было пожаловано дворянство, то для своего герба он выбрал китайский символ, означающий единство фундаментальных понятий, лежащих в основе мира и выражающих его универсальный дуализм, – Инь и Ян, и дополнил этот символ латинским изречением «Contraria sunt complementa» – «Противоположности дополняют друг друга».

Один из крупнейших физиков-теоретиков XX в. Л.Д. Ландау однажды высказал утверждение (автор был тому свидетелем), что великие мыслители всех времен помогли нам понять то, что представить себе уже невозможно. Речь, прежде всего, шла об ученых-естествоиспытателях и об открытиях типа соотношения неопределенности, но сказанное в такой же мере относится к любому виду духовной деятельности. Здесь следует отметить одну из характерных черт современного естествознания – потерю в значительной степени той наглядности, которой была присуща, например, классической физике, причем этот уход от наглядности тем заметнее, чем глубже проникает наука в сущность природных явлений. Само по себе это неудивительно, поскольку речь идет, как правило, о поведении объектов, восприятие которых с помощью непосредственного чувственного опыта не предоставляется возможным. Удивительным может показаться другое – некоторые надежно установленные фундаментальные законы природы, как, например, упомянутый выше принцип дополнительности, можно адекватно описать богословской формулой «неслиянно и нераздельно», и вряд ли этот факт вызван случайным совпадением. Правда, для религиозного сознания причина такого сходства ясна, поскольку в глубинах природы должны быть скрыты следы Творца мира, «печать Божия», и век небывалого развития науки и технических возможностей их начинает обнаруживать. Мистически настроенным мыслителям всех времен эти следы были видны, правда, свои прозрения они выражали, конечно, в иных терминах и с иной степенью обоснованности. Как писал Вл. Соловьев: «… Под грубою корою вещества/ Я осязал нетленную порфиру/ И узнавал сиянье божества…» Более подробно об этом важном предмете будет сказано в дальнейшем, а теперь пора вернуться к нашей истории.

Известно, что предсказание будущего – занятие неблагодарное, и можно лишь надеяться и принимать к тому все доступные меры, чтобы отклонение «маятника истории» от состояния гармонии антиномичных «измерений» не стали в дальнейшем катастрофичными, хотя апокалиптические пророчества предлагают другой, известный всем сценарий. Поэтому тема взаимоотношений религиозной веры и разума приобретает в наше время особую актуальность, и обсуждению способов их согласования посвящены многие страницы настоящей книги, тем более что проблема «симфоничности» близка духу Православия.

К уже рассмотренной в рамках Предисловия антиномии тесно примыкает другая пара важных антиномичных понятий: «дух – материя». Проблема взаимосвязи духовного и материального в нашем мире с извечным вопросом о том, что первично, привела к неутихшему и поныне многовековому яростному спору между так называемыми идеалистами и материалистами – сторонниками крайних взглядов. По мнению автора, предмет спора вызван недоразумением и напоминает полушутливый вопрос, занимавший еще софистов Древней Греции: «Что было раньше – курица или яйцо?». Для христианского сознания отношение между духовным и материальным сводится все к той же формуле «неслиянно и нераздельно», а другие решения, этому принципу противоречащие, неприемлемы. Так, в христианской антропологии человек содержит в себе «неслиянно и нераздельно» человека природного, плотского, «созданного из праха земного», и духовного, возникшего в результате того, что Бог «вдунул в лицо его дыхание жизни»; онтологический аспект проблемы целиком определяется актом творения «из ничего». Среди всех христианских конфессий наибольшую заботу о «симфоничности» духовного и телесного в человеке проявляет Православие, чья аскетика пронизана этим стремлением, а наиболее действенной считается «умная молитва», во время которой «ум помещен в сердце». Не прибегая к богословской терминологии, можно попытаться оправдать неразрывность духовного и материального следующим образом: как убедительно, на взгляд автора, показано в обширной философской литературе, например в классических работах Дж. Беркли, что без наблюдателя, наделенного сознанием, т. е. без духовного субъекта, материя в чистом виде, а тем более с теми свойствами, которыми ее наделяют материалисты, – не более чем фикция, пустой звук; с другой же стороны, в нашем мире невозможно даже представить себе чистую духовность без материальной «подкладки».

Маслины Гефсиманского сада. Иерусалим

Жесткое разделение этих понятий неизбежно вызывает яростную борьбу между адептами крайних точек зрения, что, например, в условиях тоталитарного государства крайне небезопасно. Как многие еще помнят, в Советском Союзе, где ортодоксальный материализм был включен в официальную идеологию, ярлык «идеалиста» мог привести к большим неприятностям, а в период сталинского террора был связан с риском для жизни. Даже некоторые разделы естественных наук (о гуманитарных и говорить нечего) были объявлены идеалистическими, что привело к закрытию ряда институтов и лабораторий, а ученые, чьи достижения в этих областях часто определяли мировой уровень науки, подвергались преследованиям. Так пострадали генетика, уже упоминавшаяся квантовая физика и связанные с ней фундаментальные направления современной химии и молекулярной биологии, кибернетика.

Сказанное выше свидетельствует о зависимости политического и культурного уровня, характера исторического процесса от того, насколько обществу удалось привести в согласие, «симфонизировать» некоторые антиномичные понятия. Христианство считает исторический процесс делом богочеловеческим, иначе говоря, наряду с Провидением история творится свободной человеческой волей. Эта свобода изначально дана как драгоценный дар Божий и при надлежащем применении является источником блага, но она же может вызвать многие беды, будучи главной причиной зла на земле. Здесь нет противоречия с известным стихом Евангелия: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Дело в том, что в приведенном тексте истина – не наука, созданная людьми, а – Он Сам: «Я есмь путь и истина и жизнь». Современный немецкий философ К. Ясперс пишет: «Я обладаю свободой не благодаря себе самому, свобода мне дарована… Глубочайшая свобода проявляет себя как свобода от «мира», и в то же время как глубочайшая связанность с трансцендентным». Так Ясперс указывает на возможность прийти к Богу через глубины свободы.

Вопреки такому пониманию свободы диалектический и исторический материализм утверждает, что свобода не дана, а задана человеку, и в полной мере проявится лишь при коммунизме в результате «скачка из царства необходимости в царство свободы» (Ф. Энгельс), или поэтичнее у К. Маркса: «Царство свободы расцветет на царстве необходимости, как на своем базисе». К счастью, подобная «мифология» царства свободы, вырастающего на крови предыдущих поколений, лишена чувства реальности и потому представляет собой беспочвенную фантазию. В действительности, как теперь стало ясно, осуществление коммунистических идей возможно лишь при условии, что «народные массы» добровольно, «свободно» примут свое рабство, находясь в состоянии парализующего страха перед карательными действиями тоталитарного государства, «царства необходимости».

Богословским и философским аспектам сложной проблемы взаимоотношений свободы и рабства (так упрощенно и, по-видимому, не очень удачно можно назвать антиномичное свободе понятие) будет уделено значительное место в основном тексте книги, здесь же в заключение разговора о дуализме мира кратко рассмотрим некоторые понятия, неразрывно с этой антиномией связанные. Понятие свободы многолико, и его, как и антиномичное ему, не удается сколько-нибудь четко определить. Есть парадоксальная формулировка А. Бергсона: «Свободой мы называем отношение конкретного «я» к совершаемому действию. Это отношение неопределимо именно потому, что мы свободны». В свободном акте «я» участвует целиком, неделимо, а попытка насильственного анализа живого «я» неизбежно лишает его жизни, а значит, и свободы: «Вот почему всякое определение свободы оправдывает детерминизм» (там же). Полтора тысячелетия назад подобное было сказано блаж. Августином о времени: «Если никто меня не спрашивает, что такое время, то я знаю – что, но как объяснить вопрошающему – не знаю». Свобода воли и время неразрывно связаны, недаром приведенные выше цитаты взяты из книги А. Бергсона, которая в первом русском переводе была названа «Время и свобода воли». Речь, конечно, идет не о физическом времени, не о часах, бесстрастно отсчитывающих секунды, а о времени, в которое погружены люди, народы, весь мир, о времени живом – судьбе, роке (в большинстве славянских языков рок означает год, т. е. единицу времени), о времени, творящем историю, о страшном древнегреческом Кроне – Хроносе, безжалостно глотающем своих детей; о таком времени А. Ахматова писала: «Что войны, что чума? – конец им виден скорый,/ Им приговор почти произнесен./ Но кто нас защитит от ужаса, который/ Был бегом времени когда-то наречен?» В книге Бергсона «Творческая эволюция» есть знаменитый афоризм о творческом аспекте времени: «Время либо творчество, либо – пустой звук». С другой стороны, основой всякой творческой деятельности, понимаемой в широком смысле этого слова, является свобода; без нее нет творчества.

Однако успешный творческий акт требует разумного ограничения свободы, как внутренней, так иногда и внешней. «Лишь в самоограничении обнаруживает себя мастер», – писал Гете. Иначе говоря, соответствующая антиномия нуждается в согласовании, понятие, антиномичное свободе, многообразно и трудно определимо, спектр его проявлений весьма широк – от самодисциплины, умения управлять своими желаниями и страстями, от всевозможных запретов этического характера, от юридических кодексов и других правовых ограничений, которые Вл. Соловьев удачно определил как «минимальную нравственность», до тупой инертности, нравственной неразборчивости, а в общественной жизни – до правового беспредела, грубого насилия со стороны окружающих или государственной машины. Свобода без противодействия, свобода ничем не сдерживаемая, неизбежно скатывается к анархии, хаосу; с другой стороны, жесткая закрепощенность без уважения к свободе и правам человека приводит к рабству в буквальном смысле этого слова. В связи со сказанным нельзя не вспомнить «золотую середину» Аристотеля или еще более древние афоризмы греческих мудрецов: «ничего слишком» (Солон) и «знай меру» (Клеобул и Фалес). Есть, правда, рабство воли, которое христианство считает проявлением высшей свободы, это – безоговорочное подчинение своей воли воле Божьей согласно известной православной молитве: «Научи меня творить волю Твою». Такое рабство требует полного отречения от мира, что слабому и греховному человеку в полной мере не под силу, однако некоторым подвижникам удалось вплотную приблизиться к этому идеальному пределу. Одинокий странник, замечательный философ, богослов и поэт Г. Сковорода, чья жизнь была гармонично слита с его учением, составил себе эпитафию, написанную не без чувства гордости: «Мир ловил меня, но не поймал», которую и сейчас можно прочесть на его могиле вблизи родного автору г. Харькова. Итог приведенного пассажа о свободе, рабстве, времени и творчестве можно кратко подвести так: названные понятия, каждое из которых имеет свои особые, только ему одному присущие черты и функции, одновременно тесно связаны между собой и в значительной степени определяют друг друга, так что оптимальное отношение между ними укладывается в неоднократно упоминавшуюся уже богословскую формулу – «неслиянно и нераздельно».

Список антиномий нетрудно продолжить, поскольку каждому фундаментальному понятию в онтологии или антропологии отвечает, как правило, неразрывно с ним связанное и противоположное ему. Этот дуализм заложен в основание нашего мира, который «весь во зле лежит», и потому может быть снят лишь в мире ином. Причина дуализма согласно христианским представлениям кроется в нашей тварности (пусть не коробит никого этот общепринятый богословский термин), а главное, в трагедии грехопадения и вызванной им «трещине», проходящей через все мировое бытие, включая сердце, ум и душу каждого человека. Бессилие, а иногда нежелание эту раздвоенность согласовать грозит человеку достаточно распространенным болезненным состоянием психики – раздвоением личности, в то время как «симфоничность» духовного и телесного – залог душевного здоровья и основа гармоничной личности. Глубочайший анализ внутренней борьбы, в результате которой было обретено такое единство, дан в «Исповеди» блаж. Августина. Для него эта борьба была особенно трудной и мучительной, если учесть его африканский темперамент и мощь его творческого гения. Путь к душевному равновесию и внутренней умиротворенности нередко, как, например, у блаж. Августина, лежит через так называемый религиозный опыт, который во многом подобен обычному опыту, даже чувственному, и речь о котором пойдет во Введении. У поэтессы 3. Гиппиус, жены и соратницы писателя и религиозного мыслителя Дм. Мережковского, есть стихотворение «Электричество» (опять физика!), которое имеет непосредственное отношение к обсуждаемой теме и смысл которого гораздо шире его названия: «Две нити вместе свиты,/ Концы обнажены,/ То «да» и «нет», – не слиты,/ Не слиты – сплетены./ Их темное сплетенье/ И тесно, и мертво./ Но ждет их воскресенье,/ И ждут они его./ Концы концов коснутся —/ другие «да» и «нет»,/ И «да» и «нет» проснутся,/ Сплетенные сольются,/ И смерть их будет – Свет». Это стихотворение Мережковский поместил в лучшую свою книгу «Толстой и Достоевский»; в ее третьей части – «Христос и антихрист в русской литературе» Толстой назван «гением плоти», а Достоевский – «гением духа». Гармония плоти и духа в русской литературе была реализована в чудесном явлении Пушкина, из которого, подобно ветвям из единого ствола, направленным в противоположные стороны, выросли и Достоевский, и Л. Толстой.

Жизнь – театр, где мы одновременно и актеры, и зрители; к этому известному афоризму Шекспира можно добавить, что жанр этого спектакля – трагикомедия, т. е. в некотором смысле он тоже антиномичен. Как писал Вл. Соловьев в «Посвящении к неизданной комедии»: «Таков закон; все лучшее в тумане,/ А близкое иль больно, иль смешно./ Не миновать нам двойственной сей грани:/ Из смеха звонкого и из глухих рыданий/ Созвучие вселенной создано». Наш философ, как и надлежит православному христианину, не был ни оптимистом, ни пессимистом (спор между ними так же нелеп, как упомянутый выше спор материалистов с идеалистами); христианское миросозерцание упрощено можно назвать «трагическим оптимизмом».

В заключение темы уместно привести пример, иллюстрирующий факт раздвоенности мира на уровне физических явлений, коснувшись при этом проблемы творения ех тЫ1о, «из ничего». Поскольку описываемая картина относится к одному из сложнейших направлений современной физики, то читателю, не имеющему прямого отношения к подобным вещам, следует, не мудрствуя лукаво, поверить автору на слово. В обычном, обыденном понимании слово «вакуум» означает отсутствие чего бы то ни было, «ничто», так можно создать вакуум в сосуде, полностью выкачав из него воздух. Однако в современной физике этот термин означает так называемое основное состояние физической системы, т. е. состояние, в котором рассматриваемая система имеет минимально возможное для нее значение энергии; остальные состояния являются «возбужденными», обладая большей энергией за счет «элементарных возбуждений», добавленных к основному состоянию и тем самым повышающих энергию системы. В вакуумном состоянии какие бы то ни было возбуждения отсутствуют, и в этом смысле для него оправданы обыденные представления. Состояние вакуума можно достичь, например, опустив температуру системы до абсолютного нуля (-273,16 °C), и хотя сделать это не позволяют законы термодинамики, приблизиться к желаемому, скажем, на миллионную долю градуса физики уже умеют, и это не предел. Утверждение, ради которого пришлось углубиться в дебри физических понятий, таково: из вакуума, например, знакомого всем электромагнитного поля (простейшие колебания этого поля – радиоволны, видимый свет, рентгеновское и гамма-излучение и т. п.) с помощью специальных внешних воздействий можно «родить» возбуждения в виде пар частиц, в определенном смысле противоположных друг другу: электрон – позитрон (антиэлектрон), протон – антипротон и другие пары частица – античастица, т. е. возможно реально, в физической лаборатории, сотворить одновременно два мира – обычный и антимир. При столкновении частицы с античастицей они могут исчезнуть – аннигилировать, а затраченная на их рождение энергия выделится при этом в виде излучения или новых частиц.

Внешне все это очень напоминает описанную ранее картину динамики мира в буддизме – постоянное рождение всего сущего из Нирваны с помощью дхарм – свойств, а затем возвращение в нее же. В индуизме также есть понятие Пустоты как неисчерпаемого источника всякого творения, однако восточные религии пантеистичны, и потому кажущееся сходство с христианским креационизмом здесь является поверхностным.

Храм Воскресения Христова (известен также как храм Гроба Господня).

Иерусалим

Данный текст является ознакомительным фрагментом.