8.6.1. Религиозная терпимость

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8.6.1. Религиозная терпимость

Тезис о том, что государство должно быть терпимым к религии и к религиозному многообразию, а религиозные секты и отдельные верующие обязаны проявлять терпимость друг к другу, для большинства западных людей граничит с трюизмом. Но подобные представления никогда не были, да и теперь не являются всеобщими. Какими же доводами в таком случае могли бы мы обосновать принцип религиозной терпимости? Есть два вида аргументов в пользу веротерпимости — прагматические и эпистемологические.

Британский философ XVII века Джон Локк доказывал, что государству следует относиться терпимо к религии и к религиозным различиям, поскольку интересы самого государства не простираются далее «обеспечения, защиты и содействия» «гражданским [civil] интересам» граждан. Религиозные же организации представляют собой добровольные сообщества, в которые люди вступают для «публичного поклонения Богу таким способом, какой они считают угодным Ему и споспешествующим спасению их собственных душ». А значит, согласно Локку, государство обязано быть терпимым к любым формам «публичного богопочитания», пока это последнее не вступает в противоречие со светскими интересами граждан государства.

Локкова теория не предоставляет религиозным организациям неограниченной свободы. Например, религиозным организациям не дозволяется заниматься такими вещами, как человеческие жертвоприношения или незаконное употребление наркотических средств — даже в религиозных целях. Вдобавок государство вправе воспрепятствовать верующим делать то, что причинит ущерб их собственным мирским интересам. Государство, например, может прибегнуть к насильственным мерам, чтобы принудить человека согласиться на спасительное для его жизни переливание крови, даже если соответствующая религиозная община считает такой метод лечения недопустимым с точки зрения религии. Несмотря на это все в делах собственно религиозных религиозные сообщества и отдельные верующие охраняют довольно широкую свободу.

Хотя на первый взгляд позиция Локка кажется убедительной, критики отмечают, что ее едва ли примут те, кто заранее не расположен в пользу санкционируемой государством веротерпимости. Многие (например, исламские теократы) считают грубым заблуждением сведение роли государства единственно лишь к содействию «гражданским интересам». Они доказывают, что государства создаются ради того, чтобы обеспечивать, защищать и содействовать интересам целостной личности, в том числе и таким собственно религиозным интересам, как повиновение граждан Божьей воле и вечное спасение их душ. Переубедить же подобных критиков теория Локка не способна.

В той же работе Локк выдвигает еще один прагматический аргумент в пользу государственной терпимости к религиозным различиям, поскольку для нее нет других альтернатив, кроме (а) уничтожения религии в государстве или (б) принудительного введения религиозного единообразия. Однако и то, и другое потребовало бы от государства пустить в ход силу для изменения религиозной веры граждан — веры, которая, по словам Локка, есть «внутреннее убеждение ума». Но ведь принудительные меры, продолжает Локк, попросту не способны изменить наши мнения.

Убеждения не подчиняются контролю нашей воли, а потому угрозы и насилие совершенно не способны привести к желаемому результату. А значит, государству следует занять позицию терпимости по отношению к религиозному разнообразию.

Хотя Локк прав в том, что наша воля не имеет непосредственной власти над нашими убеждениями, отсюда еще не следует, будто сила принуждения не способна изменить наши мнения иным образом. Паскаль, например, утверждал, что если мы не верим в истинность христианства, однако полагаем, что у нас есть веские практические основания его принимать, то с нашей стороны было бы разумно усвоить некоторые христианские обычаи — посещать церковь, читать Библию и так далее — с целью развить в себе подобную веру. Если же эти косвенные механизмы порой достигают цели, то это могло бы явиться достаточным основанием для государства присвоить себе право принуждать граждан к участию в религиозных обрядах и ритуалах, чтобы вызвать ту перемену в убеждениях, которую Локк считает невозможной. В свете сказанного и второй из прагматических аргументов Локка в пользу веротерпимости оказывается, похоже, несостоятельным.

Помимо этих, прагматических, аргументов философы выдвинули в обоснование веротерпимости ряд аргументов эпистемологического характера. Общим для них является представление о том, что согласие с политикой нетерпимости или ее практическое осуществление всякий раз предполагает опору на убеждения, в том или ином отношении не вполне достоверные, — либо потому что они сомнительны сами по себе, либо, как минимум, более сомнительны, чем аргументы в пользу веротерпимости. Например, французский философ XVII века Пьер Бейль доказывал, что любой принцип, восходящий к откровению и противоречащий «ясным и отчетливым понятиям естественного разума», должен быть отвергнут как ложный. Политика религиозной нетерпимости, полагал Бейль, совершенно не выдерживает испытания этим критерием, а потому всякий верующий человек, эту политику поддерживающий, обязан на разумных основаниях от нее отказаться.

Едва ли подобные доводы убедят защитников политики нетерпимости. Аргумент Бейля исходит из тезиса, что государственное принуждение в делах веры очевидным образом аморально. Однако те, кто одобряет политику нетерпимости, могли бы ответить, что их принудительные меры не заключают в себе ничего аморального, ибо имеют своей целью спасти людей от таких страшных зол, как, например, вечное проклятие. Неясно, можно ли вообще найти выход из этого логического тупика.

Совершенно иной эпистемологический аргумент в пользу веротерпимости предложил Иммануил Кант. Абсолютная моральная добросовестность, считал философ, требует, чтобы мы действовали на основе лишь таких нравственных принципов, в истинности которых твердо убеждены. Те же, кто обращается к мерам крайней религиозной нетерпимости, действуют, несомненно, на основе принципов, в истинности которых не могут быть уверены. Кант рассматривает предельный пример нетерпимости — смертный приговор еретику за его убеждения. В данном случае, утверждает Кант,

То, что лишать человека жизни за религиозную веру несправедливо, — это, несомненно, если только… божественная, свыше возвещенная воля не предписывает другого. Однако то обстоятельство, что Бог некогда выразил столь ужасную волю, основывается на исторических документах и никогда не может быть аподиктически известно. Ведь откровение все–таки дошло к нашему судье только через людей и истолковано ими… и здесь по меньшей мере имеется большая вероятность ошибки

(«Религия в пределах только разума». Иммануил Кант, Трактаты. СПб., 1996, с. 410–411).

Аргументация Канта строится на двух положениях: в своих действиях мы должны опираться лишь на те моральные принципы, достоверность которых для нас очевидна, и, далее, Бог не мог дать нам в откровении ни одного морального принципа, способного соответствовать такому критерию. Даже если второе утверждение истинно, трудно понять, почему мы должны соглашаться с первым, слишком сильным, утверждением. Возможно, с вашей стороны было бы ошибочно основываться в своих действиях на таких моральных принципах, о которых вы всерьез не размышляли или в которые вы сами едва верите. И все же требование абсолютной достоверности представляется здесь чрезмерным.

Пожалуй, можно было бы удовлетвориться смягченной версией аргументации Канта: если мы встречаем повеление, претендующее на статус божественного откровения и, по–видимому, противоречащее моральному принципу, который кажется нам несомненным, то основываться в своих действиях на этом повелении было бы с нашей стороны аморально. А значит, если некое место в Библии может быть истолковано вами как совет прибегнуть к насилию ради обращения в веру — т.е. к чему–то такому, что во всех прочих отношениях представляется несправедливым, — то вам следует воздержаться от действий на основе подобного совета (и, по крайней мере, отчасти потому, что сила аргументов в пользу вашей веры в данное повеление, очевидно, уступает вашей убежденности в истине соответствующего морального принципа).

К несчастью, и эти доводы вряд ли подействуют на критиков веротерпимости. Во–первых, даже если Кант совершенно прав, существуют всевозможные меры нетерпимости, ничуть не нарушающие тех моральных принципов, которые в прочих отношениях кажутся бесспорными. Хотя убийство еретиков представляется явным образом предосудительным, исключение инаковерующих из религиозной общины или же ограничение их в определенных правах таковым не кажется. К тому же критики могут думать, что библейские тексты и их толкования обладают чрезвычайно высокой степенью авторитетности для нас. А если так, то они способны перевесить даже те моральные принципы, которые мы склонны считать весьма убедительными.