Правительственная политика по отношению к Л. Н. Толстому. К. П. Победоносцев и Л. Н. Толстой
Правительственная политика по отношению к Л. Н. Толстому. К. П. Победоносцев и Л. Н. Толстой
История публикации документов по теме «Л. Толстой, Церковь и власть»
Прежде чем говорить о принципах правительственной и церковной политики по отношению к Л. Н. Толстому и роли К. П. Победоносцева в ее осуществлении, следует в самых общих чертах охарактеризовать основные публикации источников по данной теме, которые имели место в период с 1917 г. по настоящее время.
Важная роль в выявлении и введении в научный оборот документов, связанных с историей отлучения Л. Н. Толстого, принадлежала ленинградскому историку, сотруднику РГИА И. Ф. Ковалеву, который выявил и ввел в научный оборот ряд документов по данной теме. Можно говорить о целой системе публикаций, связанных с правительственной и церковной политикой, направленной против Л. Н. Толстого. Вот краткий перечень этих материалов.
1. Секретное письмо первенствующего члена Синода митрополита Иоанникия (Руднева) епископам о запрещении поминовений и панихид по Л. Н. Толстому в случае его смерти без покаяния, март 1900 г. (РГИА. Ф. 796. III отд. 2 ст. Оп. 182. 1901 г. Д. 2433. Л. 1; Ф. 797. Оп. 94. Д. 198. Л. 4, 6). Публикатор указывает, что точная дата письма не указана, а в протоколах Св. Синода за март 1900 г. этот вопрос отсутствует, из чего можно заключить, что обсуждение этого вопроса не было запротоколировано. Публикатор ссылается на фонд канцелярии обер-прокурора Св. Синода, где хранится письмо митр. Антония (Вадковского) С. А. Толстой, в котором и говорится о том, что распоряжение священнослужителям было именно секретным (Ф. 797. Оп. 94. 1901 г. Д. 128).
Письмо митр. Иоанникия – очень важный, но, как будет показано далее, не первый известный документ, связанный с отлучением писателя.
2. Определение Св. Синода об отлучении Л. Н. Толстого от Церкви, 20–22 февраля 1901 г. (РГИА. Ф. 796. Оп. 209. 1901 г. Д. 2091). Этот документ будет подробно рассмотрен в работе далее. Кроме него, И. Ф. Ковалевым опубликованы некоторые дополнительные материалы, в том числе прошения отдельных лиц об отлучении их от Церкви (в том числе известного математика академика А. А. Маркова)[955].
3. Ряд документов, связанных с изданием произведений Л. Н. Толстого, запрещенных цензурой в России. В частности, отмечается, что в 1907 г. было издано «Полное собрание сочинений гр. Л. Н. Толстого, вышедших за границей», том 3 которого содержал работу «Церковь и государство» (тираж 5 тыс. экземпляров). Кроме того, в 1909 г. обсуждался вопрос о брошюре Толстого «О разуме, вере и молитве» (перепечатка с издания «Свободное слово», 1906), где писатель излагает свой взгляд на Таинство Евхаристии и утверждает, что соответствующие места в Евангелии, в которых говорится об установлении этого Таинства, «самые неважные» и речь в них идет либо об усвоении учения Христа, либо о воспоминании. Кроме того, в брошюре содержатся кощунства о Лице Христа и о церковной службе. Интерес правительственных органов вызвала и брошюра «О разуме и вере», изданная в Москве в 1909 г. в количестве 5 тыс. экземпляров. В ней в принципе отрицается значение Таинств и благодати в жизни христианина: «Нет более безнравственного и вредного учения как то, что человек не может совершенствоваться своими силами»[956].
4. Ряд документов по поводу чествования Л. Н. Толстого в связи с его 80-летием. В том числе И. Ф. Ковалевым изданы два очень важных документа:
а) выписка из журнала Общего собрания IV Всероссийского миссионерского съезда в Киеве против чествования Л. Н. Толстого от 25 июля 1908 г. с рядом предложений, в том числе об издании в начале августа увещательного послания к верным чадам Церкви с соответствующими разъяснениями, а также предложением в последнее воскресенье перед 28 августа отслужить в городских церквах и больших фабричных центрах молебен по чину в неделю православия о заблудших;
б) разъяснение Св. Синода по поводу 80-летнего юбилея Л. Н. Толстого, датируется 20 августа 1908 г. (РГИА. Ф. 797. Оп. 209. 1908 г. Д. 89. Докл. № 185. Л. 275–277). В разъяснении дан краткий обзор жизни Толстого, присутствует благоприятный отзыв о его художественном творчестве, а также обличение его заблуждений и констатация того факта, что соучастие в праздновании юбилея делает таких лиц соучастниками деятельности Толстого и привлекает на их голову тяжкую ответственность перед Богом[957].
Важное значение имеет подробный обзор материалов о Л. Н. Толстом, хранящихся в РГИА, сделанный И. Ф. Ковалевым в 1968 г.[958] В публикации, в частности, сообщается об отложившихся материалах по поводу незаконного ввоза в Россию произведений Толстого, запрещенных на родине цензурой. Следует иметь в виду, что запреты касались изданий произведений Толстого в России, а также ввоза заграничных изданий на тех языках, которыми владела образованная часть общества. Сообщается, что в фонде Центрального комитета цензуры иностранной (РГИА. Ф. 779) хранится около 500 цензорских докладов, касающихся изданий сочинений Толстого на многих языках мира. Кроме того, статья содержит раздел «Синод и духовенство в борьбе с Толстым», в котором дается краткий обзор соответствующих документов фондов 807, 796 и 797.
Наконец, следует упомянуть и публикацию 1978 г.[959] В первую очередь здесь интересна информация о всеподданнейших докладах разных лиц по поводу отдельных аспектов деятельности Л. Н. Толстого. Публикатор указывает, что некоторые из этих докладов были выявлены только в 1976 г.
К 1978 г. были известны 22 подобных доклада, в том числе 2 – имп. Александру II, 8 – имп. Александру III, 12 – имп. Николаю II. В публикации содержится ряд важных выдержек из документов, которые подтверждают тот факт, что император Александр III был последовательным противником преследований писателя.
Большой интерес, например, представляет резолюция имп. Александра III на докладе министра внутренних дел И. Н. Дурново от 30 января 1892 г., в котором последний предлагал императору во избежание повторений впредь ситуаций, подобных известной истории со статьей о голоде, напечатанной 22 января 1892 г. в «Московских ведомостях» и воспринятой мировым сообществом в качестве призыва к свержению законной власти, предложить через рязанского губернатора Толстому прекратить на будущее время печатание в иностранных газетах статей противоправительственной направленности с предупреждением об иных мерах в случае отказа подчиниться этому требованию, на что император ответил: «Оставить на этот раз без последствий»[960].
Во всеподданнейших докладах отложился материал о приеме императором Александром III 13 апреля 1891 г. жены писателя С. А. Толстой, во время которого последней было получено разрешение печатать повесть «Крейцерова соната» в Полном собрании сочинений писателя, но при этом был наложен запрет на отдельное издание. По этому поводу К. П. Победоносцев направил государю известное письмо от 1 ноября 1891 г., в котором говорил, что ничего не знал о разрешении царя печатать это произведение.
Интерес представляет записка В. Г. Черткова министру двора В. Б. Фредериксу с предложением издания посмертных произведений Толстого, «еще никогда не появлявшихся в печати и оставленных им для издания после его смерти», под общим наблюдением императора; в записке предполагается, что издателем будет А. Л. Толстая, а редактором – сам В. Г. Чертков. Крайне примечательна дальнейшая история записки: император в устной форме передал свое мнение бар. Фредериксу, суть его заключалась в том, что гофмейстер А. А. Голенищев-Кутузов должен был осуществлять предварительную цензуру и в случае возникающих вопросов обращаться лично к государю. Об этом решении императора В. Б. Фредерикс 21 января 1911 г. доложил П. А. Столыпину, который был крайне возмущен тем, что предварительную цензуру будет осуществлять министр двора, а не он сам. Кроме того, премьер-министр справедливо указал, что предварительная цензура отменена и введение ее по отношению только к книгам Толстого может вызвать недоразумения. В конечном счете императору стало ясно, что этот проект несостоятелен[961].
В публикации упомянуты новые документы о крайне негативном отношении Св. Синода к чествованию Л. Н. Толстого по поводу 80-летнего юбилея. 28 августа 1908 г. П. П. Извольский обратился к императору с докладом, в котором упрашивал его запретить чествование человека, отлученного от Церкви и отвергающего все догматы христианской религии (РГИА. Ф. 797. 1908 г. Д. 463. Доклад № 185).
Наконец, представляет интерес еще один документ, связанный с увековечением памяти писателя. Вскоре после смерти Толстого Академия наук принимает решение об образовании комитета по вопросу об увековечении памяти Толстого. В январе 1911 г. П. А. Столыпин представил императору Особый журнал Совета министров по данному вопросу, но император наложил на доклад резолюцию: «Нахожу весьма желательным отложить рассмотрение этого вопроса». Несколько неожиданный характер резолюции связан с тем обстоятельством, что в Особом журнале была приведена другая – положительная резолюция государя на докладе о смерти Толстого (ее текст: «Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во времена расцвета своего дарования, в творениях своих, родные образы одной из славнейших годин русской жизни»). Кроме того, в докладе также указывалось, что комитет имеет в виду не вообще Толстого, а писателя-беллетриста раннего периода и поэтому деятельность комитета окажет противодействие тем демократическим слоям общества, которые пытаются использовать чествование Толстого в качестве способа борьбы с самодержавием. Председателем комитета планировался великий князь Константин Константинович. В итоге решение Совета министров не было утверждено[962].
В 1970-е и последующие годы в научный оборот были введены и другие документы. В публикации Г. Петрова 1978 г. дан обзор с отдельными цитатами некоторых источников, имеющих отношение к предварительному этапу подготовки отлучения Л. Н. Толстого[963]. В публикацию вошли отрывки из следующих документов:
1. Письмо архиеп. Херсонского Никанора (Бровковича) проф. Н. Я. Гроту.
2. Речь в Харьковском кафедральном соборе прот. Т. Буткевича «О лжеучении графа Л. Н. Толстого» 2 марта 1891 г. (опубликована в газете «Южный край» 5 марта 1891 г.).
3. Информация о посещении в марте 1892 г. Ясной Поляны архим. Антонием (Храповицким), ректором МДА.
4. Проект отлучения Л. Н. Толстого от Церкви, составленный архиеп. Амвросием (Ключаревым) в ноябре 1899 г. Об этом документе речь пойдет подробнее ниже.
5. Письмо митр. Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву, датируемое 11 февраля 1901 г., с предложением составить и опубликовать синодальное постановление о Л. Н. Толстом 17 февраля (в субботу первой недели Великого поста), т. е. в канун Недели православия. Однако соответствующее постановление Синода от 20–22 февраля было опубликовано только через неделю, 24 февраля, в «Церковных ведомостях», а 25 февраля перепечатано всеми газетами. Г. Петров высказал в связи с этим важнейшим документом предположение о том, что инициатива отлучения исходила от митр. Антония, текст был написан Победоносцевым, а затем митр. Антоний с другими членами Синода его отредактировал[964].
Отметим две публикации М. Н. Курова. В них содержатся следующие документы:
1. Письмо К. П. Победоносцева С. А. Рачинскому от 26 апреля 1896 г. (ОР ГПБ. Ф. 631), в котором говорится о предположении в Синоде объявить Толстого отлученным от Церкви во избежание недоразумений в народе, который понимает, что вся интеллигенция поклоняется Толстому.
2. Публикация материалов из фонда СПбДА (ОР ГПБ. Фонд СПбДА. № А 1-289), содержащих документы из личного архива митр. Антония (Вадковского), а именно многочисленные письма, полученные им в связи с отлучением Л. Н. Толстого[965].
Предыдущая публикация была М. Н. Куровым расширена и дополнена[966], однако и в новом виде признать удовлетворительным издание писем митр. Антонию не представилось возможным (в основном из-за эпизодичности выдержек: в публикации М. Н. Курова выбирался, как правило, самый «горячий» материал), поэтому автором данной диссертации была предпринята новая публикация части этого материала[967].
В целом вторая статья М. Курова представляет собой публикацию документов из следующих архивов: РГИА, ОР РНБ, НИОР РГБ и ИРЛИ АН СССР (Пушкинский Дом). Она включает в себя первое издание некоторых писем К. П. Победоносцева С. А. Рачинскому, имп. Николаю II, а также письма митр. Антонию (Вадковскому). К сожалению, в статье М. Курова повторяется ряд традиционных штампов, имеющих отношение к личности К. П. Победоносцева, в том числе утверждение, что тот «категорически был против печатания «Крейцеровой сонаты»[968], а также совершенно ошибочный, как мы увидим далее, тезис о том, что по вопросу об отлучении Толстого от Церкви ожидать разногласий «между обер-прокурором и членами Синода не приходилось, так как высший орган по управлению Русской Православной Церковью назначался царской властью и давно превратился в безгласный чиновничий аппарат при всесильном обер-прокуроре <…> Воля обер-прокурора была законом для Синода. Никто не осмелился поднять голос в защиту Толстого. Единомыслие было полное»[969].
Самым важным документом, который присутствует во второй статье М. Курова, является полный текст письма митр. Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву по поводу возможного отлучения Толстого от 11 февраля 1901 г. (РГИА. Ф. 797. Оп. 94. № 133. Л. 1–2 об.). К сожалению, в публикации письма присутствует грубейшая ошибка: публикатор зачем-то решил «расшифровать» имя известного Санкт-Петербургского священника, прот. Философа Орнатского, как Философ[ов], отождествив его, таким образом, с Д. В. Философовым, единомышленником Д. Мережковского и З. Гиппиус.
Письмо, опубликованное М. Куровым, имеет принципиальное значение, так как можно с большой вероятностью предполагать, что именно оно дало толчок к подготовке синодального акта 20–22 февраля 1901 г. В письме, в частности, идет речь об очень значимом событии – «выходке» свящ. Г. Петрова, т. е. об эпизоде, имевшем место 6 февраля 1901 г.
В этот день Д. С. Мережковский делал в Санкт-Петербургском философском обществе доклад о Л. Н. Толстом, в ходе обсуждения которого свящ. Г. Петров выступил с апологией писателя, что было полной неожиданностью для священноначалия. Митр. Антоний сообщает своему корреспонденту, что 10 февраля долго беседовал с о. Григорием Петровым «по поводу выкинутой им глупости в философском обществе». Личность свящ. Г. Петрова характеризуется митр. Антонием в письме следующим образом: «О. Григорий еще формирующийся человек, мысли его не перебродили еще и не пришли к мирному, гармоническому течению. Против него начинают сильно вопиять как против толстовца, и некоторые готовы прямо воздвигнуть на него гонение <…> я посоветовал пока молчать, потому что не вижу в нем упорства, и потому полагаю пока достаточным воздействовать на него путем пастырского попечения и убеждения»[970]. Характерно, что публикатор письма М. Куров не обратил внимания на эту характеристику и на то обстоятельство, что большая часть письма посвящена именно свящ. Г. Петрову, выступление которого автором письма фактически поставлено в прямую связь с деятельностью Л. Н. Толстого.
Таким образом, можно сделать следующий вывод: исследователями была проделана большая работа по выявлению, систематизации и изданию документов, связанных с отлучением Л. Н. Толстого от Церкви. Фактически в 60-80-е гг. XX в. в научный оборот были введены важнейшие материалы, связанные с темой данного раздела работы.
Цель дальнейшего текста – показать, что выявлены были не все документы, позволяющие восстановить историческую правду об отлучении. Кроме того, даже выявленные документы, по причине антицерковных установок исследователей, как правило, интерпретировались предвзято: общая картина страдала односторонностью, неполнотой, а в некоторых случаях была просто ошибочной.
К. П. Победоносцев и Л. Н. Толстой
Вопрос об отношении русского правительства и Православной Церкви к учению и деятельности Л. Н. Толстого неоднократно рассматривался в предшествующих исследованиях. Главные выводы, к которым приходят историки, заключаются в следующем:
A. Проводником антитолстовской правительственной политики был всесильный обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев.
Б. Именно он был главным инициатором отлучения Л. Н. Толстого от Церкви, а сам акт отлучения был его личной местью (при первой представившейся возможности) за роман «Воскресение» и его героя – чиновника Топорова.
B. Синодальный акт 1901 г. был крайне расплывчатым по содержанию и крайне неудачным по времени издания и был единодушно отвергнут всей прогрессивной Россией, которая выразила бурную поддержку своему кумиру – Л. Н. Толстому.
Задача данного раздела – рассмотреть эти утверждения и дать им соответствующую научную оценку.
Когда речь заходит о выдающихся исторических деятелях, историку следует стремиться избежать того, что прот. Г. Флоровский вслед за Дж. Коллингвудом называет субстанциональностью историографии: живые люди изображаются в виде исторических типов в характерных позах. Так рождаются исторические стереотипы, которыми переполнена не только старая советская научная литература, но часто и литература новейшего периода, претендующая на статус «научной». Стремясь к созданию синтетического образа, заботясь о целостности восприятия изучаемого исторического персонажа, историки превращают живых людей в «типы» и «характеры», которые, как роботы, лишены свободы воли и на страницах исторических трактатов вынуждены поступать только «типично»[971]. Историки, к сожалению, часто забывают, что «в суждениях о большом человеке самое страшное – общее место»[972].
К сожалению, именно такой ходульный образ был создан из К. П. Победоносцева. В определенном смысле иначе и быть не могло: в великом противодействии двух идей русской истории – идеи консервации, сохранения верности традиции и преданию, почвенности, наконец, «заморозки» и идеи обновления жизни, политического прогресса, новых общественных институтов, представительства – К. П. Победоносцев часто противостоял всем или почти всем. И несколько позже эти «все» жестоко ему отомстили, создав театральный портрет «живого трупа», Торквемады, «Великого инквизитора», колдуна, простершего свои крыла над Россией.
Победоносцев был обвинен во всех грехах: в «зоологическом консерватизме» (П. А. Зайончковский), в невольном содействии грядущей революции (тем, что сорвал планы группы Лорис-Меликова в марте и апреле 1881 г.), в установлении режима контрреформ, в преследовании любого свободомыслия и широкого культурного творчества, в распространении идей абсолютной религиозной нетерпимости, в противодействии планам созыва Церковного Собора и возрождения патриаршества и даже в дворцовых интригах.
К сожалению, К. П. Победоносцеву исторически не повезло, как не повезло всем современникам страшной смерти императора Александра II: слишком жестокой была рана, нанесенная сознанию русского человека взрывами 1 марта 1881 г. В представлении современников это событие было настолько ужасным, что очень немногие люди сумели сохранить трезвость и не потеряться в вихре самых разных, подчас противоположных по направлению тенденций.
Жизнь К. П. Победоносцева – служение одной и главной идее – идее самодержавия, в рамках которой и возникает проблема «заморозки». Но было бы большой исторической ошибкой полагать, что здесь он противостоял всей остальной России, стремившейся к новым общественным формам и институтам. Как это ни парадоксально, К. П. Победоносцев выполнял завет К. Н. Леонтьева: «…надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не гнила»[973]. За этим желанием «подморозить» стоит большой страх: страх за огромные пространства, страх за большие сокровища, к которым постоянно протягиваются жадные руки, страх за неустойчивую государственность. В России возможны и практически осуществимы самые разные спекуляции: политические, культурные и религиозные. Самые почтенные и «прогрессивные» идеи на русской почве часто оборачиваются злым и бесовским фарсом: свобода – произволом администрации всех уровней, народоправие и демократия – парламентской говорильней и откровенным обманом, предательством и «политической проституцией», экономическая самостоятельность, рынок – подкупом и коррупцией.
Россия – зыбкая и ненадежная почва. С. Г. Бочаров очень убедительно показывает, насколько этот образ значим в творчестве К. Н. Леонтьева. Фактически программа Победоносцева как политического деятеля была развернута в статье К. Н. Леонтьева «Над могилой Пазухина». Русская почва роскошная, но слабая, рыхлая, подвижная, поэтому западная революционная постройка (социализм) может осуществиться на ней быстрее. Если не будут в срочном порядке осуществлены необходимые меры, русский народ «через какие-нибудь полвека» из народа-богоносца станет народом-богоборцем (заметим: статья К. Н. Леонтьева написана в 1891 г., таким образом, его прогноз осуществился не через полвека, а через 25 лет, т. е. в два раза быстрее).
Какие же это меры? Русский народ должен быть строгими, властными мерами «ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен» – только в этом случае, удержанный в этих насильственных рамках, он сможет пребыть этим народом-богоносцем. Главные враги народной жизни – «преступные замыслы», «подражание Западу» и «мягкосердечное потворство», которые приводят к главной и глобальной русской беде – «состоянию безначалия», рождающему крайности и ужасы, в которых проявляются самые трагические черты русского характера – «молодечество», «дух разрушения» и «страсть к безумному пьянству»[974].
К. П. Победоносцеву очень любят вкладывать в уста фразу о России как ледяной пустыне, в которой бродит лихой человек. Но не В. В. Розанов ли, в определенном смысле (правда, очень условном) антипод Победоносцева, который, кажется, и пустил в оборот это крылатое словечко Победоносцева, сам сказал о ней же – «ледяная страна вечного забвения и вечной неблагодарности»[975]?
Представляется, что та развернутая характеристика обер-прокурора Св. Синода, которую дает ему в «Путях русского богословия» столь проницательный человек, как прот. Г. Флоровский («пафос исторического неделания», «воинствующий архаизм», старание «удержать “народ” вне культуры и истории и тем спасти от порчи и погибели», «Победоносцев верил в народ и не верил в историю», он «дорожит коренным и исконным больше, чем истинным» и т. д.)[976] несет в себе черты некоторой ходульности и «портретности» и должна критически восприниматься сквозь призму русской истории начала XX в., советского периода и даже 1990-х гг. Тем не менее тот же автор замечает по поводу сходства культурных типов: «Сходство не значит согласие. Сходство означает принадлежность к единому культурно-психологическому типу. Сходство Толстого и Победоносцева не было случайным. И во многом они одинаково веруют в природу и не веруют в человека – верят в закон и не доверяют творчеству» [977].
Взаимоотношения двух личностей неотделимы от их мировоззренческих установок. С этой точки зрения, предваряя содержательную часть раздела, нужно кратко остановиться на тех возможных моделях христианской (или псевдохристианской) религиозности, которые можно описать следующим образом.
Христос и Церковь. Эта модель созидается на вере в Христа – Богочеловека, Спасителя и Искупителя человеческого рода, в тесный, нерасторжимый союз Церкви земной и небесной и в спасительное значение Церкви в жизни человека. С догматической точки зрения во всей полноте эта позиция представлена в догматическом учении Православной Церкви и в католицизме.
Христос, но не Церковь. Это очень сложная и очень условная модель, которая включает многообразные вариации, в зависимости от истории происхождения. В первую очередь речь здесь должна идти о протестантизме с его известными вероучительными принципами solus Christus и sola fide, которые, формально признавая значение Церкви в жизни человека, тем не менее проводят слишком явную грань между «Церковью небесной», «Церковью святых», и земной церковной организацией, в результате чего последняя превращается в «слишком человеческое» общество единомышленников. С точки зрения этой модели требуют серьезного осмысления аналогии между Л. Н. Толстым, которого иногда стремятся представить религиозным реформатором, и М. Лютером. Заметим, что действительно в формировании религиозных взглядов последнего определенную роль сыграла критика видимых недостатков католической церковной организации и современного ему католического духовенства. Но Лютер никогда не сомневался в Божественном достоинстве Христа и спасительном значении Его подвига, поэтому указанные аналогии носят весьма условный характер. В этом смысле Толстой не был религиозным реформатором в традиционном понимании этого термина, его взгляды скорее нужно сближать с неопротестантским богословием XX в.
Не Христос (и тогда автоматически «не Церковь»). Эта модель (если речь идет именно о религиозной модели) предполагает, что человек не верует в божественное достоинство Христа, а почитает Его великим учителем морали, одним из многих. В этой модели нет места личному общению с Богом, молитве в христианском смысле (она заменяется медитацией или даже релаксацией) и, конечно, нет места признанию спасительного значения Церкви в жизни человека. И действительно, Л. Н. Толстой сознательно и целенаправленно подчеркивал тот факт, что вся его деятельность направлена именно против христианской догматики и именно против Церкви.
Говоря о теме «Победоносцев и Толстой», мы понимаем, что речь идет именно о противопоставлении двух типов религиозности. При этом необходимо учитывать динамику мировоззрения и Л. Н. Толстого, и К. П. Победоносцева, отдавая себе отчет в том, что их взгляды и позиции по различным вопросам в начале 80-х гг. XIX в. (т. е. к моменту их заочного знакомства) и через 20 лет (финальный конфликт, связанный с отлучением писателя от Церкви) могли претерпеть и реально претерпели большие изменения.
Оппозиция «Толстой – Победоносцев» таит в себе такие же подводные камни, как и оппозиция «Толстой – Достоевский»: не следует отождествлять личные религиозные взгляды оппонентов Л. Н. Толстого с точкой зрения Церкви. Дело в том, что, будучи христианином в самом строгом смысле этого слова, К. П. Победоносцев мог заблуждаться по тем или иным вопросам церковной жизни и построения вероисповедной политики государства. В то же время, будучи последние 30 лет своей жизни последовательным и убежденным врагом Церкви и ее учения, Л. Н. Толстой, обладая глубокой социальной и творческой интуицией, мог в своих публикациях и письмах затрагивать очень важные вопросы церковно-государственных отношений, церковной жизни и веры. И в этом смысле его аргументы, как правило, неубедительные и даже примитивные с чисто богословской точки зрения, могут быть весьма показательны с точки зрения отражения тех тенденций, которые характерны для русской жизни начала XX в.
Ввиду той заметной роли, которую Л. Н. Толстой и К. П. Победоносцев играли в истории России второй половины XIX – начала XX в., их противостояние не носило случайного характера, конфликта на личной почве, а было глубоко связано с важнейшими проблемами, в той или иной степени волновавшими все русское образованное общество.
И здесь следует сразу подчеркнуть, что в восприятии русского общества конца XIX – начала XX в. Победоносцев и Толстой действительно были антиподами. Л. Н. Толстой – совесть своего поколения, борец за правду, защитник обиженных, человек, которому вполне подходят слова, сказанные В. Шаламовым по другому адресу: «Русская интеллигенция искала у него решения всех вопросов времени, гордилась его нравственной твердостью, его творческой силой <…> в жизни должны быть такие люди, живые люди, наши современники, которым мы могли бы верить, чей нравственный авторитет был бы безграничен <…> тогда нам легче жить, легче сохранять веру в человека. Эта человеческая потребность рождает религию живых будд»[978]. Л. Н. Толстой и был таким живым буддой «героического» сознания русской интеллигенции, причем, заметим, не только в среде профессоров, писателей, поэтов и художников, но, как это ни странно, и в среде чиновников всех рангов, как показывают публикации их писем по поводу отлучения писателя.
Наоборот, для этой среды К. П. Победоносцев является воплощением абсолютного зла, которое ассоциируется с политическим произволом (опять вспомним пресловутые «совиные крыла»), творцом системы, гонителем всего прогрессивного и творческого, тем лихим человеком, который в конечном счете и превратил Россию в ледяную пустыню. В «поединке» с Толстым Победоносцев в представлении русского общества и даже политической элиты был заранее обречен на поражение, именно поэтому после отлучения писателя в 1901 г. в глазах этого общества он сразу стал и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок.
Но много ли исторической правды в таком подходе?
Как уже было сказано выше, К. П. Победоносцев, человек глубоко верующий именно в церковного Христа, являлся сторонником той точки зрения, что Русская Православная Церковь играла важнейшую, определяющую роль в исторической жизни России и ее роль продолжает оставаться значимой в жизни каждого христианина. С его точки зрения, в силу исторических особенностей развития России для русской политической модели характерен теснейший, нерасторжимый союз Церкви и монархического государства, союз жизненно необходимый, любая попытка коррекции которого приведет, как считал К. П. Победоносцев, к крушению русской монархической государственности и гибели самой Церкви.
Наоборот, с точки зрения Л. Н. Толстого, Церковь играла и играет крайне негативную роль в истории человечества вообще и в истории России в частности и в жизни каждого отдельно взятого человека: она враждебна человеческому прогрессу и является копилкой предрассудков и обмана. Церковное учение порабощает человека, причем это происходит с самого начала, когда утверждается, что над человечеством тяготеет первородный грех. Фактически центральная проблема толстовского «богословия» – роль Церкви в жизни человека. Уже указывалось, что, с его точки зрения, первородный грех – богословская спекуляция, которая не имеет никакого реального значения в жизни человека. Для современного человечества принципиально возможен нравственный прогресс и достижение конкретных результатов в нравственной области своими собственными силами, без участия благодати Божией, а роль Церкви заключается в том, чтобы «препятствовать человечеству в его движении к истине и благу» (ПСС. Т. 25. С. 284).
К. П. Победоносцев, именно в силу своих взглядов на характер церковно-государственных отношений в России, символизирует идею синтеза и созидания, как он это созидание понимал: монархическая власть, стоящая на православной вере, является главным источником формирования и развития национального самосознания, следствием чего является широкое культурное развитие в самых разных областях русской жизни. Именно этим, а вовсе не стремлением якобы чуть ли не контролировать все стороны русской политической, социальной и культурной действительности объясняется, в частности, активное участие К. П. Победоносцева в поддержке русских писателей, художников, музыкантов и т. д.
Наоборот, в своих произведениях Л. Н. Толстой, как известно, проповедовал идею разрушения государственности и культуры вообще и был активным и энергичным критиком русской политической системы. Правда, идеи отрицания культуры носили для него скорее характер отвлеченных размышлений: всегда оставаясь художником в широком смысле этого слова, Толстой так и не смог сказать культуре свое последнее «нет». Но, без сомнения, из-за огромной популярности личности Л. Н. Толстого в оппозиционной русскому правительству среде критика «режима» играла крайне негативную роль в формировании отрицательного (можно сказать, гротескно отрицательного) образа власти и в значительной степени работала на ее крушение, т. е. в конечном счете на социальный коллапс, революцию.
Л. Н. Толстой является символом религиозной свободы, веротерпимости и свободы совести, противником той религиозной политики, инициатором и главным символом которой, по его мнению, был именно К. П. Победоносцев. Поразительно, что при этом русский писатель в конкретных ситуациях был абсолютно нетерпим к взглядам других людей и критиковал их часто в грубой и неприемлемой форме. Очень ярко предельная противоположность подходов Толстого и Победоносцева к вероисповедному вопросу проявилась в эпизоде конца 1880-х гг., когда Жюль Эрнест Навилль, президент «Евангелического союза», обратился к Александру III c протестом против преследования лютеран в Прибалтийском крае. К. П. Победоносцев ответил Навилю, выразив в этом ответе суть вероисповедной политики русского государства, и именно этот ответ вызвал бурное негодование писателя, отразившееся в дневниковых записях[979].
Л. Н. Толстой является категорическим противником той системы воспитания, которая сформировалась в России во второй половине XIX в. и в которой значительная роль отводилась русскому духовенству. Этому вопросу посвящен ряд сочинений и записей в дневнике писателя. Толстой доказывает, в частности, что преподавание религии – абсурд, ибо как можно преподавать то, что большинством отвергается (ПСС. Т. 53. С. 61; Т. 35. С. 187).
Наоборот, К. П. Победоносцев на практике реализует идею, согласно которой все начальное образование и воспитание должно быть передано в руки духовенства[980]. Как известно, во многом благодаря его личным усилиям в России сформировалась широкая сеть церковноприходских школ, которая получила характер системы.
Учитывая сказанное выше, необходимо обратить внимание на то, каким образом это противостояние идей нашло свою конкретную реализацию в жизни.
Первым эпизодом, во многом повлиявшим на развитие дальнейших отношений, стала казнь народовольцев в 1881 г.
Вопрос, который здесь возникает, – были ли Толстой и Победоносцев знакомы до этого события? До недавнего времени биографы Л. Н. Толстого отрицали этот факт, игнорируя свидетельство воспоминаний И. М. Ивакина, который, ссылаясь на писателя, определенно говорит о том, что Л. Н. Толстой уже был знаком с К. Победоносцевым до марта 1881 г.[981] Правда, нигде больше это свидетельство подтверждений не находит, нам неизвестны какие-либо подробности этого знакомства. Во всяком случае, утверждение о том, что Победоносцев послужил прототипом Каренина, было отвергнуто еще Н. Н. Гусевым.
Идея обратиться к Победоносцеву с просьбой передать новому императору письмо была подана Толстому его домашним учителем, кандидатом математики Петербургского университета В. И. Алексеевым, с осени 1877 г. обучавшим старших детей Толстого. К. П. Победоносцев в 1875 г. помог освобождению из тюрьмы друга Алексеева А. К. Маликова[982], основателя религиозно-этического учения о «богочеловечестве» и земледельческой колонии в США, учившего о непротивлении (некоторые исследователи полагают, что именно Маликов впервые навел Л. Н. Толстого на эту мысль). Считая Победоносцева отзывчивым человеком, Толстой направляет ему свое письмо императору Александру III c просьбой к последнему помиловать народовольцев.
Эпизод с казнью народовольцев сыграл большую роль в биографии писателя. Он сам утверждал, что суд над убийцами царя и готовящаяся казнь произвели на него одно из самых сильных жизненных впечатлений. Но и для всей России это был знаковый эпизод, в восприятии которого перемешаны ужас, растерянность и недоумение о будущем страны. Нужно иметь в виду, что суд над народовольцами готовился на фоне бурных дебатов о будущем политическом устройстве русского государства (программа М. Лорис-Меликова), о чем упоминает Л. Н. Толстой в письме императору: «Для людей, смотрящих на дело с материальной стороны, нет других путей – или решительные меры пресечения, или либеральные послабления <…> или пресекать – строгость, казни, ссылки, полицию, стеснение цензуры, и т. п. Или либеральные потачки – свобода, умеренная мягкость мер, взысканий, даже представительство – конституция, собор»[983].
Нужно учитывать также, что в этих дебатах именно К. П. Победоносцеву принадлежала важная, ключевая, в итоге решающая роль: на известном совещании в присутствии нового императора Александра III 8 марта 1881 г. он произносит пламенное слово в защиту принципа самодержавия (по мнению некоторых современников, свою лучшую речь в жизни), речь, потрясшую участников совещания и приведшую к отставке главных апологетов идеи представительства (М. Т. Лорис-Меликова, А. А. Абазы и Д. А. Милютина) и изданию манифеста 29 апреля 1881 г., лейтмотивом которого являлась мысль о незыблемости самодержавия.
Заметим, что слишком оптимистический взгляд на природу человека, характерный, как сказано выше, и для Л. Н. Толстого, всегда приводит к парадоксальным выводам и рекомендациям в области практической жизни и политики. Обращая внимание на разницу в подходах писателя и обер-прокурора к судьбе народовольцев, исследователи, как нам представляется, прошли мимо того факта, что Л. Н. Толстой в своем письме фактически предлагает свою нравственную модель поведения для молодого императора и свою нравственную модель будущего политического устройства России: «Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию; как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем – человеком, исполняющим закон Христа»[984]. Суть разногласий между обер-прокурором и писателем проявилась в данном эпизоде очень ярко, выпукло: Толстой верит в возможность нравственного исправления не только отдельных людей, но общества в целом, верит в последнюю, решительную победу добра на земле (и в частности, на русской земле), победу, которая будет результатом добрых поступков отдельных личностей: убийцы раскаются, потенциальные убийцы задумаются, а все общество будет очаровано императорской христианской любовью. И в этих мечтаниях, конечно, Толстой не был одинок. Достаточно вспомнить, что аналогичными заявлениями (простить виновных в гибели императора) «грешил», например, и В. С. Соловьев, который 28 марта 1881 г. в зале кредитного общества прочел публичную лекцию о смертной казни, закончившуюся призывом к государю простить убийц его отца.
Напротив, К. П. Победоносцев знает, что эта победа добра, реальная в эсхатологической перспективе, здесь и теперь требует подчас решительности, жесткости и даже жестокости. Хотя общественное мнение отчасти уже было подготовлено к возможному катастрофическому исходу страшной «охоты» на русского императора предыдущими многочисленными покушениями на него, само известие о событиях 1 марта было настоящим общественным шоком. И в своей жесткой оценке действий народовольцев К. П. Победоносцев был выразителем точки зрения определенной группы патриотически настроенных лиц, буквально требовавших их казни.
Было бы непростительным научным промахом, более того, грубейшей ошибкой, не учитывающей особенностей исторического контекста, полагать, что все современники Л. Н. Толстого были последовательными противниками смертной казни и смотрели на нее его глазами или глазами В. С. Соловьева. Впечатление от талантливых и в чем-то убедительных доводов великого русского писателя и великого русского философа не должно заслонять исторической действительности, ибо для историка важен не вопрос, был ли Л. Н. Толстой прав по существу, а вопрос, насколько широко его аргументы отражают палитру общественного мнения по вопросу о возможности прощения народовольцев.
В этом смысле многие источники свидетельствуют, что далеко не все представители русской интеллигенции разделяли точку зрения Л. Н. Толстого и В. С. Соловьева.
Приведем несколько примеров. Н. Ф. Федоров, человек мирный и аполитичный, откликаясь на события 1 марта 1881 г., пишет К. П. Победоносцеву: «Всякий, кому дорого отечество, не может успокоиться лишь на том, что злодеи, лишившие нас отца нашего, будут казнены»[985]. 4 апреля 1881 г. в письме к великому князю Сергею Александровичу А. Ф. Аксакова, недовольная ходом официального следствия и судебного процесса над народовольцами, указывала: «Что еще облегчает сердце – это сознание, что после такого вежливого обращения их все-таки повесили. Здесь начали уже волноваться предположением, что будут просить у Государя помилования и что Государь его дарует. Я не верила этому ни минуты, но об этом много говорили. Общественная совесть требовала осуждения и была бы в отчаянии, если бы ей отказали в этом справедливом удовлетворении»[986].
Супруг А. Ф. Аксаковой, И. С. Аксаков, двумя днями раньше (2 апреля 1881 г.) указывал в письме Н. Н. Страхову: «Правда ли, что Соловьев держал речь о том, что Государь не должен казнить преступников и что если казнит, то мы не пойдем за ним в этом направлении, и что при этом будто сослался на меня, уверяя, что это именно то, что я не досказал по замечанию статьи Русского в «Новом времени»? Я знаю, что гр. Л. Н. Толстой писал об этом письмо, но ведь Толстой, говорят, встречая солдат, внушает им, что они не должны стрелять в неприятеля. Это кривомудрие. Я всегда был против смертной казни в принципе и держусь этого мнения. Но если она существует, если казнены Лизогуб и К°, то не казнить Рысакова было бы исключением, извращающим смысл правосудия. Есть какое-то повреждение смысла!» В ответном письме Н. Н. Страхов называет казнь народовольцев «горькой необходимостью»[987].
Наконец, примечательно, что всего за три года до эпизода с убийством Александра II, в 1878 г., Л. Н. Толстой совершенно по-иному реагировал на дело В. Засулич, стрелявшей в Ф. Ф. Трепова, назвав оправдательный приговор ей «бессмыслицей» и «дурью», а Н. Н. Страхов, в свою очередь, отметил этот эпизод как «кощунство над самыми святыми вещами»[988].
Интересно отметить также, что из окончательного варианта письма императору по поводу судьбы народовольцев был исключен (по совету некоторых знакомых Толстого) отрывок, в котором писатель советует царю не только простить убийц отца, но и выпустить на свободу всех сидящих в тюрьме революционеров: «Если бы вы простили всех государственных преступников, объявив это в манифесте, начинающемся словами: «Люби врагов своих», – это христианское слово и исполнение его на деле было бы сильнее всей человеческой мудрости. Сделав это, вы бы истинно победили врагов любовью своего народа»[989].
Письмо государю было послано Н. Н. Страхову с просьбой передать его К. П. Победоносцеву. Самому обер-прокурору Толстой также послал письмо, в котором указывал: «Я знаю Вас за христианина – и, не поминая всего того, что я знаю о Вас, мне этого достаточно, чтобы смело обратиться к Вам с важной и трудной просьбой…»[990]. Однако надеждам писателя, как известно, не суждено было сбыться: обер-прокурор Св. Синода был решительным противником помилования. Когда Л. Н. Толстой узнает о реакции К. П. Победоносцева на свою просьбу и, видимо, об отношении последнего в целом к казни, он пишет Страхову: «Победоносцев ужасен. Дай Бог, чтобы он не отвечал мне и чтобы мне не было искушения выразить ему мой ужас и отвращение перед ним»[991]. А Н. Н. Гусев сообщает, что всегда Толстого посещало чувство ужаса, «когда ему позднее приходилось говорить или писать о Победоносцеве»[992].
Так уже в начале знакомства обозначились полярные черты в мировоззрении двух великих современников: христианин-чиновник настаивает на казни, отступник-писатель молит о помиловании. И сам Победоносцев достаточно глубоко понял суть этого идеологического противостояния. В своем ответе Толстому в июне 1881 г. он подчеркивает: «В таком важном деле все должно делаться по вере. А прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос – не Ваш Христос. – Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющего расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления» (ПСС. Т. 63. С. 59).
Март 1881 г. определил характер дальнейших отношений Толстого и Победоносцева, связанных в первую очередь с изданием сочинений писателя в России. Уже в 1882 г., как следует из письма К. П. Победоносцева министру внутренних дел гр. Д. А. Толстому, обер-прокурору было хорошо известно о произошедших изменениях в мировоззрении писателя[993]. При этом нужно сразу отметить, что Победоносцев отдавал дань таланту Толстого: в одном из писем императору Александру III (1884) он называет писателя человеком умным и с художественной натурой и удивляется, каким образом он при этих обстоятельствах мог поддаться соблазну сектантской проповеди[994].
К лету 1885 г. относится свидетельство В. Г. Черткова о том, что по сведениям от человека, лично беседовавшего с К. П. Победоносцевым на эту тему, последний был прекрасно осведомлен о деятельности ближайшего друга писателя по распространению сочинений Л. Н. Толстого литографическим способом и искал возможности ее прекратить, но самого Л. Н. Толстого, по причине его общественного и семейного положения, трогать не собирался (см.: ПСС. Т. 85. С. 195. Письмо B. Г. Черткова Л. Н. Толстому от 8 мая 1885 г.).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.