XIII

XIII

О блаженная пустыня любви Твоей! Никто никогда не укротит тебя, никто не исследует тебя. Дороги, которые отважно пробивались вдаль, увели не слишком далеко. Внезапно они прерываются, и в воздухе все еще ощутимо разочарование, настигшее первопроходцев, и все еще чувствуется то настроение, в котором они повернули назад. Снова заросли тропы, прорастают со всех сторон лесные травы, поперек упали высокие стволы. Снова шумит и расцветает безграничная лесная пустыня.

Когда я был юношей, я думал, что с Тобою можно как-то найти общий язык. Я увидел перед собой круто уходящую вверх дорогу и почувствовал прилив отваги. Я взял свою сумку и двинулся вверх. Я попытался стать как можно легче, по слову Твоему духовно расставшись со всем, чем можно. Какое-то время мне казалось, что я поднимаюсь вверх. Но когда сегодня, после стольких лет, я поднимаю глаза вверх, я вижу, что Твои восьмитысячные вершины сияют надо мной еще выше, еще необозримей, чем когда бы то ни было прежде. Ни о каком пути уже давно не может быть речи.

Я основательно снабдил себя дорожными картами и измерительными приборами. Я наизусть выучил, что такое двенадцать ступеней смирения, и хорошо помнил о семи оградах и семи рвах, окружающих Замок Души. На некоторых вершинах я видел флажки и отметины, а красные и синие пометы на щебне указывали на то, что здесь до меня уже кто-то был. На некоторых привалах беспорядочно — подобно шоколадной фольге и пустым консервным банкам — валялись разные «Руководства на пути к блаженной жизни». С течением времени я избавился от привычки обращать внимание на эти печальные отбросы, я заметил лишь, что они попадались все реже и реже, мне казались они чем-то бесконечно старым, заржавелым и уже готовым к тому, чтобы самому стать частью этой пустыни, затерянной в глубинах девственного леса и в сплетении ветвей.

И все, кто пытался здесь заклинать тебя, о Пустыня, кто пытался расколдовать тебя, показались мне глупыми и по-детски наивными. Я почувствовал, что гневаюсь на них — ибо они увлекли за собою души тех, кто мог бы на самом деле понять твое волшебство. Но и сострадание овладело мной — ибо они, стремясь к чему-то лучшему, обманули и мир, и себя. И вот однажды я выбросил все в кусты — и сумку, и еду, и карту — и посвятил себя лишь тебе, лишь твоим нетронутым ландшафтам, и ради тебя я стал свободен.

Учителя говорили: есть три пути к Знанию. Первый путь есть «да». Второй путь есть «нет». Третий — что возвышенней обоих — есть путь по ту сторону «да» и «нет». Найти Тебя во всех творениях, ибо каждое, как осколок, отражает излучение Твоего света. Оставить все творения — ибо их жесткие грани не могут охватить струящегося Твоего Бытия. Наконец — разбить чашу с совершенствами творений и распространить эти совершенства до неизмеримой меры Твоей вечности. Но я узнал, что эти пути — не путь. «Да» — это изреченное, «нет» — это противоречие. Оба спутаны между собой и в конце концов тянут в бездну. Третий же путь есть невозможность эту бездну пересечь. Некоторые советовали: бросься в глубины, так, чтобы твое бытие и твоя ограниченность разбились, и ты найдешь то, чего жаждешь. Твои глаза откроются, и ты станешь, как Бог.

Огромное искушение стояло за сказанным, и в глубине кратера появилась влекущая к себе золотая лава, манящая божественная жизнь. Золото от золота, казавшееся мне тем светом, что по преданиям иногда является далеким кораблям из верхних пещер Афона. Мне казалось, что это тот священный экстаз, в котором пересекали все преграды и Плотин, и аль-Халадж, и ученики Бодхисаттвы.

Но вовремя мне вспомнилось Сердце Твое, Господи, и то, что

ты возлюбил ограниченность Своих творений и сошел в нашу земную долину, чтобы пребыть среди нас до конца мира, чтобы предостерегать нас от искушений духа и от презрения к даже малейшему из малых. И когда я взглянул на Тебя и увидел, как Ты, усталый, сидишь у источника блудницы, как Ты пылью и слюной мажешь глаза слепорожденному, я начал подозревать, что все эти «просветленные» в пережитом ими экстазе сталкивались лишь с замаскированным призраком своей тщетной духовной жажды. И так же должны были ошибаться и те, кто пытались миновать Твою человеческую природу, пытались оставить ее позади, чтобы войти в якобы более глубокую «безосновность» (Ungrund) Отца.

Если еще точнее — каждый путь оказывался ложным, если этот путь не был Тобою. С дороги сбивались все те, кто не знал Тебя, и никто не знал Тебя, если не был в Тебе. Ни разу мне не удавалось пройти по дороге от себя самого к Тебе, если эта дорога не была заранее пройдена в Тебе.

Но Ты Сам, Господи, как может быть так, что Ты — это Путь? Ты никак не похож на человеческие пути. Ни одно из слов Твоих не может служить надежным указателем, ведущим к следующему, — подобно тому, как путевые столбы указывают и расстояние, и единственно возможное направление. Каждое направление есть приговор и расправа, каждое изложение есть низложение, каждое указание — отказ. Путь, который есть Ты, — а Ты есть Путь, — должен выбивать у нас твердую почву под ногами, каждый наш шаг вперед сразу же отбрасывает нас назад — на еще большее расстояние нашего ничтожества — и тут же отводит нас в сторону, чтобы, стоя в пыли на коленях, мы пропустили Того Единственного, Кто может пройти этой дорогой — Царя славы. Мы должны творить дела и расти вместе с ними, но, возрастая, мы становимся меньше и при взгляде на Тебя забываем о своих делах. Наша справедливость должна превзойти справедливость книжников и фарисеев, но мы должны быть меньше и беспомощнее, чем вот этот ребенок. Мы должны собирать себе сокровище в небе — в надежных закромах, где их не съест ни ржавчина, ни моль, но мы должны быть беднее бедных, быть нищими духом, которые

не должны в страхе заботиться о следующем — о Вечном — дне. В напряжении сил мы должны следовать за тем, что нас ждет, и при этом оставаться в нерушимом, лишенном страха покое, подобно птице в Твоих руках. Дела наши должны быть светом для людей, но мы должны творить их так, чтобы никто этого не видел. Мы должны быть совершенны, как совершенен Отец наш Небесный, но сокрушены духом, как сборщик податей в Храме, и воспринимать себя как ничтожных грешников. В бодрствовании и зрелости — как друзья Твои — мы должны быть посвящены в глубины Твоих таинств, но — как Твои слуги — мы не должны интересоваться даже тем, какой сегодня день и час. Мы должны заботиться о людях и умирать за них, подобно матери, умирающей в родах, но если они не принимают нас, мы должны уйти от них, отряхнув прах с ног своих. Мы должны хранить спокойствие и не желать никаких даров, но быть чуткими к горестям и радостям, а брать и давать с открытой рукой. С терпением малого семени мы должны позволить расти в нас Царству Твоему — расти, подобно неукротимым всходам, разбавленным сорняками, но в то же время мы должны с мгновенной отвагой откликнуться на подобное вспышке решение Царства Небесного похитить нас силой.

Где путь и где путеводный ориентир? Не пустыня ли это? Кто может постичь Царство Твое — подобное горчичному зерну и растущее выше всех деревьев, смесь добра и скверны, куда нет, однако, входа злу, столь дальнее, что не от мира сего, и все же подошедшее столь близко, то Царство, что среди нас, что приближается к нам, когда мы от него далеко и пребываем в тени смертной, и удаляется, когда мы приближаемся к нему и пытаемся его коснуться? Это Царство, Твое Присутствие в мире, столь непостижимо, как и Ты Сам. Ибо оно — это все сразу: оно и бедность, и богатство, сила и бессилие, оно столь видимо, что его нельзя не заметить, не будучи за это наказанным, и оно столь скрыто, что никто не может увидеть его, не имея очей благодати. В его таинствах по-рабски склоняется перед нами Божья, скованная Своим собственным неотвратимым решением, Любовь, до которой можно дотронуться, которая столь доступна в воде, хлебе, вине

и елее. Но стоит подойти поближе и попытаться схватить ее, как она протекает через тянущиеся к ней пальцы, как ветер, смеющийся над колючей оградой. И ты, о Церковь, княгиня и царица над народами, неприступно и отстраненно восседающая одесную Своего Государя, Невеста без порока и изъяна, но в то же время — темная служанка и презренная блудница, которую чуть не перепутали с кровавым Вавилоном, восседающим на плечах Зверя! И вы, христиане, свет миру и светильник под сосудом, соль земли и оставленные Богом, поругание рода людского, презираемые за ваши грехи и по справедливости гонимые вовсе не ради имени Христова! Граждане небес, изгнанники мира сего, изнуряющие себя повседневностью день за днем, таскающиеся от исповеди к исповеди: вы все, кто вы такие?

Пустыня в сердце — сознательно противящемся, страстно обороняющемся, бегущем назад даже при движении вперед. Пустыня в совести — тяжелой, но тут же вновь освободившейся, исполненной спокойного сознания Божественного сыновства, но неосознанно тревожащейся, достойна она гнева или любви. Пустыня самой любви, которая не знает, любит ли она, или все еще остается скрытым под розами жертвенности вожделением, шаткая, колеблющаяся руина, хоть и несомненно знающая дар Божьей, излитой в сердце любви, и основание того здания, что построено на Господе и Христе.

Наконец, пустыня всего этого запутанного мира: застывшие скалы и пенящиеся волны, вечное возвращение одного и того же и переход к еще доселе небывалым родам, гармония в движении звезд и суетливое кружение атомов — как будто этот мир в своей загадочной свободе выплескивается за пределы каждого только что придуманного закона. Мир, который был доверен человеку, как сад, доверен ради заботы о нем и для бесконечного развития. И, вечно новый, этот мир — как беззаботный хаос — переходит все границы, стачивает только что заостренные острия, как ни в чем не бывало выгибает вниз восходящие кривые и возвращает достигшие совершенства формы в то лоно, откуда они начали развиваться. Мир, в котором смысл и бессмыслица раскачиваются в равновесии, где каждый из элементов требует своей противоположности, мир, что заключил себя в округлое яйцо и любое стремление к небу поглощает своей земною атмосферой. И в то же время — это мир, который открыт, который раскрывается как рассеченное анатомом тело, который всеми своими органами стонет от тяги к полноте, который не в состоянии сам отдать себя. Он тянется к Богу обеими руками и всеми тканями своей плоти жаждет Его — как жаждут благословенного ливня. Мир, из глубин которого исходят все силы и который, однако, бессильно сжимается и жаждет нисхождения благодати. Столь неоднозначный мир, двойственность и неединство которого столь однозначны и который, держа Творца и творение на расстоянии друг от друга, все же соединяет их. Мир-чудовище, который встает на дыбы и мстит даже Богу в образе человека, и в то же время — мир-дитя, младенец, дремлющий на руках у Девы Марии.

Кто постигнет замысел Господа, вложенный в Его творение и стоящий над ним? Кто свяжет короткой нитью бесконечную охапку цветов, собранных Премудростью? Кто укротит дикую чащу Его непостижимости? Взгляни, как дух и бытие человека, подобно чаше фонтана под струей воды, подставляют себя под ниспадающий поток всеохватной тайны. Пусть она льется, ибо, позволяя этому потоку изливаться, ты постигнешь то, что ты можешь, а все то, что ты можешь — это быть чашей, подставленной под этот поток. Открой свое сердце и свой рассудок и не пытайся удержать себя. Если тебя снесет потоком, ты будешь очищен. То странное и непонятное, что льется сквозь тебя — это именно тот смысл, которого ты ищешь. Чем более ты раздаешь, тем богаче твоя мудрость. Чем больше ты удерживаешь, тем полнее твоя сила. Смотри, все хочет сбить тебя с толку, чтобы ты в полноте заблуждения познал сверхполноту любви. Все жаждет опустошить тебя, чтобы ты обрел пустоту для сверхполноты веры. Все пытается превратить тебя в ткань, чтобы она протерлась, и чтоб сквозь нее засияла полнота света.

Ибо взгляни — все распадается на элементы и нисходит до уровня атомов, чтобы вновь сложиться в единственный кристалл

совершенного центра. Все умирает в смертельной схватке конечного незнания, ибо только для нас материя совершенного бессилия становится царской мантией победы над миром. Все попадает в реку, где трещат, раскалываясь под солнцем, льдины, и катится в грохочущей бесформенности к морю. Но это движение порождено биениями пульса, идущими от центра, и то, что кажется хаотическим порывом, есть биение Крови в Теле космического Христа.

В этом Теле, подобно капле этой Крови, ты должен течь вперед и позволить нести себя сквозь красные заторы и пульсирующие жилы. В этом Кровообращении ты познаешь как ничтожность твоего сопротивления, так и мощь тех мускулов, что гонят тебя вперед. Ты познаешь страх творения, которое должно склониться и проиграть, но ты познаешь и желание Божественной жизни, состоящей в бесконечном кружении струящейся любви. Несомый по волнам Божественной Крови, ты столкнешься с разными вещами — и с обломками, что сталкиваются друг с другом в стремнине горного ручья, и с прекрасными парусниками, которые скользят по нежной глади царственного потока. Потом — вынесенный куда-то в пространство темного одиночества, ты познаешь причастность друг другу всех живых существ — причастность в соприкосновении с этими струящимися дорогами Тела и неповторимость этих существ на этих путях. И, породнившись со всеми вещами и всеми природами, ты будешь, наконец, сопричастен самому себе, и через обходные пути самозабвения ты будешь приведен к праздничному Столу Приношения, на который ты сам положишь себя как некий новый дар. Направленный толчком Сердца ко всем членам этого неимоверного Тела, ты совершишь путешествие, что длиннее самого длинного из странствий Колумба, но — как Земля подобна шару, так и все вены ведут снова к Сердцу, откуда вечно исходит любовь, и куда она всегда возвращается. Постепенно ты научишься его ритмам и не будешь более пугаться, когда Сердце вытолкнет тебя в пустоту и смерть; ведь теперь ты знаешь, что это кратчайший путь к тому, чтобы его полнота вновь желанно приняла тебя. И если Сердце оттеснит тебя, то знай: это посланничество, а посланный от Сына сам совершает путь Сына, прочь от Отца, в мир. И твой путь вдаль, туда, где нет Бога, есть путь Самого Бога, исходящего от Себя Самого, Самого Себя оставляющего, позволяющего Себе упасть, бросающего Себя Самого в беде. Но этот исход Сына есть также исхождение Духа от Отца и Сына, а Дух есть возвращение Сына к Отцу. На самом дальнем краю, на самом далеком берегу, там, где Отец не виден и полностью скрыт, там Сын выдыхает Свой Дух, вышеп- тывает Его в хаос и во тьму, и Дух Божий парит над водами. И через парение в Духе Сын возвращается назад к Отцу, и ты вместе с Ним и в Нем, и выход и вход есть одно и то же, и нет ничего кроме этой единственной, струящейся жизни.

Как благодарен я Тебе, Господи, что мне позволено плыть, и я не должен ни за что держаться, что я могу углубляться в Твою блаженную непостижимость и не должен заботиться о том, как пробиться через загадочные знаки и письмена. Ибо все есть таинственные руны, и каждая из них тихо рассказывает о Тебе, и все есть знак, и всякий знак указывает на Тебя. И все загадки всех вещей, как восходящее солнце, освещает Твоя тайна, а при закате всемирного света в безмолвии восходит Твоя великая ночь. Каждая дорога гонит меня из самого себя наружу, гонит в пустыню, и, поскольку я не нахожу иного пути, чувствую я крылья Твои и Твое дыхание. Как благодарен я Тебе, Господи, что Ты переступаешь через наши сердца, ибо все, что мы в состоянии постичь, в презрении остается за нашей спиною. И дух наш не жаждет ничего удержать, но хочет держаться за Тебя, а познавая, хочет быть познанным Твоим Сердцем. За неудачами премудрости скрывается не незнание, которое мы пытаемся познать, но укрытость всей премудрости в Тебе. Отважно вздымаются волны мира, но натиск их распыляется и гаснет, и они, простершись, падают в бессильной мольбе на Твои берега. Как благодарен я Тебе, Господи, что Ты превращаешь изнуряющую нас пустыню мира в блаженную опустошенность Твоей любви, а все то в нас, что борется в смятении, Ты переплавляешь в горниле Твоей созидающей мощи. И все то, что двусмысленно и потому искусительно поблескивает, смиряется в Тебе и

сверкает в Твоем искуплении, объединяющем двоицу в одном. Вместо загадок Тобою устроена тайна, и эта тайна сияюща. Все, даже грех, для Тебя лишь сырье и строительный материал: в Твоем всепрощении Ты принимаешь каждого и даришь ему — не меняя сути его — новую суть. Ты превращаешь сор в драгоценности, блуд в девственность, ты даруешь будущее тем, кто потерял надежду. Твоя волшебная десница творит то, что волшебней, чем детские сказки. Ты — неизменно живой источник всякой возможности, и то, что в действительности тянется и бесконечно длится, под Твоими пальцами стремительно, как глина на гончарном круге. Ты фантастичнее любой мечты, и наши самые великолепные утопии суть глупость и тусклая копия в сравнении с тем, что уже давно воплощено Тобою. Но изобретенное и свободно вымышленное Тобой есть глубочайшая мечта всех вещей, о которой они мечтать и не могут, и не отваживаются. Но вот, они попадают Тебе на уста и говорят о себе, и этим самым Ты даруешь им бытие и превращаешь их в дар самим себе. Как благодарен я Тебе, Господи, что мое существование в Тебе выше, чем я сам, а центр мой — в Тебе и за пределами меня самого. Хочу я того или нет, но назло всем препятствиям я должен уклониться с неровных путей моего сердца и прийти к Тебе. Так раскрываются в Тебе все вещи — подобно тому, как из треснувшего яйца появляется новая жизнь, подобно тому, как лопаются почки и все существа выбираются из своих жилищ навстречу Тебе и обретают в Тебе — по то сторону себя самих — одновременно и Тебя, и себя. Они собираются вокруг Тебя, как цветочные лепестки вокруг невидимого цветочного пестика, присутствие которого узнается только по его аромату.

Лепестки розы мира опадают, все мы увядаем и опускаемся вниз. Но среди этой осени начинает расцветать Твоя весна. Мы падаем, как пожелтевшие листья, нас уносит вдаль, мы разлагаемся и истлеваем. То, что происходит от земли, становится землею, не исключая и по — земному чувствующее сердце. И вновь небесный сад превращается в заросшие дебри. Мы — это не Бог. Безмолвие на этой границе ничем не нарушить. Граница — наша форма, наша судьба и наше счастье. Мы не имеем права разрушить наш

собственный образ — Ты Сам благоговейно относишься к нему. Мы удаляемся, сохраняя дистанцию. Любовь — лишь на расстоянии, единство — лишь на расстоянии. Бог Сам есть Единство Духа лишь при различении Отца и Сына. То, что мы — напротив Тебя, то, что мы отражаем Тебя подобно зеркалу, — это оставленная на нас печать Твоего авторства. В том, что мы — не Ты, мы подобны Тебе. Тем, что мы унесены в даль благоговения пред Тобою, мы соучаствуем в близости Твоей любви. Ибо любовь целомудренна, а Божье лоно девственно. И Царица — Твоя Мать — есть Дева и Твоя служанка.

Мы опадаем и поклоняемся Тебе. В конце концов остаешься лишь Ты — Сердце в самом центре. Нас нет. То, что в нас есть доброго, это Ты. То же, что мы представляем собой, значения не имеет. Мы умираем пред Тобою и не хотим быть ничем иным, кроме как зеркалом и окном для братьев наших. Наш закат пред Тобою есть Твой восход в Тебе Самом и Твой вход в нас. Ибо наш закат пред Тобою несет образ Твоего собственного заката, а наша греховная удаленность от Тебя не принадлежит нам, ибо Ты сделал ее Своей собственной удаленностью. Грех имеет форму искупления.

В конце концов Ты остаешься один — Всё во всем. Ты наедине с Самим Собой и, не растрачивая Себя, изливаешься во множественность. Оставаясь во множественности членов Твоего Тела, Ты приводишь их назад, домой — в единство этого Тела. То, что Ты опустошаешь Себя и достигаешь предельной слабости и полного отказа от любви, в действительности есть деяние высочайшей силы и неизменной любви. Когда Ты в предельной слабости, и все попирают Тебя, как червя, именно тогда Ты — Герой, поправший змия. Что такое при этом пустота? Что такое при этом полнота? Что из них двоих есть подлинная нужда? Когда Ты опустошен и жаждешь полноты, тогда мы, Твоя Церковь, становимся Твоей полнотою. Когда Ты полон и, подобно кормилице, хочешь освободить Свою страдающую грудь, то и тогда мы, Твоя Церковь, становимся Твоей полнотою. Ты — неизменная полнота, мы же неизменно пусты, и даже тогда, когда Ты изнурен и смертельно

устал, мы все равно черпаем из Твоей пустоты благодать за благодатью. Твоя Церковь — всего лишь Твой сосуд и Твой инструмент. Ты — бьющий источник, и даже из нас пробивается поток в вечную жизнь — ибо этот поток есть данный нам Тобою напиток, что происходит из бьющего источника живой воды. И когда Ты — бедный и невзрачный — идешь через мир, укутанный плащом унижения и лишений, когда Ты скрываешься среди грешников и сборщиков податей, а мы в рассеянии совершаем в Тебе дела милосердия, то и тогда Ты — Тот Дающий, что сделал для нас возможной любовь — любовь внутреннюю, любовь внешнюю.

Ты остаешься один. Ты есть Всё во всем. Даже если мы нужны Твоей любви, чтобы она могла с глазу на глаз с нами отпраздновать тайну лона и зачатия, то все равно — это Твоя любовь, она здесь и там, дарящая и даримая, она и семя, и лоно, и зачатое дитя. Если любви нужны две ноги, чтобы идти дальше, то идущий один, и это Ты. И если любви нужны двое — любящий и любимый, то эта любовь едина, и эта любовь есть Ты.

Все возвращается вспять к Твоему бьющемуся Сердцу. Грохочут и движутся времена и сроки, а Твое Сердце под тяжкие их удары движет вдаль мир и его судьбы. На часах беспокойное время, и беспокойно Сердце Твое, пока не успокоится во мне. Беспокойно Твое Сердце, пока мы не успокоимся в Тебе, пока время и вечность не сольются воедино. Но не тревожьтесь — Я победил мир. Мука греха уже растворилась в покое любви. Знание о том, что такое мир, сделало любовь темнее, пламенней и жарче. Мелководная бездна мятежа поглощена безмерным милосердием, и царственно бьется в вечном покое Божественное Сердце.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.