Глава 19. Религиозные элементы в христианстве

Глава 19. Религиозные элементы в христианстве

До сих пор мы использовали слово «религия» в отношении христианства почти без каких бы то ни было обоснований или оговорок. Настала пора более серьезно рассмотреть само это понятие и его применимость к христианству. Известно, что не существует общепринятого определения религии или даже сколько-нибудь общего согласия о том, что это понятие обозначает. Попробуем, опираясь на все вышеизложенное, развить наш собственный взгляд на это явление.

В вере мы имеем дело с непознаваемой и непроницаемой тайной, что стоит за нашим миром, за бытием и небытием, тайной, которую на языке религии часто именуют «Богом» (слово, которое традиционно использую в рамках этой книги и я сам). Ощущение прикосновения к этой тайне, приближение к ней, ужасающее и притягательное переживание ее можно обозначить понятием «исконное религиозное чувство». Думаю, мы не ошибемся, если предположим, что оно в той или иной степени свойственно практически любому человеку (кому-то оно знакомо в виде глубокого мистического опыта погружения в Бога, кому-то в виде смутных предощущений, скажем, некоего аморфного «чувства прекрасного» или легкого «священного трепета»). Великий немецкий богослов начала XIX века Фридрих Шлейермахер говорил о «чувстве безусловной зависимости», т. е. об ощущении, что есть некий таинственный самый глубокий исток всего происходящего в мире и совершающегося со мной – нечто, полностью изъятое из-под моего контроля. И соответственно, это чувство безусловной зависимости порождает доверие. В более ранних произведениях он размышляет о «чувстве и вкусе к бесконечности». Эти его слова можно перефразировать следующим образом: это чувство и вкус к тайне. Вот это и есть то самое исконное религиозное чувство, о котором мы говорим. Но это еще не религия в узком смысле слова.

Религия возникает тогда, когда человек стремится приблизиться к этой тайне, сделаться достойным ее, «понравиться» ей, добиться переживания этой тайны. Иными словами, религия возникает тогда, когда человек пытается спастись, оправдаться сам. Религия – это способ оформления жизни, который давал бы человеку возможность привести ее, свою жизнь, в более или менее полное соответствие божественной воле, сделать ее открытой для Бога. Таким образом, религия – это набор правил, предписаний, норм поведения, принципов мышления и чувств, позволяющий человеку достичь наиболее полного и сильного, исконного религиозного переживания, максимального приближения к Богу. После того, что мы говорили об оправдании, нетрудно будет заметить, что религия и путь закона – идентичные понятия. Любая религия имеет в своей основе тот или иной закон (чаще всего очень похожий на законы других религий).

Христианство же, в понимании евангелическо-лютеранского богословия, противоположно религии, поскольку отвергает путь закона. Человек встречается с Богом не потому, что он особенно праведен, особенно религиозен, особенно духовен (очень модное слово!), а потому, что сам Бог из милости открывается ему. Откровение тайны происходит независимо от поисков и стараний самого человека, даже в определенном смысле вопреки ним.

Таким образом, христианство не является религией. Более того: христианство – это освобождение от религии.

Такое видение открывает крайне интересные перспективы.

Многие десятилетия богословы и социологи ожесточенно спорят о словах Дитриха Бонхеффера, что мир становится безрелигиозным, и потому христианство должно перестать быть религией, чтобы обрести свое место в этом мире. Можно спорить о том, происходит ли в современном обществе новый подъем религии или ее упадок (я склоняюсь все же ко второй точке зрения, поскольку современная религиозность не отличается безусловностью, характерной для подлинной религии; сегодня человек может выбрать одну религию, завтра он уже ходит в другую общину, что-то он берет из одного вероучения, что-то из другого), но важно, что раз христианство не является религией, то, в принципе, оно может обойтись и без специфически религиозных элементов. Весть об оправдании во Христе можно возвещать, не прибегая к молитвам или ритуалам. Вспомним, что мы утверждали о «безусловной вере»: можно говорить о вечном прощении и принятии, даже не используя слово «Бог».

Так получилось, однако (а иначе и быть не могло), что носителем евангельской вести изначально стало определенное религиозное сообщество, а само Евангелие стало излагаться в религиозных терминах. Иных подходящих сообществ и иных терминов тогда просто не существовало, да и вряд ли они существуют сегодня. В то же самое время, в Новом Завете ясно прослеживается, что христиане стали отдельным религиозным сообществом не по своей воле. Это были люди, изначально принадлежащие к иудаизму, своему естественному окружению. Христианство они понимали не как еще одну религию, а как ошеломляюще новую, переворачивающую все весть, возвещаемую внутри уже существующей религии. Сам Христос, как Его образ явлен в Евангелиях (и можно считать, что здесь мы имеем дело с историческими отголосками Его изначального учения), проявлял удивительное равнодушие ко всем религиозно-культовым аспектам жизни: он не отрицал их, но явно отодвигал на самый дальний план. Его весть была тем, что освобождает от их доминирования – Бог открыт, открылся нам и без всякой религии, даже вопреки ей.

Таким образом, в эпоху безрелигиозности христианство теоретически может существовать, освободившись от религиозных элементов или сведя их к минимуму. Проблема, однако, заключается в том, что большинство рассматривает его именно как одну из религий, а те или иные религиозные элементы: специальные молитвы, особые ритуалы, догмы – для большинства людей являются в христианстве главными. А Евангелие – подобно слону из басни – так и остается незамеченным. Общерелигиозное затмевает в христианстве собственно христианское. Поэтому крайне важно отделять в христианстве подлинное его содержание от религиозных форм, в которых оно выражается, и пытаться донести это различие до людей. Категорически неправильно будет, например, говорить: христианство ближе к истине, чем, скажем, буддизм, потому что буддисты учат неправильно о природе Бога, неправильно молятся, проводят неверные ритуалы, следуют искаженной этике. Верным будет высказывание: христианство истинно, потому что оно связывает спасение, встречу с Богом, переживание вечной тайны не с молитвами, ритуалами или вероучениями – христианскими, буддийскими, исламскими, какими угодно. В этом противоположность христианства и религии, даже христианской религии. Собственно, Реформацию можно (и нужно!) понимать как протест христианства как проповеди Евангелия против христианства как религии.

Однако отрицание религии не означает отказ от исконного религиозного чувства, скорее наоборот. Открывая человеку, что божественная тайна предельно близка, открыта ему и одновременно принципиально недостижима собственными усилиями, Евангелие по-настоящему порождает то самое исконное религиозное чувство прикосновения к тайне, переживания Святого. А это чувство нуждается в своем выражении. И вот здесь мы приходим, казалось бы, к парадоксальному заключению: наиболее естественными выражениями для этого исконного религиозного чувства являются молитва и ритуал.

Ритуал (не будем углубляться в анализ этого явления, ограничившись лишь самым простым к нему подходом) – это действие, лишенное практической пользы, выражающее внутреннее состояние человека, это «искаженное», условное действие, пытающееся выразить нечто, находящееся за пределами выразимого. Скажем, причастие – это трапеза, потому его сущность во вкушении хлеба и вина. Но это еще и ритуальная трапеза, потому хлеб и вино вкушаются несколько «неестественным» образом, например, на коленях. Исполняя ритуал, человек ведет себя необычным образом. Но это необходимо для того, чтобы выразить, показать нечто, что нельзя или очень трудно выразить другими способами. Вспомним картины художников-экспрессионистов: они ломают естественные линии, искажают предметы и человеческие фигуры, чтобы выразить нечто, заключающееся в мире, но невидимое человеческому глазу. Так же и ритуал: он «ломает» естественные линии человеческого поведения, чтобы выразить нечто, скрывающееся за ними. Встать на колени в момент причастия – возвращаясь к нашему примеру – означает, что речь идет не о простом вкушении хлеба и вина, но о принятии в себя вечного прощения Бога. В непосредственной близости к тайне, которую нельзя выразить словами и которая лежит за пределами всей рациональной осмысленности, человек будет с неизбежностью вести себя неестественно, «ритуально».

Это же касается и молитвы. Она – это речь, обращенная к Богу, речь, обращенная во всепроникающую и всеопределяющую тайну. В молитве – даже просительной – нет и не может быть никакого практического значения. Мысль о том, что человек способен своими словами изменить волю вечного Бога, представляется нелепой и даже кощунственной, родственной примитивно-магическим представлениям, в которых человек при определенных условиях может обрести власть над Богом. Однако молитва, как абсолютно бессмысленная с практической точки зрения речь, указывает на тайну и снова и снова устанавливает отношения человека с ней: отношения «абсолютной зависимости», но и абсолютной любви, милости, принятия. А поскольку речь идет о том, что выходит за границы бытия и небытия, нашей обычной логики и законов этого мира, то можно предположить, что молитва – парадоксальным образом вопреки только что сказанному – может находить и свое реальное исполнение – однако только тогда, когда она отказывается видеть в себе самой подобие магического заклинания.

Исконное религиозное чувство, как мы предположили, присуще всем людям. Точно так же стремление к ритуалу и молитве является врожденной потребностью практически каждого человека. Свои ритуалы и аналоги молитвы есть даже у неверующих людей. Патетическое обращение к умершему великому человеку или к абстрактным понятиям, таким как Родина, является формой молитвы. Зачаточным ритуалом будет, например, спрятать лицо в ладонях в момент скорби. Ритуалом является простое пожатие рук при встрече или заключении важного соглашения. Ритуалы являются неотъемлемой частью обычной человеческой жизни. Потому, хотя мы и можем представить себе христианство, радикально, из протеста против религии лишенное всех ритуальных элементов, оно будет все же очень бедно, ему будет недоставать выразительной силы, им присущей.

Соответственно, мы приходим к выводу, что молитва и ритуал в христианстве легитимны, желательны и даже практически необходимы, – но не как элементы религии, а как спонтанные, свободные попытки выражения исконного религиозного чувства. С ритуалами и молитвенными формами надо бороться, если они понимаются как способы достичь спасения, способы заслужить благоволение Бога, но они более чем желательны там, где они возникают естественно, без всякого принуждения, для того чтобы выразить, осознать, пережить встречу с Богом и Его тайной, дарованную нам в Евангелии.

Понятно, тем не менее, что на практике грань между двумя формами существования молитвы и ритуала будет оставаться весьма размытой. Свободный и естественный – подобный импровизированному танцу – ритуал очень быстро становится обязательным, часто «мертвым» элементом богослужения, но и давно уже мертвый ритуал может вдруг неожиданно ожить для кого-то. В обращении с этими религиозными элементами требуется осторожность, чуткость, ответственность.

Подытожим все сказанное в данном разделе. Христианство является в своей глубинной сущности протестом против религии, однако протестом, практически с неизбежностью выражающимся в религиозных формах. Бог протестует против религии, делая это изнутри религии, – так описал это Пауль Тиллих. Поэтому отношения христианства и религии невозможно определить однозначно. Они всегда будут напряженными: христианство будет выступать против религии, но оно вряд ли сможет обойтись без тех связанных с исконным религиозным чувством, с чувством и вкусом к тайне элементов человеческого поведения, которые восприняты религией и широко в ней используются.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.