Ответы преподобного Силуана

Ответы преподобного Силуана

Я очень рад, что в Афинах есть столь положительное явление, как "Адельфотиозон""Адельфоти????????????[1]. Хорошие отзывы от этом братстве можно слышать от многих. Но для мирского человека даже элементарная христианская нравственность, как отказ от спиртных напитков, от табака, от посещения мест общественного развлечения, воздержание в пище, честность, скромность и целомудрие, и тем более целибат, представляются уже пределом совершенства и отречения от мира и от себя, и даже как???????. Зная это, я не придаю большого значения их отзывам, радуясь только тому, что их удивление и благоговение к подвижникам полезно прежде всего для них.

Вас я знаю как человека, не склонного увлекаться, скорее рассудочного и даже иногда слишком критически настроенного. Принимая это во внимание, а к тому же и Вашу опытность в духовной жизни, Ваш восторженный отзыв о братстве??? я воспринимаю с особою серьезностью. Мне стыдно за Афон и прежде всего за самого себя. Я на Афоне не встретил того совершенства, которое Вы нашли там. Живя в лучших, чем они, условиях, мы не достигаем их высоты. Уже давно до глубины души я осознал, что мы "отреби миру и всем попрание" — ????????????????????????????????????…

Отречение от мира не есть единожды совершаемый акт; отречение от мира — непрерывный подвиг всей жизни. Безмолвие — показатель степени отречения, отрешенности от мира. Чистота ума соответствует степени отречения от мира. А если мир понимать как "совокупность страстей" (Исаак Сирин), то совершенное отречение будет совершенным бесстрастием. В этом смысле мы совсем еще не отреклись от мира; мы только телом удалились из мира.

Вы хвалите??? за отказ "от всякого компромисса и оппортунизма", которые являются едва ли не главным принципом всей нашей деятельности и поведения. Вы отмечаете у них "совершенное послушание", а у нас даже и человеческой дисциплины нет. (Сущность христианского послушания я вижу в молитвенном искании воли Божией и следовании ей. Под дисциплиною я разумею или добровольное (например, политическая партия) или вынужденное (например, армия) подчинение человека человеку, что является необходимым условием успеха всякого общественного человеческого предприятия.)

Можно только порадоваться тому, что Вы наконец нашли это и в Православной Церкви. Читая и перечитывая Ваш отзыв ("требуют такой хрустальной чистоты и подчиненности… все молчаливые, чинные, сдержанные… Дело не построено на быту… а на сознательности" и так далее), — я вижу, что у нас все наоборот. Мы самые настоящие варвары. Мне понятно, что Вы теперь отдыхаете душей в их среде после нашего варварства.

Мне нравится и избранная ими форма служения Церкви: апостольство. У нас, конечно, другой путь, иной план борьбы за себя и за мир. Принципиально я вовсе не склонен унижать и наш путь. Жалею лишь, что не достигаем мы своей цели: их образ жизни, их путь — Вам ближе.

Наши пути не совпадают (пути, а не конечная цель). Истина едина, единообразна, проста. Однако имеет бесчисленное множество различных проекций. Причина различия проекции Единой простой Истины — различие воспринимающих поверхностей. Они Вам ближе. Этим отчасти я объясняю то, что Вам среди них "легче дышать", что они Вам более "по душе". Но разве хотя бы даже я с самого начала не говорил Вам, что это Ваш путь?

Вы пишете: "прошу, не вступите в спор со мной".

Вы так недавно были свидетелем моего ничтожества, что я теперь потерял силу, смелость или дерзновение говорить с Вами о духовной жизни.

Более, чем кто либо, я хожу"???????" — окольными путями. Смею ли я открыть рот? Не скрою, на сей раз мне трудно Вам писать.

В Воскресенье 6/19 апреля я снова ходил к отцу Силуану, говорил о Вас. Я хотел несколько подробнее познакомить его с тем, что Вы писали. Сокращенно приведу Вам нашу беседу.

Я: "Отец Димитрий смущен противоречиями в Ваших советах и благословениях. То Вы благословили ему возвратиться во Францию, то годами жить в Иерусалиме".

Отец Силуан: "Первый раз, когда он меня спросил, — я молился Богу; — вышло ему возвратиться во Францию. Сказал ему. Он, вижу, не хочет. Хочет в Греции; я молился, — сердце не слагается. Он захотел в Иерусалим. Пусть едет. Ведь он, как дитя. Я, как нянька, удерживал его от беды, чтобы он голову не сломил. Но пусть он живет в Греции. Это даже интересно для опыта".

Я: "А что если этот опыт будет "горький"?"

Отец Силуан: "Что поделаешь".

Я: "Отец Димитрий считает лучшим, если он будет решать такие вопросы сам".

Отец Силуан: "Пусть, пусть. Мы его свободы не отнимаем. Это еще хорошо, что он написал письмо. Он только свободы ищет; но это не в первый раз мне наблюдать. Некоторые спрашивают совета; им скажешь; они не хотят послушаться, им тяжело это; так они начинают даже враждовать. Вот отец Х. сколько лет не перестает против меня идти, а раньше ходил. Сколько таких случаев".

Я: "Союз ученика со старцем — добровольный и в этом смысле свободный. Если отец Димитрий находит неудобным для него следовать некоторым Вашим советам, хочет решать такие вопросы сам, то тем самым делает свободным и Вас. Связь порывается".

Отец Силуан: "Он сам меня назначил своим старцем. Мне уже нельзя было отказаться. При постриге Владыка передал его мне заочно… А теперь я считаю, что нужно еще потерпеть. Само дело покажет".

Я: "Отец Димитрий говорит, что неправильно спрашивать у старца указаний на такие подробности (детали), как например, где жить, куда ехать. Нельзя же пользоваться старцем как оракулом".

Отец Силуан: "Что же он, наши молитвы сравнивает с оракулом? Дешево же он нас оценил.

Пусть он живет по-своему, как хочет. Опыт его научит. Он потерял веру, а без веры пользы не будет. Получится как в песне про Луку ("К тебе за советом приехал я, кум", и так далее)".

Я: "Отец Димитрий просит меня "не вступать с ним в спор" ".

Отец Силуан: "Какая нужда нам спорить. Напишите ему, что мы не будем его разубеждать. Когда я увидел, что он не хочет послушаться совета, то в конце я ему сказал, что пусть живет, где хочет, лишь бы хранил себя, жил по-монашески. Время, говорю, трудное. Я видел, что если с ним поступить строго, то он возмутится".

Вспомнили мы:

"Учителю, что сотворю?" Господь: "Заповеди веси". Юноша: "Это я от юности все знаю. Скажи мне большее". Господь, возлюбив его, рече: "Продай имение… и следуй за Мною". Он же, "дряхл быв, отъиде скорбя".

Из Патерика. К Пимену Великому пришел брат просить благословение устраивать вечери любви для братий-монахов. Преподобный благословил. Старший брат преподобного Пимена — Авва Анувий, узнав, сделал замечание Пимену за немонашеский совет. В другой раз пришел тот же брат к преподобному Пимену. Святой, уже в присутствии Аввы Анувия, спрашивает: "Ты зачем приходил в прошлый раз?" Ответ: "За тем-то". Преподобный Пимен: "А я что тебе сказал?" Ответ: "Ты благословил". Преподобный Пимен: "Это я по ошибке. Невнимательно выслушал. Немонашеское дело устраивать вечери любви. Оставь это". Брат, со скорбию: "Я другого ничего делать не могу", — и ушел. Тогда Авва Анувий: "Прости". Преподобный Пимен: "Я видел, что он не послушается, если ему запретить, потому и благословил, чтобы он делал это с мирною душою".

К Антонию Великому пришли братья, спрашивают: "Как спасемся?". Великий Антоний: "Делайте то-то". Ответ: "Не можем". Преподобный Антоний: "Делайте тогда то-то". Опять ответ: "Не можем". В третий раз святой: "Ну тогда делайте то-то". Ответ: "И этого не можем". Преподобный Антоний к своему послушнику: "Свари им кашицу и отпусти с миром". И Священное Писание говорит, что и пророки дают советы "по сердцу" вопрошающего.

Я не хочу Вас опечаливать. Но Вы сами подняли вопрос о противоречиях в советах старца отца Силуана. Если бы Вы действовали с верою по первому совету, то не имели бы места противоречия<…>

Сказал я отцу Силуану и еще одну вещь. Говорю: "Мне очень трудно писать или говорить отцу Димитрию, когда я вижу, что он нас понимает по-своему. Он думает, что наши советы объясняются тем, что мы заинтересованы удержать его в Русской Церкви. Некоторые действия наши он понимает не как желание ему помочь, а, скорее, наоборот".

Отец Силуан: "У меня никогда и в мыслях этого не было. Для меня все равно, что греки, что французы, что русские, что евреи. Я всем желаю только спасения. Заступаться за Русскую Церковь я тоже никогда не думал. Он спросил меня, что делать, куда ехать? Я по молитве сказал ему. А по-человечески я не знаю, где какие условия".

Афон, 7 (20) апреля 1936 г.