XIII. Молодость Василия Великого и Григория Богослова

XIII. Молодость Василия Великого и Григория Богослова

Василий Великий и Григорий Богослов были одновременно призваны на великое служение Церкви. С самых юных лет таинственно соединили их судьбы Божий — потому имена их нераздельны и в истории.

Оба родились в Каппадокии. Оба начали свое образование в знаменитом Кесарийском училище, оба закончили его в Афинах и оба на себе испытали великое значение того воспитательного действия, которое берет свое начало в силе примера. Родители и Василия Великого, и Григория Богослова оставили в жизни их светлый след: с младенчества дети привыкли, следуя за ними, ощущать правду и красоту там, где и родители ее ощущали, чувствовать, что конечная цель жизни не здесь, а там, где сложили они себе сокровище неоскудевающее (Лк. 12: 23).

Вся семья Василия Великого издавна отличалась преданностью Церкви. Отец его был знаменитый учитель красноречия и глубоко убежденный христианин. Мать его Емилия, подобно святой Нонне, матери Григория, и святой Монике, матери Августина, оставила нам поэтичный, светлый образ того, чем должна быть христианская женщина.

Семейство Григория также было известно своим благочестием, хотя отец его смолоду и был язычником. Молитва жены его Нонны привела его к Богу. Он сам не умел еще молиться и не знал псалмов Давида; но вот однажды в сновидении снится ему, что он поет чудную песнь: Возрадовался я, когда сказали мне: пойдем в дом Господень (Пс. 121: 1). Сладко и радостно стало ему на душе… С радостью и весельем он действительно вошел в дом Божий и до конца дней служил в нем сначала в сане пресвитера, а потом епископа.

Мать святого Григория еще более, нежели отец его, имела влияние на воспитание духа великого их сына. Григорий всегда смотрел на мать, как на Ангела Хранителя своей жизни, и в ее молитве видел ту святую силу, которая сохранила его таким, каким желала его любовь ее. В молитве она искала себе прибежища во всех своих испытаниях, и Господь дал ей великую и редкую отраду верить в действительность своей молитвы. Умная, бодрая, крепкая духом, она от всей души делала всякое дело свое. Всегда кроткая и послушная в отношении к мужу, она же была его руководительницей на все доброе, умела любить все, что страдает, и говорила, что готова была бы продать себя и детей своих в рабство, чтобы иметь, чем пособить неимущим.

Все эти черты ее характера с удивительной нежностью описаны самим Григорием в одной из его проповедей. Эта любовь его к матери как тихий луч светится сквозь все невзгоды его жизни. "Она для того только касается земли, — говорил он о матери, — чтобы здешней жизнью приготовиться к жизни небесной".

Двумя обетами жизнь святого Григория была посвящена служению Господу. Первый обет был дан в минуту трепетной радости, когда исполнилась молитва матери его и Господь даровал ей сына: она сама отнесла свое дитя в церковь, освятила его младенческие руки возложением их на Священную Книгу — этим предопределяя его быть пресвитером… "Бог даровал меня, — писал об этом впоследствии Григорий, — молившейся светлой моей матери и принял меня от матери, как угодный Ему дар".

Второй обет был дан в минуту ужаса, когда казалось, что все, что было дорого, дороже жизни, погибало в пучине морской: страшная буря настигла святого Григория, когда он направлялся в Афины. Буря эта продолжалась 24 дня. Все погрузилось во мрак, озаряемый только проблесками молнии, которые еще увеличивали ужас этой тьмы… В эту пору Григорий еще не был крещен: ему страшна была мысль отойти из здешнего мира неосвященным, только "жаждущим духовной воды". "Все вокруг меня, — говорит он, — боялись обыкновенной смерти, а ужас моей души насколько был страшнее!" Он молился, проливал слезы, давал обет посвятить всю жизнь одному Богу, если Он спасет его погибающую душу. Господь принял дар этой юной жизни, столь нужной для утверждения Церкви Его. — И сделалась великая тишина(Мф. 8: 26). — "Я страдал, — говорит Григорий, — и со мной страдали родители мои: в ночном видении они разделяли со мной мою скорбь и издалека подавали мне помощь молитвой своей". Григорий верил, что именно этой молитве он обязан своим спасением. Случай этот произвел на него глубокое впечатление: он принес себя в дар — и чувствовал, что с этой минуты не принадлежит себе.

В Афинах Василий и Григорий снова встретились, дружба их "из искры превратилась в высокий, горящий пламень". Эта дружба была особенно драгоценна в Афинах, в городе столь богатом соблазнами и ложной мудрости, и ложной красоты. Она дала им силу твердо и радостно быть и называть себя христианами, предпочитая это название всякому другому. Работали они с увлечением, соблюли веру свою, но не чуждались всего прекрасного, что находили и в языческом мире. "Мы не должны, — говорит Григорий, — презирать небеса и землю и воздух, потому что некоторые по заблуждению поставили их предметом боготворения, почитая тварь Божию вместо Бога, но, наслаждаясь всем, что есть прекрасного, мы должны постигать Творца из сотворенного и, как говорит Божественный Апостол, пленить всякое помышление в послушание Христу".

После пятилетнего пребывания в Афинах Василий возвратился на родину, а Григорий занял в самых Афинах место учителя красноречия.

Василий уже не застал в живых своего отца; предложили ему занять место отца в училище, но он отклонил это предложение: он стоял как бы на перепутье, не зная, какую себе избрать дорогу. Гордое сознание своего превосходства, то наслаждение, с которым он увлекался красноречием, были силы, манившие его к жизни, не похожей на идеал, созревавший в душе его. Его недоумение продолжалось, пока он не принял Таинства Крещения: тогда благодать Божия коснулась его сердца; он предался Богу и решил посвятить себя монашеской жизни.

Монастыри еще были почти неизвестны в Малой Азии, и Василий предпринял путешествие в Египет и Палестину, чтобы ознакомиться самому с образом жизни в пустыне. Глубокое впечатление произвела на него жизнь посещенных им подвижников. Возвратясь, он поселился в уединенном живописном месте на бepeгy реки Ирисы и здесь в тишине предался изучению Священного Писания. "Бог открыл мне, — писал он оттуда другу своему Григорию, — жилище по сердцу моему: мне дано видеть в действительности то, о чем мы так часто с тобой мечтали". Он с восторгом называет этот мирный уголок земли своей "лествицей, восходящей до небес, своей горой Елеонской"

Однако жизнь его не могла долго утаиться от людей. В начале было ему тягостно возобновлять общение с миром, но скоро душа его возгорелась любовью ко всем тем людям, которые взывали к нему и, чувствуя в нем человека, власть имеющего (Мф. 7: 29 и пр.), ждали услышать от него слово жизни. Мало-помалу вокруг него стали селиться подвижники, скоро возникла и обитель. Затем под его же руководством стали устраиваться и другие монастыри — мужские и женские. От этих благословенных обителей веяло миром и тишиной, в тяжкие времена они привлекали к себе, как источник воды в пустыне: сироты, бездомные, дети, старцы, юноши, утомленные жизнью, и те, которые восторженно отрекались от незнакомых еще им радостей, все находили убежище в этих священных местах уединения. О них Василий имел особую заботу: он не избрал себе подвига "отшельнического", потому что душе его свойственна была любовь деятельная, и на этой любви основаны им правила монашества, написанные для основанных им монастырей. "Получив заповедь любить Бога, приобрели мы и силу любить.

Кто же любит Бога, тот любит и ближнего. И опять, кто любит ближнего, тот продолжает свою любовь к Богу; потому что Бог всякую милость к ближнему приемлет за милость к Себе".

Неоднократно Василий звал к себе своего друга, который к этому времени также вернулся из Афин. Утолив свою жажду знания, Григорий теперь жаждал уединения и тишины, но прежде нежели остановиться на каком-либо решении, он по возвращении в Назианз стал приготовляться к принятию Крещения. На Крещение смотрел он как на главное событие своей жизни, которым будут смыты прежние грехи его, и он будет допущен принести в жертву к подножию престола Божия все, что приобрел: свое знание, свою ученость, свои таланты, все свое. — "Слово — дар выражения — есть одно, чем я дорожу, — говорил он, — но единственно как служитель Слова". Жизнь созерцательная вдали от мира давно уже привлекала его к себе, и он, несомненно, принял бы монашество, но любовь к родителям превозмогла. "Она, как груз, влекла меня к земле, — говорит он, — даже не столько любовь, сколько жалость, это благословенное чувство нашей души: жалость к седине, жалость к скорби…"

Григорий остался при престарелых своих родителях и был жезлом их старости, веруя, что этим творит он угодное Богу. Поселиться возле Василия было заветной его мечтой; но он принес ее в дар тем, кто был дорог ему, и лишь короткое время провел он возле своего друга в красоте лесов, холмов и потоков. Долго потом они оба с восторгом вспоминали эту счастливую пору своей жизни: неизъяснимую сладость молитвы, тихие песнопения, чтение Святого Писания и тот свет неземной, который озарял их душу для разумения тайн Божиих, и тяжелый дневной труд, и добровольные лишения…

Но недолго и Василий наслаждался той жизнью, которую он называл "жизнь по сердцу моему".

И Григорий и Василий, оба были люди отмеченные: к ним и к подобным им относятся слова Христовы: да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5: 16).