Глава восьмая. Четыре мешочка
Глава восьмая. Четыре мешочка
– Вот деньги, – сказала матушка Александра так, как говорят в итоге долгого разговора о том, что надлежит наконец достать и показать, хотя до этого ничего о деньгах сказано не было и гости услышали о них впервые.
Предвидя замешательство, вызванное ее словами, она хрипло прокашлялась, содрогнувшись всем телом, и внушительно повторила:
– Вот день…
Но подбородок у нее задрожал, язык не послушался, она откинулась на подушку, бескровная рука же зашарила рядом, по знакомым выпуклостям кровати определяя, где лежит то, о чем она так несвоевременно (по мнению гостей) и при этом вовремя (как убеждена была она сама) завела речь.
Гости все же и удивились, и смутились, и даже попытались воспрепятствовать дальнейшему продолжению неудобного разговора. Во всяком случае, игумен Пахомий с мучительным состраданием улыбнулся и выставленной ладонью сделал предупредительный жест, означавший что-то вроде: не надо, не сейчас. Но мать Александра закрыла глаза и покачала головой:
– Нет, иначе будет поздно. Слушайте, отцы, и ты, Серафимушка, слушай. Здесь четыре мешочка. – Она откинула какую-то ветошь и показала то, что своими очертаниями должно было соответствовать ее словам. – Один с золотом, другой с серебром и два с медью – всего на сорок тысяч. Сестрам я это оставить не могу, они не сумеют распорядиться. Здесь расчет и догляд нужен, а они… словом, не из тех, не из расчетливых. Поэтому все эти деньги передаю вам, чтобы вы… – матушка Александра задыхалась и говорила с трудом, – ну передавали им, сердешным, на пропитание, а то ведь с голодухи зачахнут. И еще прошу: за упокой меня поминайте…
Серафим Саровский. Прижизненный портрет
– Ну, уж с этим не сомневайтесь. – Игумен Пахомий поспешил заверить ее в том, в чем у него самого не было никаких сомнений. – Хотя, матушка, не рано ли вы со смертью?..
– Сказала же и еще скажу: я свой срок знаю. Мне точно назначено. Значит, помянуть – помянете. А с остальным?
– Ну, и с остальным тоже, – произнес Пахомий с легкой запинкой и менее уверенным голосом.
И мать Александра сразу это уловила, беспокойно открыла глаза и стала работать, карабкаться худыми локтями, чтобы немедленно встать с подушки.
– Что, отец, что ты?! Ответь-ка.
– Да ответил же, матушка. – Он словно и сам был неудовлетворен своим ответом.
– Голос мне твой не нравится. Иль сомнение какое?
– Нет, матушка, раз Царица Небесная велела, как можно. Какие сомнения! Грешно.
– Так бери деньги. Иль все же не берешь? – Мать Александра не знала, как истолковать медлительность игумена Пахомия, который лишь смотрел на метки и не протягивал руку, не решаясь дотронуться до денег, словно это обязывало его к чему-то, за что он не мог ручаться..
– Деньги-то мы возьмем, – боком выступил вперед казначей Исайя. – И за благодеяния твои тебе поклон низкий…
– Ну, а что, что? В чем помеха?
– Глянь на нас, матушка, – произнес Исайя так, словно подобному взгляду вряд ли открылось бы что-то, позволяющее за них порадоваться. – Ведь стары мы оба, бороды все седые. Да и то: лет-то уж сколько. Сама посуди, надолго ли нас хватит? Поэтому надежда на нас плохая.
Она ждала, что к этим словам он что-то добавит, и посмотрела на Серафима, словно продолжение речи Исайи было связано именно с ним. Тогда и Исайя обернулся к Серафиму, словно он нес на себе отпечаток того, что думала о нем матушка. После этого они вместе взглянули на игумена Пахомия, как будто зародившуюся у них обоих мысль должен был выразить именно он.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.