Глава 6 ФИЛОСОФИЯ ТАИНСТВ (продолжение)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

ФИЛОСОФИЯ ТАИНСТВ (продолжение)

Платон действительно утверждает, что конечной задачей таинств было вернуть человечество к принципам, от которых оно отошло. В древности люди (как сегодня дикари) твердо верили в идею о падении человека. Некоторые народы (например, древние валлийцы или индейцы нынешнего штата Аризона) верили, что человек поднялся из своего низшего состояния, тем самым предвосхищая теорию Дарвина. Однако практически все народы говорили о его нравственном и этическом падении, когда он отошел от состояния невинности.

Эта традиция, конечно, связана с идеей о плотском знании и нарушении нравственного запрета, с историей о падении с небес, порванном шнуре или шесте, который спустился на землю.

В молитве, с которой Психея обращается к Церере, безусловно говорится о падении души: «Я умоляю тебя твоей плодоносящей правой рукой, веселыми праздниками сбора твоих урожаев, крылатой колесницей твоих драконов и плодородием сицилийской почвы, и быстрой колесницей, и темными обрядами венчания Прозерпины, и светлыми празднествами, окружающими возвращение твоей дочери, и другими тайнами, о которых в Элевсине хранят полное молчание, – уменьши страдания твоей несчастной дочери Психеи»[10].

Тейлор говорит, что изнасилование Прозерпины символизирует падение души, что ясно видно из отрывка из Олимпиодора. Это же фактически подтверждает Саллюстий в его De Dies et Munolo: «Как следует из работ Апулея, изнасилование Прозерпины стало частью таинств, а значит, воплощало падение души и ее союз с темными сторонами тела. Действительно, если падение и возвышение души и ее состояние в тесном взаимодействии с материальной природой изображались в ходе таинств, то это было связано только с историей об изнасиловании Прозерпины, и ничем другим. Первая часть этого утверждения очевидна из приведенного выше отрывка из Апулея: «Я приблизился к границе смерти и, вступив во владения Прозерпины и пройдя через все элементы, вернулся к моему изначальному состоянию».

Насколько это психическое падение связано с идеей миграции души? На мой взгляд, они тесно взаимосвязаны, но это часто упускалось из виду. Символически падение Прозерпины проводит параллель с посевом зерна в землю. Вообще, Прозерпина была богиней зерна, а ее мать – богиней самой пшеницы. Теперь зерно связывается с идеей миграции душ, как это ясно показывает одна замечательная легенда. Британская (кельтская) богиня Керидвен, которая, без сомнения, являлась богиней зерна, преследовала Гвиона, которого она послала смотреть за ее волшебной чашей. В процессе этих поисков каждый из них принимает формы различных животных, и, наконец, Гвион принимает обличье пшеничного зерна. Керидвен глотает его, и он возрождается как волшебный поэт Тейлизин. Это не только легенда о миграции души, в которой фигурирует колос зерна, но и аллегория мистического возрождения через обрядовые таинства Керидвен. Более того, по крайней мере, один из ее адептов обращался к ней как к луне, а еще ее называли «богиней всех зерен», что явно ставит ее на один уровень с Церерой.

Когда Гвион невольно попробовал добродетель из ее Чаши Вдохновения, Керидвен стала преследовать его: Гвион превратился в зайца, когда она обратилась в гончую, догнала его и погнала к реке. Гвион нырнул в ручей и стал рыбой, но, когда и в воде богиня стала преследовать его, он обратился в птицу. Превратившись в сокола, Керидвен бросилась на Гвиона, тогда он, увидев на полу сноп пшеницы, нырнул в него и превратился в зернышко. Однако Керидвен обернулась черной курицей, опустилась на пшеницу, выклевала все зерно из снопа, проглотила и Гвиона, а затем в положенный срок родила его в виде прекрасного ребенка Тейлизина, который был найден в рыболовной сети Эльфина.

Теперь этот миф совершенно точно походит на обряд инициации. Керидвен сначала превращается в собаку. Вергилий в шестой книге «Энеиды», описывая то, что разрешено было открыть об элевсинских таинствах, говорит, что прежде всего его герой, когда жрица вела его к волшебной реке, увидел свору собак, а Плето в своих заметках о пророке Зороастре (Заратуштре) замечает, что в ходе совершения таинств существует обычай представлять неких призраков в виде собак. Собака, по сути, была стражем Подземного царства, и кажется вполне вероятным, что, когда инициируемый должен был войти в эти мрачные пенаты, проходя через мучительный круг необходимых испытаний, собака, возможно, становилась символической частью церемонии. Диодор, говоря о таинствах Исиды, упоминает, что присутствие собак придавало атмосфере особую торжественность, и он даже называет жрецов таинств «собаками», считая, что греки исказили еврейское слово «cohen» – «священник» и сделали из него свое слово «Кипе» – собака[11].

Однако собаку Гвен зовут Дормарт («Ворота печали»), поэтому, судя по всему, животные в британских таинствах несколько напоминали классического Цербера или египетского Анубиса и имели сходное значение – они походили на Л имена Прозерпины, с которым Апулей столкнулся в процессе инициации.

Затем мы видим, как жаждущий пройти инициации обратился в зайца, священного у бриттов животного. Но скорее всего, заяц здесь символизирует робость посвящаемого. Зайца нагоняют и гонят к реке. Главным обрядом в греческих таинствах был обряд очищения, который праздновался на берегу реки. Например, афиняне совершали этот обряд на Илиссе, речке в Аттике (у восточной окраины Афин), чьи берега назывались «мистическими» и чьи воды назывались божественными.

Согласно кельтской легенде, кандидат на инициацию погружается в воду, и здесь жреца, совершающего обряд очищения, символизирует выдра. Затем он превращается в птицу, которую символизируют друиды, а Тейлизин далее говорит нам, что сам не раз превращался в птицу (его противник становится ястребом, что очень напоминает египетскую мифологию). Наконец он превращается в зерно чистейшей пшеницы, смешавшись с кучей таких же зерен, и таким образом приобретает форму, священную для Цереры или Керидвен, которая принимает это зерно в свое лоно, оттуда он и рождается вновь.

Практически нет сомнений в том, что египетские и греческие таинства в той части, где они касаются падения души, были связаны с идеей миграции или метемпсихоза.

Басня, или аллегория, замечает Саллюстий, вещь теологическая до той поры, пока она относится к чистой философии. Когда дело идет о физическом, то она становится поэзией. Но когда происходит «смешение жанров», она становится применимой к обрядам инициации, «поскольку цель всех мистических обрядов – соединение с миром богов». Это я считаю самым важным моментом в нашем понимании таинств, поскольку показывает нам, что их надо понимать как мост между смертным и божественным. О таком мосте косвенно говорится в иудейских мистических писаниях, а также в некоторых мусульманских таинствах: он представляет собой психическую арку, венцом которой является божество, а человек поднимается к нему по ступеням. По крайней мере, так это представляли себе приверженцы каббалы.

Таким образом, в ходе совершения египетских таинств создавалась образная и аллегорическая картина падения и возвышения души. Нам следует думать о драме падения как о демонстрации пути, пройденного душой, от антропоморфного состояния (то есть сходства с человеком) через цикл испытаний до возвращения в первоначальное состояние – от человека до низших форм жизни – червя, змеи, млекопитающего. Сопутствует ли этому движению мыслительный процесс? Наверняка мы этого сказать не можем, но лично я не сомневаюсь, что да. В этом действе, несомненно, присутствовал элемент самоуничижения, выражавшийся в пантомиме. Неофит ползал, как рептилия, затем поднимался на четвереньки, как собака или молодой олень, надевал на себя шкуры животных, пока не завершался аллегорический процесс эволюции и он не поднимался во весь человеческий рост. Такой, вероятно, была основа внешней ритуальной стороны таинств.

Но гораздо более важным были качество и глубина мысли, сопровождавшей эту внешнюю сторону таинств, и магические средства, при помощи которых должно было быть достигнуто освобождение от животных форм. Как я уже говорил, животному положению соответствовало самоуничижение. Нужны ли были при этом еще какие-то обряды и слова? Вот что говорит о греческих таинствах мисс Джейн Харрисон: «Диоген Лаэртский, стремясь прославить Пифагора, сказал, что он был первым, кто начал утверждать, что «душа проходила свой путь по колесу необходимости, время от времени опускаясь до животного». Народ, который видел в змее душу героя, без труда мог сформировать идею метемпсихоза. Этим людям не надо было заимствовать эту идею у египтян, и все же вполне вероятно, что влияние Египта с его развитым культом поклонения животным существовало и способствовало внедрению идеи о священности жизни животного. Чуть ли не церемониальная нежность к животным, проявляемая во время совершения пифагорейских таинств, – скорее египетского, чем греческого происхождения. Идея родства с животными хорошо сочеталась с изысканным и сознательным унижением членов этого братства».

«Ребенком я упал в молоко», – говорил неофит этого братства. Греческий инициированный верил, что он возродится ребенком. Безусловно, это отдаленно напоминало об изменениях в развитии животного, которые находили свое символическое воплощение в египетских обрядах. Мы знаем также, что посвящаемый в культ Диониса (Вакха) «становился» молодым оленем. Кто будет при этом сомневаться, что эти превращения сопровождались изменениями в мыслительном процессе? Восхождение на новую ступень наверняка сопровождалось соответствующими молитвами и заклинаниями.

Но гораздо более важным был мыслительный процесс, сопутствующий обряду восхождения души на новую ступень развития, то есть повествованию о смерти и возрождении Осириса. Очень часто без достаточных на то оснований высказывалось мнение, что обряд таинств включал в себя все связанные с ними торжества и восхваления и что лишь магическая сила обряда могла дать неофитам надежду на соединение с божеством. Это означало бы, что таинства всегда оставались религиозной частью низших культов, «вытанцовыванием» мифа и что они иногда приобретали значения настоящей религиозной мудрости. Свидетельства же Иамблиха, Плутарха и многих других отвергают эту идею, как абсурдную.

Мы вряд ли можем сомневаться в том, что странствия души, то есть Исиды, были всего лишь частью обряда, предшествующей настоящей драме возрождения. Согласно элевсинским таинствам, душа спускалась из планетарного уровня, из тропика Рака, на планету Сатурн, которую Капелла сравнивает с грязной и мутной рекой и символом которой является море, где совершали омовение мистики. Позже появилась идея о том, что душа упала на лунный диск, а уже оттуда на землю, то есть тело человека. На этом этапе нам следует вспомнить миф о богине Баубо – в том виде, как его рассказывает отец Арнобий (христианин), иллюстрируя телесную связь души. Конечно, Арнобий рассказывает этот миф с целью дискредитации таинств, но тем не менее его рассказ полезен для нашего исследования.

Богиня Церера (Деметра) в поисках своей дочери Прозерпины (Персефоны) пришла к границам Элевсина в Аттике. Эта земля была населена людьми, называвшими себя автохтонами, то есть происходящими из земли. Их звали Баубо и Триптолем, Дисаулес – пастух коз, Евбул – пастух свиней, и Эвмол – пастух, давший начало всему роду Эвмолпидов. Этот род позже прославился своими иерофантами. Баубо тепло встретила Деметру, измученную своим горем, и попыталась развеселить ее своей лаской и весьма фривольными действиями. Для этого она попросила ее освежить тело и поставила перед ней всяческие напитки, чтобы та утолила жажду. Однако печальная богиня отвергла все предложения гостеприимной хозяйки. Ту, однако, это не смутило, и она продолжила настойчиво предлагать ей угощения и развлечения, от которых богиня так настойчиво отказывалась. После этого Баубо решила если не накормить свою гостью, то хотя бы развлечь ее. Для этого она обнажила нижнюю часть своего тела, которое и есть средоточие женской привлекательности. И, не оставляя попыток развеселить свою гостью, она повернулась к ней своей тайной частью. Богине явно понравился этот новый способ развеселить ее, и она рассмеялась. Лишь после этого она утолила свою жажду напитком, от которого раньше отказывалась.

Этот миф, безусловно, принадлежит к вопросу о сути тайного, будучи наполнен мистическим значением, которое является одним из основных наследий таинств. Как замечает Иамблих: «Подобного рода действия должны были освободить нас от низменных страстей, давая нам возможность увидеть все и одновременно подавляя желания благодаря невыносимой святости, сопутствующей всем обрядам. Ведь самый верный способ избавиться от страстей – это отдаться им, но с умеренностью, чтобы удовлетворить их».

Баубо может восприниматься как символ страстей или женского качества плотской жизни, посредством которого душа (или дух) соединяется с телесной оболочкой. Душа, пойманная в земные сети, опускается с небес и вновь рождается в телесной сфере, переходя от небесной чистоты к темноте и физическому существованию. Деметра или Кора (Персефона), разумная часть души, в ходе своих странствий по материальному миру очарована искусством Баубо, телесной жизнью, которая забавляет и отвлекает ее от печальных мыслей и заставляет забыть о всех печалях. Точно так же забавные фантасмагории земного существования отвлекают мужчину (и человека вообще!) от размышлений о божественном и заставляют его забыть о цели и причине его существования на земле и о необходимости физического развития. В своем заблуждении человек хватается за призрак материального или чувственного и забывает о божественном. Баубо в данном случае олицетворяет нечестивую влагу земного существования, которая ведет к загниванию и смерти[12].

Однако «блуждания души», должно быть, переживались египетским неофитом в дни, когда он концентрировался на них, в гораздо более жесткой манере, чем это можно себе представить. Умственное и психическое движение через несколько элементарных и «планетарных» сфер, которые являются несколькими уровнями существования, представляло собой, вероятно, опыт невыразимого мучения, оставлявший свой след в инициируемом. Это путешествие среди глубин великого океана духовного нельзя было не воспринимать без ужаса и агонии, практически не поддающихся описанию теми, кто невежественен или не имеет подобного опыта. Было бы кощунственно подвергать сомнению тот факт, что неофит фактически духовно путешествовал по закоулкам и мрачным расщелинам вечности. Начальные этапы путешествия, ужасные по своей новизне духовной свободы, не могут не наполнить душу, то опускающуюся в подземные сферы, то возносящуюся к пикам возвышенного – с таким изумлением, что каждая стадия путешествия должна была навечно запечатлеться в сознании неофита. По мере того как приближались и затем удалялись берега таинственных континентов вечности, можно только представить, какие бури эмоций одолевали даже мудрейших и самых решительных. Неудивительно, что это испытание часто сопровождалось смертельными исходами. Многие, пускавшиеся в это путешествие, никогда не возвращались. Можно только предполагать, какой ужас испытывали их неподготовленные души. Однако для нас эти испытания дают великий и всеобъемлющий урок мудрости, который открыт только для высших и благороднейших, мужественных и чистых.

Упорствующие в своих ошибках и даже не имеющие достаточной подготовки часто пускаются в опасный путь. Результатом же является сумасшествие или, в лучшем случае, помрачение рассудка. Завлекаемые посланниками дьявола, такие невежественные люди рассказывают, что даже для величайших это слишком опасное путешествие. Пусть же тот, кто сейчас читает эти строки и кто ни морально, ни физически не готов к грядущим опасностям, никогда не отважится пуститься в глубины таинственного и возвышенного. Это само по себе величайшее кощунство, и давайте не будем задаваться вопросом, какие наказания ожидают совершивших его. Я не хочу больше ничего говорить о том, о чем следует молчать, и все разумные и знающие люди подтверждают необходимость соблюдения обета молчания.

Однако результатом таинств было не видение или благая весть желаемого соединения с богом и не само это соединение. Участники таинства знали и были уверены в величайшей судьбе, ожидавшей их, если они будут искренне и преданно выполнять свои священные обязанности в оставшийся им остаток земного пути. В духовном смысле мистик действительно возрождался. Он считал день своей инициации первым днем своей новой жизни. Мы имеем достаточные доказательства того, что происходил некий обряд, аллегорически символизирующий это возрождение. Вот что говорит по этому поводу А. Море: «В Египте, чтобы символизировать созревание и возрождение, фигура умершего помещалась внутрь шкуры священного животного или деревянной фигуры коровы; иногда в ночь похорон в шкуру животного одевался сам жрец – в качестве замены усопшего. На следующее утро он освобождался от этой шкуры, что символизировало рождение ребенка из утробы матери. То есть мифология приходила на помощь магии, и усопший становился олицетворением бога солнца Ра, рожденного в виде теленка от коровы Нут, богини небес. И Плутарх, и Апулей говорят о деревянной статуе коровы, которую несли на плечах жрецы во время шествия в честь Исиды. Действительно ли деревянная корова означала для последователей культа Исиды то же самое, что и для всех египтян, а именно – «чрево», из которого усопшие рождались заново?

Судя по всему, римляне были хорошо знакомы с обрядом, связанным со шкурой животного. Вергилий дает пчеловодам рецепт, который проводит к моментальному размножению пчел. При помощи магических обрядов можно вызвать появление целого роя пчел из шкур священных быков. Это волшебное действие, как полагали римские писатели, уходило своими корнями в египетские и орфические обряды. С другой стороны, египтяне также были знакомы с идеей о том, что душа появлялась из шкуры жертвенных животных в образе пчелы. Известно ли было мистическое значение этой традиции неофитам? В любом случае присутствие на стенах обрядовых помещений изображения пчелы и утробного плода в окружении хлебных злаков предполагает, что эти символы в том или ином виде использовались, чтобы иллюстрировать тайну нового рождения».

О посвящении в элевсинские таинства было сказано, что «душа в момент смерти испытывает те же ощущения, какие испытывают люди при посвящении в великие таинства. Слово и вещь имеют много общего: мы говорим «teleirtan» (умереть) и «teleisthai» (быть инициированным). Сначала человек, часто неосознанно, делает первые шаги, которые являются весьма болезненным отклонением от верной дороги; это неизбежные метания в полной темноте. Затем, перед самым концом, возникает страх, ужас, паника. Однако после этого глаза человека открываются навстречу яркому, благодатному свету; душа входит в чистейшие пределы, где раскинулись зеленые луга и звучит сладкая музыка, и душа наполняется благоговейным восторгом».

Однако из одного из отрывков из Апулея становится очевидно, что богиня, которая вела неофита через ужасы окружающего пространства, охраняла его всю оставшуюся часть его земной жизни. Обращаясь к Луцию, Исида говорит: «Ты будешь жить счастливо, ты будешь жить со славою под моим покровительством, и когда, совершив свой жизненный путь, сойдешь ты в царство мертвых, то, как видишь меня сегодня здесь, так и там, в этом подземном полукружии, найдешь ты меня просветляющей мрак Ахеронта, царствующей над стигийскими тайниками и, сам обитая в полях елисейских, мне, к тебе милостивой, усердно будешь поклоняться. Если же примерным послушанием, исполнением обрядов, непреклонным целомудрием ты угодишь нашей божественной воле, знай, что в моей только власти продлить твою жизнь сверх установленного судьбой срока». То есть благочестивая жизнь является необходимым условием долгой жизни и будущего блаженства.

Опыт посвящения в таинства менял всю будущую земную жизнь инициируемого. Он знал о том, что ждет его в будущем, а потому мирно трудился весь остаток своего земного пути, потому что путь ему освещал факел будущей жизни. И он был готов к смерти, когда бы она ни пришла. Теперь ничто не могло скрыться от его взора, и он мог спокойно блуждать по дорогам прошлого и будущего. И тайные мысли людей также были открыты ему.

Однако прикосновение к Абсолютному должно было пробудить в просвещенном мозгу нетерпеливое желание покинуть материальные сферы и дотронуться до того, что он видел своим внутренним взором. Испытав блаженство духовной жизни, неофит вряд ли мог долго терпеть свое земное существование. Как поэт в своих стихах рисует некую воображаемую страну своих грез, как композитор, создавая свою музыку, представляет себе сферы, где играет музыка планетарного масштаба и вызывает радость и страсть, так и неофит, должно быть, жаждал попасть в божественный мир, где он когда-то вдохнул невыразимое счастье от соединения с богом.

Подводя итоги всего сказанного в этой главе, мы видим, что:

– в данном вопросе не стоит ждать помощи от одних лишь научных теорий. Высшее понимание (то, что иногда весьма грубо называют «странностью») одно лишь и может помочь нам в поиске истины, и то при помощи духовных аналогов;

– таинства частично были драматически выраженным символизмом или магией внутреннего стремления к соединению с богом или растворение в нем;

– египетская идея души была вначале представлена в образе полуматериального Ка, а позже – в образе исключительно духовного Ба;

– помимо этого, египтяне верили в идею переселения душ, которая весьма отличалась от индуистской или буддийской идеи. Египетская концепция заключалась в том, что душа должна была избежать зла, а сделать это можно было лишь путем посвящения в таинства. По всей вероятности, эта идея находила свое драматическое воплощение, что волшебным образом делало метемпсихоз излишним. Об этом свидетельствуют отрывки из Книги мертвых и греческих таинств;

– падение и возвышение души также нашли свое отражение в таинствах, о чем свидетельствуют греческие и римские религиозные практики. Последние включали в себя встречу с образом бога (видения);

– солнце и луна имели для неофита как символическое, так и физическое значение;

– падение человека также запечатлено в таинствах;

– падение души, вероятно, было связано с идеей миграции душ;

– Саллюстий говорил, что «целью всех мистических обрядов было соединение нас с миром богов». То есть они являлись мостом между смертными и богами;

– мыслительный процесс, сопутствующий обрядам таинств, был гораздо важнее самих обрядов;

– возрождение – и символическое, и психическое – было неотделимо от процесса соединения с богом.

И наконец: каким образом все эти работы о египетских таинствах, упомянутые во второй и третьей главах, сказались на теориях, которые мы выдвигали или цитировали здесь? Все они сходятся в следующем:

– знание о Высшем Разуме было целью египетских таинств. Но их философия была спрятана за завесой аллегории, и тем не менее они были призваны сформировать истинное представление о природе божественного;

– их символизм, как говорит Иамблих, – духовной природы;

– их неофиты жаждали соединения с богом;

– человек падал психически, а «более смертная форма» его души была воплощена в полуматериальном Ка;

– свобода от уз материального могла быть достигнута только путем «научного познания богов».

У нас, конечно, нет доказательств того, что таинства, о которых говорит Плутарх, были предназначены, как он считает, для того, чтобы «сохранить значение ценных эпизодов истории». Однако это доказательство может заключаться в аналогии между таинствами и древними обрядами других народов, которые пересказывают истории из жизни богов. Вместо мифа об Осирисе и Исиде в других системах таинств имеются похожие простые истории, и они, вероятно, имеют подобное же происхождение. Столь же вероятно, что такие истории представляли в аллегорической форме явления природы. При этом Плутарх замечает, что история, связанная с вполне реальными личностями, и мифы о природе часто тесно переплетались.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.