Предисловие

Предисловие

Появление этой книги для меня, как автора и переводчика, является, с одной стороны, совершенно закономерным, а, с другой, достаточно неожиданным. Закономерно оно потому, что данная книга представляет собой логическое продолжение моих предшествующих работ, посвященных древнему иночеству, а неожиданным, поскольку план и структура этой книги возникли как–то сразу, удивив и меня самого своим уже законченным видом. Изучение письменных памятников, в которых отражалась жизнь и миросозерцание древнеегипетского монашества, натолкнуло меня на мысль выпустить в свет еще сборник древ–немонашеских текстов, который бы дополнял предшествующий, то есть «Творения древних отцов–под–вижников». Оговорюсь сразу: все вошедшие в настоящую книгу произведения полностью или частично переводились на русский язык, но все эти переводы показались мне (в различной степени) неудовлетворительными. И дело здесь совсем не в претензии дать абсолютно безошибочный перевод: многолетний опыт подсказывает мне, что даже самые лучшие переводчики неизбежно делают ошибки, вызванные различными причинами. Тем более, что перевод творений святых отцов — это совсем не перевод обычных текстов: здесь требуется постоянное внутреннее смирение, непрестанное осознание того, что ты, как переводчик, стоишь неизмеримо ниже Богопросве–щенных творцов этих сочинений, а также осознание того, что единственный путь, делающий возможным переводы данных творений, — ежедневное, ежечасное и ежеминутное обращение к Богу с молитвенной просьбой о вразумлении и просьба о молитвенной помощи других. И тем не менее, я глубоко убежден, что следует переводить не только еще непереве–денные творения святых отцов и древнецерковных писателей, но и те, которые уже переводились на русский язык. И причина этого не только в том, что некоторые старые переводы далеки от совершенства, но и в том, что меняется видение святых отцов каждым новым поколением (не говоря уже о естественном изменении самого языка и связанного с ним мироощущения): каждое поколение и каждая эпоха отбирают в многообильной сокровищнице святоотеческого наследия то, что необходимо именно этой эпохе и именно этому поколению. Личность переводчика и толкователя святоотеческих текстов играет при этом, естественно, огромную роль: он должен не только всей душой и всем помышлением рвоим любить эти тексты, но и стремиться быть внутренне сродным с ними, по крайней мере, ставить постоянно перед собой такую цель. Далее, следует учитывать тот факт, что каждому следующему переводчику в идеале должен быть лучше виден текст сочинения, чем его предшественнику, часто идущему еще не проторенной тропой, а поэтому он обязан перевести его лучше, испытывая при этом; чувство глубокой благодарности к шедшему этой же тропой раньше и прорубившему ему путь. Правда, случается и так, что переводить уже переведенные сочинения святых отцов бывает еще труднее, чем непереведен–ные: видение предшествующего переводчика иногда как бы «навязывается» и «сковывает» свежесть восприятия, заставляя порой повторять и его ошибки. Разумеется, в любом случае следует в зародыше подавлять в себе всякие возможные помыслы гордыни («я перевел лучше, ибо я талантливее» и т. д.), ибо они, как и во всех других проявлениях духовной жизни, способны лишь низринуть нас в ту пропасть, в которую обрушился еще Денница. Если соблюдаются названные условия, то образуется как бы золотая цепь преемства святоотеческих переводов, своего рода православное переводческое предание, которое является необходимым звеном и существенной частью святоотеческого Предания.

Что же касается вошедших в данный том произведений, то наиболее точным из старых переводов представляется перевод сочинения «О девстве или о подвижничестве» (или: «Слово спасения к девственнице»), неправильно приписываемое св. Афанасию Великому. Вполне профессиональный перевод данного произведения был осуществлен в начале XX в.[1] й его потребовалось только несколько откорректировать и отредактировать[2]. В отличие от этого, перевод «Послания епископа Аммона», выполненный чуть ли не два столетия назад[3], не только чрезвычайно архаичен и далек от совершенства, но и имеет ряд лакун и неточностей, связанных, скорее всего с тем, что анонимный переводчик опирался на какое–то некачественное издание. Поэтому пришлось делать новый перевод, ориентируясь на современное критическое издание и используя имеющиеся здесь комментарии[4]. Если же обратиться к третьему сочинению, вошедшему в настоящую книгу, то оно, как кажется, пользовалось особым вниманием в России: первый раз данное сочинение было переведено в начале XIX в.[5], и этот старый перевод, кстати сказать, наиболее близок к тексту оригинала, чем все остальные (хотя и он, разумеется, имеет много погрешностей). Затем в конце того же века к указанному сочинению обратился и некто иеромонах Антоний[6], но его, с позволения сказать «перевод», может служить, к сожалению, образцом того, как нельзя переводить, ибо более далекого от текста пересказа представить себе трудно. Тем не менее, с ним соревнуется в этом плане совсем недавнее издание, осуществленное Т. Недоспасовой[7], чье «свободное переложение» столь свободно, что создает впечатление, что пересказчице неизвестны элементарные основы того языка, с которого она «перелагает». Делая новый перевод этого произведения, которое, как и трактат «О девстве», неверно приписывается св. Афанасию Александрийскому (что отнюдь не умаляет его значения и ценности), мы опирались на уже указанное греческое издание[8]. Наконец, четвертое сочинение, т. е. трактат Евагрия Понтийского «О помыслах», только недавно в полном и корректном виде своем увидел свет в критическом и образцовом издании, снабженном прекрасными комментариями (использованными и в нашем переводе)[9]. Само собою разумеется, что и полного перевода его на русский язык не существовало; частично он переводился среди творений преп. Нила (которому приписываются многие произведения, принадлежащие на самом деле Евагрию)[10] и в «Добротолюбии»[11].

Таким образом, в этих четырех сочинениях, различных по жанру, композиции и мировоззренческим оттенкам, но единым по фундаментальным основам своего мироощущения, отражается многообразный, но как бы «соборне–единый», мир древнего иночества. Хотелось бы подчеркнуть, что помимо собственно переводов, одной из главных задач в этом издании, как и во многих предшествующих моих работах, ставилось и написание комментариев, которые, по замыслу, должны помочь читателю понять ту или иную мысль конкретного автора и лучше представить многоплановый контекст его мировоззрения, как и мировоззрения всего православного монашества.

Наконец, довольно обширная вступительная статья преследует двойную цель: с одной стороны, она как бы подводит итог под моими предшествующими изысканиями в области древнецерковной аскётики, в ряде моментов дополняя их (в частности, дополняя книгу «Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества»), а, с другой стороны, намечает перспективы будущих исследований. Следует несколько слов сказать и о самом названии, точнее — о выражении «культура святости». Это выражение возникло как бы «по оттолкновению» от названия первой части труда «Монахи Востока» — «Культура или святость» выдающегося французского знатока и классической античности, и церковных древностей А. Фестюжьера[12]. Антитеза, подспудно определяющая это название, между культурой и святостью, на мой взгляд никогда не существовала и не могла существовать. Ибо православное монашество, будучи с самого возникновения своего, можно сказать, квинтэссенцией христианства, являлось и стержнем единственно подлинной, т. е. христианской, культуры, которая зиждется на святости и пронизана ею. Органичной частью этой культуры является церковная наука, в которой иночество опять всегда играло и играет и ведущую роль. Не случайно один из самых выдающихся русских святителей и подвижников на сей счет сказал: «Монашество есть наука из наук. В ней теория с практикой идут рука об руку. Этот путь на всем протяжении своем освящается Евангелием; этим путем от наружной деятельности, при помощи небесного. Света, переходят к самовоззрению. Правильность самовоззрения, доставляемая Евангелием, неоспоримо доказывается внутренними опытами. Доказанная, она убедительно доказывает истину Евангелия. Наука из наук, монашество, доставляет — выразимся языком ученых мира сего — самые подробные, основательные, глубокие и высокие познания в экспериментальной психологии и богословии, то есть деятельное, живое познание человека и Бога, насколько это познание доступно человеку»[13]. Можно еще отметить, что именно в монашестве была преимущественно развита и одна из существенных сторон всей православной культуры — аскетическая культура. О ней один современный православный подвижник заметил: «Жажда снова обрести полноту утерянного единения с Богом толкает на подвиг, который, как уже человеческое действие, становится аскетической "наукой","искусством","культурой"»; причем добавляется, что «православная аскетическая культура имеет много сторон»[14]. Помимо этой многогранной аскетической культуры, иночество обильно питало и многочисленные ответвления православной культуры: богословие, агиографию, иконографию и т. д. И это связано с тем, что «монашество — любовь к Божественной красоте, неведомой миру, незнакомой и непонятной ему, о существовании которой он не знает и даже не подозревает. Это — любовь к красоте, лежащей за гранью чувственных восприятий, красоте вне телесных форм. Скорее всего Божественную красоту можно уподобить Божественному Свету. Эта красота — великая тайна, соприкоснувшись с которой, увидев ее духом хотя бы на мгновение, человек уже не может не любить ее, не тосковать по ней. Поэтому мне кажется, что монашество — это искание Божественной красоты, перед которой в какие–то мгновения душа человека застывает в невыразимом изумлении. В этой Божественной красоте преображается сам человек, она заставляет трепетать и звучать какие–то глубокие струны в его сердце»[15]. А преображаясь, человек преображает и все стороны своей культурной деятельности, на которых ложится неизгладимая печать высшей Божественной красоты. И обилие плодоносных соков, не иссякающих в православном монашестве и питающих все плоды православной культуры, объясняется тем, что здесь непрестанно возделывалась, возделывается и будет воздели–ваться до скончания века культура культур, то есть культура святости — непрерывное созидание нового во Христе человека.

В заключение хотелось бы выразить свою искреннюю и глубокую признательность Фонду Сибирская Благозвонница. без финансовой поддержки которого эта книга вряд ли когда–нибудь увидела бы свет.