Из писем матушки Игумении Арсении к Петру Александровичу Брянчанинову

Из писем матушки Игумении Арсении к Петру Александровичу Брянчанинову

1.

7 октября 1870 года

Я вообще не люблю стеснять себя перепиской мирской, но люблю иногда передавать свои мысли и чувства тем, кто может их понимать и сочувствовать им, и если нельзя устно, то хоть письменно. Ваше письмо меня утешило. Вы помните меня, а для меня это дорого. Но ради Бога, прошу Вас, не превозносите меня так, это несправедливо, и я извиняю ваши слова только тем, что вашему духовно осиротевшему чувству хотелось бы так видеть... и вам показалось, что вы видите знакомые черты того дорогого, высокого, святого образа, созерцание которого освещает вашу душу. Будем же вместе созерцать его в его великих и дивных творениях, а для себя желала бы хоть некоторого познания своих немощей и греховности, о чем прошу Вас помолиться Господу, Подателю благ.

2.

2 ноября 1870 года

Вполне верую, что воля Божия открывается в обстоятельствах, окружающих нас, и вижу, что настоящие обстоятельства таковы, что нужно убегать в горы, но при всем этом вижу, что для меня указание неполно - в обстоятельствах, меня окружающих... Для меня вожделенна жизнь, вполне отрешенная от всего земного, и потому-то моя душа стремится к ней иногда довольно порывисто, я и боюсь увлечься порывом чувства, чтоб не взять прежде времени того, что может быть хорошо только во время свое... На днях я получила от А. В. пятый том. Как хорошо вы сделали, что приложили хоть к этому тому портрет Владыки - епископа Игнатия! Господь вразумил вас. И как хорош этот портрет! В настоящее время я читаю этот том, и как изречения святых отцов, так и взгляд на святое лицо Владыки, действует на меня необыкновенно хорошо. Чувствуешь себя как-то сосредоточенней, когда созерцаешь это изображение, собираешь все помыслы свои, исповедуешь все тонкие уклонения своего сердца, когда смотрят на вас эти прозорливые глаза, смотрят в самую глубину души.

3.

7 ноября 1870 года

Жесток путь спасения, жестоко бывает иногда и слово, высказанное о нем, - это меч обоюдоострый, и режет он наши страсти, нашу чувственность, а вместе с нею делает боль и в самом сердце, из которого вырезываются они. И будет ли время, чтоб для этого меча не оставалось больше дела в нашем сердце? Нет, для него всегда будет дело, нет конца духовному очищению, и во всяком сердце найдется та частица нечистоты, которую нужно очищать. Я признаю в себе явным признаком нерадения, когда перестает болеть и бороться мое сердце, - это признак сильного помрачения. Когда же разгоняется этот мрак словом Божиим, то сердце болит, а без болезни просвещение души невозможно - это будет мечтательность.

4.

6 февраля 1871 года

Рада я и благодарю Господа, что Он сподобил меня, недостойную, передать вам слово моей матушки, схимницы Ардалионы, слово, которое дает жизнь моей душе. Не надивимся мы с Пафнутией тому сочувствию к слову матушки, к духу нашему, которое мы видели в вас. Сила истины - это живая сила, сообщаясь душам, она их образует в один образ. Господь да укрепит нас всех, и да поможет Он нам пребывать в Истине, которая - Он Сам, а путь к нему в нас через нашу немощь, через полноту греховности нашей. Да, это не лживый путь, не выдуманный, не сочиненный, и Сам Господь сказал, чтоб не искать Его нигде, ни в каких состояниях, что Он явится Сам. И действительно является, принося мир, силу, свет в душу погибшую, немощную, темную. Когда же мы будем гоняться за состояниями, то будем ловить одну мечту. Я крепко немоществую, и иногда унываю, но по опыту дознала, что когда немощь дойдет в душе до крайних пределов, так что никакого упования не останется ни на какое делание, ни на какой разум, то в эту минуту, только в эту минуту и чувствуется, духовно ощущается, особенная помощь Божия или, скорее, познание Его, и сила Его действий в душе. Я не заимствую силу нигде, боясь оживить свою самость, боясь этого яда, разлитого даже в каждом добре человеческом, и потому иногда изнемогаю под своею живою немощью. Но она-то ходатайствует мне ту живую Силу, которую единственно вожделевает душа моя. При таком состоянии, большой страх объемлет душу, погибель в ней и во всем окружающем, а спасение в Той Воле, которую она смеет постигать или насиловать своею просьбою. Страх наполняет ее до глубины.

5.

13 февраля 1871 года

Господь посылает нам на земле скорби, и эти скорби нас отрывают от земли, или лучше сказать, от излишних пристрастий ко всему земному. Значит и скорби - дар Божий. Отчего же не принимаем их с такою же благодарностью, как и радости? Не от греховности ли сердца нашего, неспособного отрешаться от всего и искать одной воли Божией?

Если вы заметили, вообще я избегаю говорить о молитве, потому что сама не имею ее. Но вопросы ваши не хочу оставить безответными, выскажу свои понятия для того, чтобы вы поправили их, если в них усмотрите неправильность. Я сказала: "Ты Сам спасение души моей", - сказала и произношу эти слова по букве, веруя, что это так есть, но постижение их выше нашего мышления. Вы говорите: "Усвоение душою имени Иисусова - есть уже спасение ее". Нет, это что-то не так. Спасение души в силе Божией, действующей чрез это Имя на нашу душу, усвоившую себе полное сознание своей греховности. Хорошо сказал Владыка, чтоб не принимать мысли во время молитвы, а главное, чтоб не доверять им. Когда сердце начинает сочувствовать уму, из состояния своего самопознания пришедшее в чувство духовного умиления, тогда различные разумения входят в душу, и все они прозябают не в уме, и потому называются не мыслями, а духовными разумениями, или видениями; бывают они неложны и невременны, но делаются достоянием души, выходя из ее состояния и вводя ее в разумения, превышающие ее естественную меру. Но все это Божие, а наше, единое нам свойственное, - это разумение своей греховности и вера в Господа, спасающего нас, Которого будем призывать в смирении, оставляя на Его волю самое спасение наше. Во время правила я стараюсь удержать внимание исключительно в молитве Иисусовой. Иногда же, при большой рассеянности и невнимании, я обращаю внимание на чтение канонов Божией Матери и святым, но с тем, чтобы направить внимание к молитве, а не с тем, чтобы от молитвы обратить его к чтению. Когда же ум направлен к молитве, то можно внимать и чтению, не оставляя молитвы. Если б в молитве нашей было меньше чувственности, то все пополняло бы ее, а то иногда мешают ей и каноны, и богослужение, и нужны нам для собранности темные келлии, как моя, что в саду, которую я называю своею "немощию", и молчание безмолвия. Но все это временные пособия, мне же ничто так не помогает, как самая жизнь. Хотя и поставлено целью жизни отречение, путь к которой - самоотверженное исполнение заповедей Божиих, но закон греховный направляет всякое действие к своей цели, и в этой борьбе сильно бедствует душа. Господь, врачующий немощь чувств горькими обстоятельствами жизни, по мере отречения сообщает душе невидимую силу и познание Его Промысла. Там я учусь познанию немощи своей и познанию Господа, там отрешает Господь душу мою от дебелости и сообщает ей духовные разумения, так что и молитве я учусь самою жизнию. Думаю, что для молитвы нужна чистота души, а она приобретается самоотверженною деятельностию по заповедям Божиим.

6.

20 февраля 1871 года

Боль в левом боку усилилась до крайности. Трое суток я очень страдала... Вчера же мне было очень легко и мне пришло желание списать для себя некоторые постовые стихиры, которые я люблю напевать иногда в часы уныния... Принесли Постную Триодь, и я, не вставая с постели, списала несколько стихир любимых. Когда окончила я свое писание, тут только заметила, что начинаются они плачем Адама, а оканчиваются плачем блудницы - но какое различие между первым и вторым плачем! Это два совершенно различных состояния души человеческой, и хотя последний происходит из первого, есть его плод, его совершенство, но между ними находится целый путь трудов, борьбы, подвига, не всегда сильного, не всегда побеждающего. В первом мне слышится одно сознание греха - первая ступень покаяния, и потому такой страх слышится в этом покаянном вопле, соединенном с легким отчаянием. Во втором же плаче слышится возненавидение греха, любовь и дерзновение. Это последнее состояние возможно только тогда, когда душа не только слухом услышит, но увидит Господа Иисуса, спасающего ее, приступит к Нему, пришедшему спасти ее, умершую, убитую грехом.

На ваши письма мне много хотелось бы сказать вам, но сегодня что-то сил мало, боюсь, что не докончу начатое. Скажу одно: вы как-то часто, вспоминая о смерти, высказываете желание своей души, чтоб в эти страшные минуты иметь помощь от людей, чтимых вами. Это желание вашей души так сильно, что она ищет как бы уверения, что это будет так. По милосердию Божию, оно, действительно, и будет так, если при жизни не лишится душа духовного общения с теми душами, в помощи которых она нуждается... Но как для себя, так и для вас, я не желаю этого требовательного желания, этой уверенности. Боюсь сказать Господу Всеведущему, чтоб Он дал мне то-то в тот час, то-то в другой. Боюсь проникнуть в волю Его спасающую, и в ней избирать для себя полезное. И хотя постоянно призываю молитвы своей старицы, молитвы всех единодушных отцов и матерей спасающихся на помощь своей грешной душе и ими укрепляюсь и поддерживаюсь, но уверенности боюсь искать в чем бы то ни было, и даже люблю такое состояние беспомощное: оно производит страх в душе, который потрясает ее всю до глубины, и она себя живо чувствует во власти Бога, волю Которого она постигнуть не дерзает.

Господь да поможет вам провести время поста, время одиночества, с духовною пользою, чтоб в нем яснее открылась немощь и греховность своя и живее почувствовалась бы помогающая нам Сила.

7.

10 марта 1871 года

Заметки свои я потому хотела уничтожить, что они мои, а своему я мало доверяю. Можно говорить о своих малых опытах в жизни, но писать опасно, может к истине примешаться ложь, еще живая в душе, и вместо пользы принесет вред. Листок вам возвращаю. Имея столько слов духовного опыта людей благодатных и святых, нужно ли примешивать к ним то, что иногда открывается слепому оку нечистой души? Сознавая это вполне и боясь, чтобы ложь моя не примешалась к истине, переданной мне матушкой, я прошу вас поверять мои слова словом отцов, и если увидите неправильность, то будьте добры, заметьте мне. Вы как-то спрашивали, можно ли отцу Архимандриту передавать мои слова и мои понятия? и что это бывает иногда необходимо делать, говоря о себе. Мне помнится, при свидании я высказывала, говоря о наших беседах и вообще о слове духовном, слышанном, читанном, испытанном, что его можно передавать только тогда, когда вызывается это надобностию; просто же как новость, поразившую ум, я считаю не только ненужным, но вредным. В отношении же отца Архимандрита совсем другое дело. Вы можете говорить ему все, что найдете для себя нужным сказать, а я буду просить вас об одном: чтоб его определения на мои слова вы передавали мне. Я очень ценю его духовный взгляд и даже скажу вам, что если вы будете передавать ему мои понятия, то я буду свободнее и откровеннее высказывать их, потому что не буду бояться того, что они произведут в вас смущение, и что если в них заметится неправильность, то она будет обнаружена. Только при этом я прошу вас передавать мне все, что вы думаете или слышите о моих словах, все-таки не хочется, чтоб их переделывали без моего ведома. Если позволит время и буду в расположении писать, то будущее письмо мое вы получите вскоре, и оно будет писано с полной свободой.

8.

20 марта 1871 года

Описанный вами день 8 февраля, насколько я помню, дал вам опытное познание пользы беспомощного и бессильного состояния души, верующей обрести спасение в Едином Боге. Если вам памятны мои слова, то вы наверно понимаете, что усвоение такого состояния постоянного - есть цель искания. Конечно, оно может иметь различные степени, виды, но дух всей жизни есть единая вера Богу при полном недоверии к себе. Потому-то я не вполне сочувствую всегдашней вашей жалобе на то, что вы не имеете желаемых добродетелей, что вы замечаете в себе и даже чувствуете борьбу от своего немощного состояния. По-моему, не только умом следует подклониться в эти минуты и даже дни и недели немощи, но и заключить себя в ней, чтоб почувствовать тесноту, погибель своей души, не имеющей в себе никакой силы выйти из этого состояния. Тогда только возможна живая вера в Господа спасающего.

Еще вы как-то писали, что вы видите в себе греховность, воображением созерцая в себе страсти и грехи как гады, им же несть числа. Нет, это созерцается не воображением, никак не им, а открывается в сердце по мере самоотвержения. Ваши выписки и слова Владыки, переданные вами о имени Господа Иисуса, вполне правильны и умилили меня. Но постижения этого имени, как и Господа вочеловечившегося, есть высшее откровение, и оно дается душе в свое время, душе, усвоившей заповеди Евангельские, достигшей некоторого совершенства. Об откровениях Божиих я не дерзаю говорить, но и в нашем духовном делании должен быть порядок и последовательность, чтоб и себя видеть неложно, и верою не устремляться к той высоте, над которою находится непроницаемая завеса.

Вам показалось новостью различие, поставленное мною между плачем Адама и блудницы. Меня это удивляет. Вам, конечно, известно, что есть путь покаяния, следовательно, есть различные степени, переходы, усовершенствования на этом пути. Не нужно только самовольно перескакивать и, находясь на низшей ступеньке, не искать того, что находится на высшей. Потому-то я и сказала, что между этими двумя состояниями целая жизнь подвига и борьбы. Ничего не может быть полезнее для человека, как узнать свою меру, где он находится. Тогда он безошибочно отнесется ко всему и будет на неложном пути. Вот для этого-то неоцененно дорого иметь руководителя, он укажет неложно состояние и меру руководимого. Помню, как я стала жить с матушкой, часто слушая ее наставления о пути спасения, и, как будто созерцая этот путь от начала и до конца, я часто спрашивала у матушки: "где я?", и матушка всегда отвечала, что меня нет нигде, потому что во мне еще нет ничего, что служит залогом спасения, нет даже живого сознания погибели, которое заставляет искать истинного спасения. Признаюсь, я не вполне понимала тогда матушкины слова, хоть и верила им и скорбела за свое состояние, но потом живо почувствовала их истину, и теперь они служат для меня, как и все матушкины слова, основанием самоиспытания.

9.

22 марта 1871 года

Ваше письмо от 8-11 марта напомнило мне, что я не отвечала вам на один вопрос, на который вы давно уже ожидаете ответа. Когда я говорила, что "путь к Господу в нас через нашу греховность", то я не думала о "Царствии Божием, которое есть внутри" человека. Это непреложное обетование Божие обретается в душах чистых и святых и есть конец искания. Я же, говоря те слова, думала о том, что как грехи людей, недостаточность всего человечества к исцелению греховной язвы были причиною к непостижимому и многомилостивому снисхождению Господа на землю, чтоб спасти человека, так и в каждой душе пришествие Господа, спасающего душу, предваряет ее полное смирение и самоотвержение, а пришествие веры в Господа спасающего - полное сознание своей греховности и немощи, восчувствование ее в себе, сокрушение и страх. Вот почему я и сказала, что путь к Нему - в нас, а в нас что другое есть кроме греховности? Если она будет вполне осознана, если неложно поймет человек свою душу, то не поищет нигде опоры кроме веры, и не увидит ни в чем спасения, кроме как в Едином Спасающем. Я сказала: "Путь в нас", потому что часто уклоняется душа и ищет не в себе, а в чем-нибудь своем. Чрез неложное понимание себя человек необходимо придет к Господу, а ища Его в своем чем-нибудь, то есть в своих добродетелях, трудах и тому подобное, не найдет Его, Единого Спасающего, а найдет себя. И это случается не только при общем направлении, но даже в частных уклонениях в делании самости.

Вчера вздумалось мне заглянуть в Лествицу и прочесть "Слово к пастырю". Читая конец Слова, я вспоминала вас. Там объяснена постепенность боговидения, открываемая душе по мере ее очищения. 1) глава 15-я, стр. 360: при отвержении плотской жизни и самости открывается разум истины; 2) стр. 361 и 362: по бесстрастии - просвещение духовного разума; 3) стр. 363 - мир души и зрение Христа - Бога мира и деятельное последование Ему и исполнение Его заповедей. Но все это только слова, а слово не может выразить то, что выше слова, выше естественных пониманий и ощущений человеческих, как сказал Владыка в слове "Роса", стр. 367, т. 1. Искать в себе какое бы то ни было из этих состояний было бы безумно; кроме одного помилования, может ли чего искать, желать душа, помраченная грехом? Но все дары Божии, спасение и помилование души мы получаем чрез Господа Иисуса, Единого Ходатая между Богом и человеком, и потому Его призываем с верою, без постижения Его, без рассуждения. Отвержение самости и вера вводят душу в простоту и утверждают в душе непоколебимый помысл своего ничтожества, который не изменяется ни при милости Божией, являемой душе в мире помыслов во внимании и умилении молитвенном, ни при совершенном охлаждении, рассеянности, невнимании и даже увлечении. Странно, что как в том, так и в другом состоянии, помысл, утвержденный в душе, остается тот же и непоколебим, хотя состояние души изменяется, и от этой непоколебимости является как бы постоянство духа, не возносящегося при хорошем состоянии и не падающего при дурном. И в том и в другом состоянии все-таки человек один: грешник, нуждающийся помилования от Господа. Излишнее внимание к своим состояниям может обратить деятельность в область чувств, а не духа, так как изменяемость происходит больше в них, и это необходимо по их свойству. Значит, и обращать большого внимания не следует как на помыслы, так и на чувства; одно нужно знать - что они греховны и нечисты и иными быть не могут, потому что происходят от нечистых ума и сердца, и в себе лучше желать и ожидать невозможно; а чистота наша и спасение, и очищение, и освещение - Един Господь. Он неизменяем, непоколебим, непреложен. От этой двойной веры - в свою греховность и Божию непреложность, - не поколеблется и дух человека верующего.

Я ничего не говорю о молитве, потому что думаю, мои слова о духе служат ответом на вопрос о молитве. Когда дух правильно направлен, то молитва делается его дыханием, необходимым и правильно действуемым. А тишина помыслов и мир чувств подается Господом душе, прилепляющейся к Нему верою и молитвою; взять или установить этого не может никто в своей душе и очень стараться об этом не следует. Отец Архимандрит сказал правду, что не следует вдаваться в богословские вопросы: это не спасительно, а даже вредно, и тонкое разбирательство их может привести к заблуждению, а правильное - к кичению. Но если нужно мое мнение, чтоб испытать его правильность, то я скажу, что произволение спасения есть единственная деятельность духа человеческого, необходимая в деле спасения. Не оно спасает человека, но оно необходимое условие в спасении. И предваряет его призвание Божие и утверждает его сила Божия, но все-таки оно от человека, хоть самое немощное, как и все человеческое. Но об этом довольно.

10.

13 и 14 апреля 1871 года

...Вот и теперь мне хочется передать вам одно понятие, которое не спешите отвергать за неясность изложения. Это понятие будет служить ответом на некоторые вопросы ваши. Святые отцы в своих назиданиях духовных часто увещевают нас просить у Господа премудрости, если мы ее не имеем; силы, когда немоществуем; терпения, если изнемогаем в скорбях, и вообще всего доброго от Него просить. Но я, беседуя с вами, говорила, что лучше не просить себе ничего, кроме помилования, чему вы немного противоречили. Теперь мне хочется сказать вам, что я не отвергаю и того, о чем говорили отцы, но не дерзаю буквально применять к себе всякий совет. Делание, о котором я хочу говорить, приводит к принятию всего от Господа, даже больше этого - к принятию душою Господа, в Котором она находит все. Вы уже по опыту знаете, какую силу находит душа в том исповедании, что в Господе, и в Нем Одном ее спасение, что Он Сам спасение ее. Это исповедание может быть произносимо душою только при полном сознании своей греховности. Вы чувствуете силу оживляющую в этих словах, и иначе быть не может. Во время молитвы это исповедание как будто установляет отношение души, убитой грехом, к Господу спасающему. Если душа остается постоянно и глубоко в таком настроении, то она уже молится даже без слов, даже во сне. Это исповедание объемлет всю душу и всю жизнь, и так как душа состоит из частей, жизнь слагается из многих разнообразных состояний (я говорю о жизни духовной), то и это исповедание, сохраняя свой единый, основной характер, разделяется на частности.

Например, при духовном неразумии, когда ум тупеет, не проникая ни в слово Божие, ни в свое состояние, душа исповедует: "Ты, Господи, Один премудрость и просвещение наше". Когда дух немоществует: "Ты, Господи, - Сила моя!" Когда тьма внутренняя наполняет всего человека и, как вы выражаетесь, не пробьешься внутрь себя: "Ты, Господи, Один Свет", и во всех иных случаях подобные исповедания. Из этих частных исповеданий выходит одно полное и живое познание - познание душою Искупителя, Который для нее - Единое спасение. Но только эти частные исповедания не следует употреблять без надобности и часто переменять одно другим, но чтоб они были выражением крайней потребности души, чтобы она в Господе, и в Нем Одном находила, чаяла зреть то, что не находит в себе, что в себе и искать не дерзала бы. Эти исповедания не суть просьбы о даровании того или другого, нет; душа и не хочет себе и для себя и в себе видеть и находить что бы то ни было доброе - все это она чает зреть в Едином Боге, и верою просвещается. Опять повторю, что душа при каждом своем состоянии, поставленная в правильное отношение к Господу спасающему, в молитвенном призывании Его имени слышит живую силу Его. Но только чтоб эти исповедания не были выдуманы умом, составлены воображением, растворены чувствами, нет, они могут быть только вызваны потребностями души, без всяких порывов и разгорячений. Когда чувствуется мертвенность души, то я не стараюсь оживить ее ничем: "Господи! Ты - жизнь души моей, в Тебе одном живот вечный!", и я призываю Его Всесвятое Имя и, выходя из своей мертвенности, не ища жизни в себе, не желая ее для себя; не достаточно ли для моей души того верования и исповедания, что Жив Господь, и жива будет душа моя! И как-то хочется оставаться в своей мертвенности, чтоб только в Нем Одном видеть жизнь. Это не чувство, не мечтательность, но состояние дней, месяцев, годов.

11.

22 мая 1871 года

...Отвечу на все вопросы ваши как можно короче, чтобы дать себе свободу впоследствии отвечать подробнее на то, что мне покажется особенно важным и нужным.

Вы не вполне понимаете описанное мною внутреннее делание, которое вы назвали моим любимым, прочтя его в выписке из творений Григория Синаита, и желаете получить объяснение на непонятные для вас слова. Со временем Господь даст понять вам, а мне, молитвами матушки, яснее высказать ее слово, но теперь главное дело состоит в том, чтоб правильно отнестись к слышанному слову. Если слово, переданное мною, покажется вам истинным, то и довольно этого - вера в истине принятой, хотя и не вполне ясно сознанной, усваивает душе принятую истину. Божественный Учитель говорил ученикам Своим: Уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам(Ин. 15, 3). И всякое истинное понятие, имеющее основанием своим Его Божественное слово, имеет отчасти ту же силу. Истина, принятая верою, очищает от заблуждений, в которых находилась, которыми жила душа. Входить же усиленно в какое бы то ни было духовное делание очень опасно. Старанием усиленно войти в понимание какого-нибудь духовного понятия - невозможно. Чтобы вполне или хоть даже несколько правильно понять дух человека, надо видеть его и беседовать с ним, по словам же другого нельзя никак сделать верного определения. Что же касается вас, то я думала бы смущаться мною нечем. Если ваш дух смущается, то лучше отдаляться от сближения, не определяя его духовного состояния. Я смутила вас похвалой, простите меня! Но нужно ли смущаться? Я не верю в то состояние, которое нужно беречь. Если есть что хорошее, его нельзя не видеть, нельзя не признавать его хорошим, но можно и должно приписать его Господу, и откроется новая причина для души смиряться и благоговеть пред Единым Святым и Спасающим. Похвала, иногда и просто по-человечески принятая и ласкающая самость, бывает полезна, как ободряющая унывающий дух. Бывало, при матушке почувствуешь уныние духа от понятия и ощущения полной греховности и немощи своей, и придешь к матушке с просьбой, чтоб она похвалила меня и уверила бы меня в моей способности к спасению. Матушка действительно начнет уверять, и так серьезно и сильно, что я поверю и утешусь, и ободрюсь. И не боялась она поблажить самости, но и ее употребляла как орудие, спасающее против уныния, наносимого иногда силою вражиею. Так десными и шуиями соделывается наше спасение.

12.

1 июня 1871 года

Желаю вам здоровья и духовной крепости, не унывайте в минуты душевной пустоты, это состояние совсем недурное. Молитесь за меня, грешную.

13.

7 июня 1871 года

Все хочется ответить вам на вопросы ваши, цель которых пополнить или разъяснить сказанное мною в письме моем от 13 апреля, но что-то я очень рассеялась и осуетилась и не выберу довольно свободного времени, чтоб написать вам письмо духовного содержания. И скорблю об этом, зная, что вы ждете моего ответа, так что сегодня ночью вижу во сне, что будто бы приехали вы, и я жалуюсь вам на свою развлеченную жизнь и прошу вас записать и помнить, чтоб поговорить со мною о моем письме от 13 апреля при другом свидании, когда я буду иметь больше времени. Это показывает, что я забочусь отвечать вам, хоть и не отвечаю.

1) Вы просите дать некоторые объяснения для того, чтоб войти в делание, о котором я говорю. Но войти в него невозможно. Ему предает человека то, чтоб человек потерял все, чтоб он нигде и ни в чем не находил надежды спасения. Если это первое условие вполне принято, то почти нет нужды отвечать на остальные вопросы. 2) Вы спрашиваете: чем занимать ум или внимание, когда помыслам дана свобода увлекать в бездну, и так далее? Но потому-то они увлекают, что нет сил, нет способности держать их. Ум, внимание и все его силы не существуют все равно, как не сущие. Не в уме, не в памяти, не вниманием, а глубоко в душе оживает сознание, что есть Спасающий. Это сознание я называю верою и потому, что она не произведение ума, а живое ощущение души, - она <вера> названа живою верою, хотя она будет и в самой малой степени и слабая. 3) Чем выражается вера? Выражается она тем, что не попускает человека искать жизни и спасения своей души ни в чем. Не попускает даже душе действовать для себя и собою. Молитва Иисусова есть выражение живого ощущения веры. 4) Чем выражается воззрение к заповедям и вера в Закон Божий? Душа, не имеющая ничего вне себя и в себе, на что бы она уповала, познавшая ложность и незаконность всех своих законов (земных и человеческих) и слабость сил своих в исполнении их, - в воле Божией и в ней одной находит тот чистый и святой закон, который естество человеческое выводит из тли. Познание его дается душе, отвергшей всякое составление своего понятия о нем. Закон этот обретает душа в промыслительной воле Божией, в слове Божием, а полноту его и совершенство - во Иисусе. 5) Вы говорите: "Если они выражаются исповеданием Единого Спасающего, то я не удивляюсь, если это исповедание приводит к молитве". Исповедание устное приводит к молитве устной, чтоб не сказать чувственной. А исповедание, присущее душе, отвергшейся всего, исповедание жизнию действительно приводит к молитве. Не соблазнитесь, если я скажу, что на пути этого делания не всегда можно оставаться верным деланию внимательной молитвы, но теряя все, теряется иногда на время и труд молитвенного делания. Иисус есть начало и конец, есть цель, есть всех человеческих желаний краю. Он - есть дверь, которою входит человек в жизнь духовную, Он - путь, ведущий к жизни. Он есть и жизнь, вкусивши которой человек будет мертв для всего. До этой последней минуты человек не может умереть для всего, но по вере может и должен потерять все, прежде чем приступить к той Двери, которая вводит на путь, его же мало кто обрящет.

Еще о законе. На днях во время Литургии читали Послание апостола Павла к Римлянам: "О законе". Несколько дней шло это чтение. Закон чем больше требовал, тем более немоществовал человек. В нем открывалась греховность, наконец, совершенная невозможность исполнить его. Господь Иисус Христос умертвил в Себе грех и упразднил правду законную, убивающую человека, приобщив его закону благодати, жизни и свободы, который открыл ему в Себе. Не умею высказать, но так мне чувствовалось при слушании Послания апостольского. Моей душе открывался тот закон, который дает жизнь, а не смерть. При этом, что может носить память, кроме имени Иисуса?

14.

26 июня 1871 года

Сегодня отправила отцу Архимандриту письмо, в котором жаловалась на вас, а посланная моя, относившая то письмо на почту, принесла мне с почты два ваших письма: от 14-го и 17 июня. Очень обрадовалась я этим письмам и утешилась всем, что в них написано. Обрадовали они меня еще более потому, что в последнее время письма ваши ко мне стали как-то кратки и редки. Причиною этого, может быть, были гостившие у вас родные ваши, но мне думалось, что есть и другая причина. Мне показалось, что вы смутились некоторыми моими словами и взглядами на духовную жизнь. Эта мысль меня очень огорчила. Не потому, что я желаю от вас безусловной веры к моим словам, но потому, что я не сумела хорошо, точно и правильно изложить учение моей духовной матери, и слово ее, животворящее мой дух, перешедшее через мои уста, принесло смущение слышащим. Простите мне мое неразумие и немощь моего духа, искажающую святую истину, и не спешите чуждаться меня. Вспомните, с каким смелым и решительным требованием духовного общения я приехала к вам. Родство духовное было признано еще тогда, как я не видала вас, потому-то я требовала от вас, как от родных, чтоб вы его признали. И теперь потерять общение с духовной семьей Преосвященного Игнатия - это значит остаться опять в совершенном духовном одиночестве, а это очень тяжело.

Если я говорю иногда, что есть различие, то я признаю его не в духе, не в направлении, не в основании и цели, но в некоторых приемах духовного пути. Это различие я замечаю не между Владыкой и моей матушкой, а между нами. Правда, что оно связывает меня немного, но и оно со временем должно разъясниться. Потерпите же и вы то, что видите во мне или в моих словах не вполне понятное для вас, или даже чуждое. Я сильно верую, что если мы будем по возможности верны словам наших духовных руководителей и по милости Божией не отчуждимся от их духа, то никогда не будем чужды и друг другу.

Теперь буду отвечать на ваше письмо от 14 июня. Сличая мои слова о том, чтоб не стараться выйти из мертвенности со словами, читанными вами во 2-м томе Аск. опытов (Имеется в виду: Св. Игнатий (Брянчанинов). Аскетические опыты. - Ред.), на стр. 525, строка 2-я сверху, вы говорите, что, по-видимому, есть различие. Да, различие есть и не может не быть, потому что говорится о различных состояниях или преуспеяниях духа. В состоянии мертвенности, в которой я нахожусь, еще не может быть правильного зрения своей греховности. У мертвеца нет глаз, чтобы видеть; нет языка, чтобы просить. В этом состоянии может быть одна вера, хоть не живая, но твердая и непоколебимая, что Создавший может вновь воссоздать, если будет угодно Его благости и Его всесвятой воле, все устрояющей для спасения человека. Когда же начнут открываться очи, то тогда зрение греховности своей бывает не принужденное, но естественное состояние души, причем естественен и вопль постоянный души о помиловании. Но переход из одного состояния в другое не может быть самовольный. Можно, конечно, прийти в это зрение самому, потому что ум, обогащенный чтением слова Божия, может воображением входить во всякое духовное состояние, может шевелить чувства, умилять их на время, и этим утешиться, но это неправильный путь, и этот труд бесплоден. Что сам берешь, то сам и должен хранить и непременно утрачивать при малейшем столкновении с жизнию, с действительностию, потому что состояние было ложно, мечтательно, воображаемо. А то, что приходит от Господа, то состояние, в которое душа вводится Самим Господом, бывает вечно, неизменно. Это не взятое ею делание, а ее состояние. Лишиться его она может только тогда, если совсем сойдет с духовного правильного пути, а столкновения внешние, даже свои собственные немощи и страсти, не отымут у нее того, что сделалось ее вечным достоянием.

Но и самое ощущение мертвенности не может быть взятое, оно приходит от полного познания живущей и действующей в нас самости и от решительного намерения не жить в этом противлении Господу. Вы спрашиваете: как стать в правильные отношения к ближним, чтоб от собеседования с ними могла быть общая польза и чтоб они не расстраивали обыденный порядок жизни. Можно давать только то, что мы имеем. Вы имеете большую веру к слову Владыки, эту веру вы сообщайте всем беседующим с вами, и в беседе и в вас она оживляется. Вот и польза от собеседования. А вреда большого от рассеянности я не вижу. Конечно, ваш дух развлекся тем, что вошел сочувствием в отношения семейные и общественные ваших родных, но это не значит, что они внесли в вашу душу расстройство, они открыли только то, что живет в ней. И вот в эту минуту оживления чувств и должна быть внутренняя борьба. А борьба состоит не в том, чтоб не хотеть видеть в себе оживление некоторых чувств, но в отречении того, что рождает их в душе, и в терпении как их обнаружения в себе, так и того страдания, которое последует отречению, и той борьбы чувства, которое отвращается духовного закаления, которое противится ему. Такая борьба очень очищает чувства и научает познанию себя и духовному разуму. Постоянное уединение и строгое хранение себя едва ли полезнее некоторых уклонений от обыденного порядка и борьбы, последующей за ними.

15.

29 июня 1871 года

Поздравляю вас с днем вашего Ангела, и все, что только может пожелать душа душе спасающейся, было выражено в моем молитвенном желании об вас сегодня.

16.

10 сентября 1871 года

8 сентября все мои собрались у меня и пили чай в той комнате, которая около гостиной, - она очень маленькая, - я сидела и лежала на кровати, кто на стуле, кто на скамеечках, кто на ящиках, кто просто на полу, - всем было хорошее место. Разговаривали. Общее требование высказалось в том желании, чтоб я указала, что нужно, что потребно для спасения, что есть спасение души? Требование это вызвало мое любимое слово, вызвало меня на то, чтоб я указала им, что - единое нужное, единое на потребу, единое, дающее спасение и жизнь духу, единая цель, к достижению которой стремятся все души и все духи Ангельские, - есть Господь. Но для того, чтоб все пришло к этой единой цели, чтоб все в душе объединилось Единым искомым, нужен труд всесторонний, чтоб во всем трудилась, во всем находилась душа и от всего отрешилась. Во всем искала Господа, искала добра, приводящего к Нему, и отрешилась от себя, от того зла, которое отчуждает от Господа и возвращает самость. При этом я не могла не указать на те сети, которыми опутывает враг души человеческие, обманывая их и отводя от спасения. Знает он, бывший Денница, к какой славе и блаженству призывается человек, и всеми силами старается попрепятствовать исполнению воли Божией во спасение человека. И подмешивает он свою сладость ко злу, чтоб ею уловить души наши, и любим мы эту сласть врага и ею заменяем вечное блаженство. Полюбим лучше, говорила я, горечь подвига духовного, болезнь отречения, чтоб этой горечью и болезнею избежать сетей вражиих и выйти на путь, ведущий к Единой цели, к Единому Спасению, к чему во всю вечность будут стремиться духи и души праведных. Мне грустно, что ваши отношения к А. Ж. приняли такую натянутость. Есть в ней то, что может быть залогом вашей неизменной дружбы к ней, - это ее искание Господа. В отношении меня, что бы ни было у нее, - я человек, около меня искать нечего, и общение ради меня такое же непрочно и ложное, как и я сама. А ради Господа, и в Нем Одном общение душ вечное. Поэтому вам не следовало бы отдаляться от нее, нужно только поверить ее желанию спасения и помогать ей в этом искании: то подкрепить ее дух унывающий - силою веры, то возбудить ее стремления ко спасению, объясняя пользу отрешения от того, из чего слагается жизнь земная и ее утешения, и так далее. В отношении А. Ж. вам нужно тоже приобретать любовь к ближнему, ту любовь, которая не ищет своей пользы, но пользы и спасения ближнего.

17.

21 сентября 1871 года

Не стесняйтесь писать ко мне и часто и много, никогда меня это не отяготит. А если бы что и отяготило, то зачем же беспокоиться об этом, разве не к труду мы призваны? разве труд не есть наше настоящее дело? Да избавит нас Господь от дел увлеченных, приятных, сладких, как я выражаюсь, а от труда я не желала бы уклоняться.

18.

5 октября 1871 года

Не отвечаю на все ваши вопросы духовные, надеюсь скоро видеться и беседовать с вами. На сегодня скажу только одно, что исповедание Господа спасающего, как духовное делание, может быть принято душою не только в течение целых часов и дней, но даже и годов. Не скажу, чтоб оно заменяло молитву, но в нем может пребывать душа долгое время, не переходя к молитве, если сама молитва не придет. Когда от лености, от рассеянности нет молитвы, тогда нужно ее поискать с трудом; когда от восстания страстей отходит она, тогда надо побороться и отречься от причины страстей; когда от уныния, от помрачения душевного не находит ее душа, тогда лучше всего пребывать в исповедании Единого спасающего.

19.

30 ноября 1871 года

Наше стадо понемногу прибавляется: вчера была принята под руководство еще одна послушница, после целогодичного испытания нашего искания и ее. В монастыре у нас утвердилось такое убеждение, что ко мне под руководство духовное так трудно попасть, что лучше и не искать этого; кто же решится поискать, тот решается всею душою. Отчего же я так стеснила вход к себе? Оттого, что очень тесен путь. Тесен он тем, что требует отречения полного, тесен тем, что ни в себе, ни около себя не дает человеку видеть опору на этом пути, тесен еще более тем, что во мне, как в названном руководителе, видит трость ветром колебимую, часто приклоняющуюся к земле и почти сокрушенную. А в руководителе всегда хочется видеть твердый жезл, на который во всякое время можно было бы опереться. Но этого я не могу и даже не хочу дать. Довольно того, если руководитель укажет, где искать, где найти это жезл, и блаженна душа, если найдет его, этот непоколебимый жезл опоры, в Едином Крепком и никогда Неизменном, вечно Живущем Господе.

20.

10 декабря 1871 года

Жду от вас письма, уведомляющего меня о том, что уединение, молитва, чтение и вообще вся обстановка жизни монастырской принесла вам душевное спокойствие, укрепило ваши силы для того, чтоб вновь начать делание спасения, и что в этом делании вы ощутили усиление веры, которой дала место самость, разбитая немощами. Да, на почве смирения вырастают хорошие плоды. В познании греховности своей душа верою познает Господа. А в самости, что она будет видеть и знать, кроме себя? А свое "я", как бы оно ни было хорошо и украшено добром, - что оно может дать? Ни света, ни жизни. В нем есть сила, страшная, воюющая против всех заповедей Божиих, против ближних, против Самого Бога, сила, убивающая самую душу, лишающая ее добра, жизни, Бога. В минуты покоя трудно усмотреть, какой дух движет всеми действиями человека, даже добрыми, даже стремлением ко спасению, к добру, к Богу. Но во время искушений обнаруживается то, что было неясно. Если Господь управлял душою, то время искушений будет для души временем побед и венцов, временем сильного преуспения. Если же самость управляла действиями человека, то во время искушений сила ее на нее же обращается и мучит бедную душу, как пленницу, отводя ее в самую глубь ада.

Но все-таки эти минуты лучше воображаемого покоя. В эти минуты душа может правильно понять свое состояние, не обманывается воображаемым добром своим, и понятий ума не сочтет своим достоянием. В это время, если только правильно отнесется ко всему, в это благословенное время, может низко, низко сойти душа. И если она согласится полюбить свою низость, свою полную нищету, если отдаст предпочтение ближним и Господу, - порадуется, что Он Один высоко и что есть приближающиеся к Нему из моего естества, тогда вкусит утешение от того добра, которое не самость создает, но ее умерщвление. Говоря вам о том, что я считаю полезным немоществовать иногда, я говорю вообще; вашего же теперешнего состояния я не знаю и, признаюсь, даже не понимаю, отчего могло произойти такое сильное немоществование. Думаю, не огорчила ли я вас чем? Отец Архимандрит говорит правду, что я к вам слишком строга, он очень не хвалит меня за это, а мне кажется даже больше этого: по отношению вас я беру на себя не свое. Простите мне эту дерзость, и в знак совершенного прощения выскажите то, что имеете против меня. Только полная откровенность может уничтожить то стеснение, которое я замечаю в вас. Помолитесь за меня, многогрешную, но желающую вам всего доброго, спасительного.

21.

1 января 1872 года

Поздравляю вас с новым годом, желаю вам здоровья, мира душевного и обновления жизни. Великий Арсений говорил ежедневно: "Господи! ничего доброго не сделал я, даруй мне хотя с нынешнего дня начать!" А нам хотя бы с каждым новым годом начать вновь, с новым произволением, с новым стремлением духа отрекаться от всего старого в нас, чтоб приобресть общение с тем новым, обновленным естеством, которому обещано воскресение. Даруй, Господи, начать и чаще, чаще начинать.

22.

4 марта 1872 года

Теперь вы уже в Петербурге. Господь да благословит вас и да поможет вам потрудиться в пользу истины! Вы боитесь рассеянности при встрече с родными и знакомыми и, конечно, рассеянность будет, но только бояться ее не следует. Сидя в келлии, мы боремся с помыслами страстными, греховными, а среди людей - с самими страстями. Вот и выходит одно и то же, только в последнем случае борьба обширнее, живее, действительнее. В келлии мы изучаем слово Божие, а среди людей должны стараться исполнять его. В Петербургских гостиных заповеди Божии могут исполняться на деле, и вы не сетуйте, что не успели выписать их из Евангелия. Исполняться же они могут тогда, когда вы свою душу будете становить на пути самоотвержения, а целию действий своих будете иметь отречение. Это состояние души сейчас же укажет на то, что должно быть в ее отношениях с людьми, с ближними. Она сейчас найдет эту среднюю меру, которая чужда сласти, человекоугодничества, как одинаково чужда холодности, жестокости, жесткости. Эта средняя мера есть любовь. Не беда, если вы увлечетесь иногда и понемоществуете, но беда, если при этом вы сойдете с того места, где я советую вам стоять. Блаженное самоотвержение! Пребывая в нем, и среди огня не сгоришь, и среди воды не утонешь, а с самостью не только в затворе келлии, но и в самом раю погибнешь.

23.

8 марта 1872 года

На первой неделе мы говели, и в воскресенье мне что-то захотелось поговорить со своими дочками. Собралось их человек десять и, между прочим, говорили о любви к ближнему. Ближнего надо поставить на то место, где сам стоишь, значит, прежде надо сойти с того места, где стоишь. Где же это то место, где стоишь? Это весь мир, видимый и невидимый. Везде самость захватила все себе, ничего не хочет уступить ближнему, и как же может любить душа ближнего, когда чувствует, что он у нее все отнимает, имея на все такие же права, как и она. Вот она и видит его врагом своим и ненавидит его. Надо все у себя отнять, чтобы уступить все ближнему, и тогда-то, вместе с ближним, душа обретет и Господа.

24.

5 апреля 1872 года

Сегодня прочла в книге Исаака Сирского одно слово и так осталась довольна и утешена им, что закрыла книгу. Он говорит, что "для верующего любовь к Богу достаточное утешение и при погибели его". Желаю, чтоб это слово утешило и вас и придало вам силу даже в самой немощи вашей.

25.

15 апреля 1872 года

Накануне светлого праздника Пасхи пишу вам и поздравляю вас и желаю вам встретить его с духовной радостию. Мы не приготовили себя как следует, или даже хоть сколько-нибудь к тому, чтоб радоваться духом, но самое событие, воспоминаемое грядущим праздником, так велико и благотворно, что оно действует радостно, светло и во тьме.

26.

25 января 1873 года