Монашеское восхождение к Богу

Монашеское восхождение к Богу

Исаак Сирин рассматривает христианскую жизнь как путь, целью которого является союз с Богом.

Вслед за апостолом Павлом [385] , он использует образ бегуна на стадионе для изображения того, как ум человека движется к духовному наслаждению Христом, которое является венцом отшельнической жизни [386] . Иногда духовная жизнь сравнивается с плаванием по морю, как в вышеприведенном тексте об Арсении Великом [387] . Однако чаще всего Исаак описывает духовную жизнь как восхождение по лестнице [388] — весьма традиционный образ для христианской аскетической литературы [389] . Согласно Исааку, это восхождение не имеет конца:

Поистине невозможно человеку в шествии своем достигнуть предела, ибо и святые не дошли в этом до совершенства. Пути премудрости нет конца: она восходит выше и выше, пока не соединит последователя своего с Богом. То и составляет ее признак, что постижение ее беспредельно [390] , потому что Премудрость есть сам Бог [391] .

Единственным путем восхождения, с которым Исаак был знаком по опыту, являлось монашество и отшельничество; неудивительно поэтому, что его аскетические советы обращены по преимуществу к монахам. Так он говорит, что началом пути подвижника является заключение завета (qyama) с Богом, то есть обещание удалиться от мира:

Ибо человек, когда приходит к Богу, заключает с Богом завет воздержания от всего этого, а именно обещает не засматриваться на лица женщин, не смотреть на красивые вещи, на великолепных людей и их роскошь, на хорошо одетых людей и их наряды, не смотреть на общество мирских людей, не слушать их слова и не любопытствовать о них [392] .

Речь идет не столько об иноческих обетах, даваемых при вступлении в монастырь, сколько о внутренней решимости отречься от мира и всего мирского, об исходе из мира как совокупности страстей.

Тема завета с Богом — одна из основных тем сирийской прото–монашеской литературы. Она получила особое развитие в духовности «сынов завета» (bnay qyama), о которых мы упоминали во Введении. Одной из характерных черт этой духовности была идея отделения «избранных» от «прочих», перешедшая в сирийскую монашескую традицию, к которой принадлежал Исаак. Согласно последнему, монашество занимает особую позицию по отношению к миру как некое сообщество сынов и избранников Божиих:

Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мир веселится в наслаждении и покое. Но не благоволил Бог, чтобы возлюбленные его покоились, пока они в теле, но более захотел, чтобы они… пребывали в скорби, тяготе, трудах, скудости, наготе, одиночестве, нужде, болезни, унижении, оскорблениях, сердечном сокрушении, утружденном теле, отречении от сродников, печальных мыслях; чтобы они имели вид иной, чем у всей твари, жилище не похожее на обыкновенное человеческое — жилище иноческое, которое безмолвно, незаметно для человеческого взгляда и лишено чего–либо увеселяющего в этой жизни. Иноки плачут, а мир смеется; они воздыхают, а мир веселится; они постятся, а мир роскошествует. Трудятся они днем, и ночью предаются подвигам в тесноте и трудах [393] .

У монашества особая роль и внутри Церкви, особая миссия по отношению к прочим христианам. Каждый монах, — считает Исаак, — должен быть во всем безупречен, тем самым подавая пример мирянам:

Иноку (ihidaya) во всем своем облике и во всех делах своих следует быть назидательным образцом для всякого, кто его видит, чтобы, по причине многих его добродетелей, сияющих, подобно лучам, и враги истины, глядя на него, даже и невольно, признавали, что у христиан есть твердая и непоколебимая надежда на спасение… Ибо монашеская жизнь — похвала Церкви Христовой [394] .

Монашеская жизнь, по Исааку, является невидимым мученичеством ради получения венца святости [395] . Она есть «взятие креста», и потому несовместима с исканием покоя: «Путь Божий есть ежедневный крест. Никто не восходил на небо, живя прохладно» [396] . Взятие креста означает соучастие в деле Христовом: «Ты, подвижник и подражатель страданиям Христовым, подвизайся сам в себе, чтобы сподобиться тебе вкусить славу Христа. Ибо, если со Христом страдаем, то с Ним и прославимся [397] . Ум не прославится с Иисусом, если тело не страдает с Ним» [398] . Вся земная жизнь воспринимается монахом как самораспятие:

Пока есть у тебя руки, простри их к небу в молитве, прежде чем руки твои упадут из–за ослабления суставов и, даже если захочешь поднять их, не сможешь. Пока есть у тебя персты, распни себя в молитве, прежде чем придет смерть и разрушит силу их сухожилий. Пока есть у тебя глаза, наполняй их слезами, прежде того часа, когда прах покроет твои черные одежды… [399]

Путь восхождения к Богу бывает различным для каждого монаха, однако отправная точка для всех одна: это аскетическое трудничество, включающее в себя молитву и воздержание [400] . Исаак придает большое значение телесному воздержанию как одному из средств самодисциплины.

Святой путь Божий и основание всех добродетелей, — говорит он, — есть пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распятии тела днем и ночью в противовес сладости сна. Пост — ограждение всякой добродетели, начало подвига, венец воздержных, красота девства и святости, светлость целомудрия, начало христианского пути, родитель молитвы, источник целомудрия и разума, учитель безмолвия, предшественник всех добрых дел. Как здоровым глазам свойственно стремление к свету, так и посту, соблюдаемому с рассудительностью, свойственно стремление к молитве… С этого начал и Спаситель, когда явился миру при Иордане. Ибо по крещении Дух извел Его в пустыню, и там Он постился сорок дней и сорок ночей [401] . Подобным образом и все, выходящие вслед за Спасителем, на этом основании утверждают начало своего подвига… [402]

Пост и телесное делание должны сопровождать духовную жизнь. От телесного делания, согласно Исааку, рождается душевное делание, которое, в свою очередь, порождает духовные дары: «Телесное делание предшествует душевному… Кто не приобрел телесного делания, тот не может иметь и душевного, потому что последнее рождается от первого, как колос от пшеничного зерна. А кто не имеет душевного делания, тот лишен и духовных дарований» [403] . Умерщвление тела способствует обновлению души: «Насколько тело иссушается и ослабевает… настолько же душа день ото дня обновляется и процветает…» [404] Однако в телесных трудах нет никакой пользы, если они не сопровождаются внутренним «мысленным служением» и если человек ограничивается только ими. Монах, который полагается на внешние подвиги в деле спасения, подобен фарисеям, осужденным Господом:

Телесное служение (pulhana d–pagra), сопровождающееся праздностью мышления, бывает тщетно и бесполезно… Постоянное ограничение надежды, которое свойственно только внешнему служению, принадлежит незрелому и фарисейскому [405] образу мысли тех, кто гордится своими постами, своими десятинами и продолжительностью молитв своих, по слову Господа нашего [406] , тогда как внутри нет у них помысла знания или правильной мысли о Боге… [407]

Согласно классической схеме, встречающейся у ранних авторов, таких, как Евагрий и Иоанн Апамейский, монашеская жизнь делится на три степени духовного преуспеяния: «деятельность», «естественное любомудрие» и «богословие» (или «созерцание») [408] . Следуя той же схеме, Исаак пишет:

Есть три степени, через которые человек проходит: степень новоначальных, средних и совершенных. На первой степени весь образ мыслей человека и размышление бывают в страстях, хотя ум и направлен на доброе. Вторая степень есть нечто среднее между страстностью и духовным состоянием: помыслы как справа, так и слева равным образом возбуждаются на этой степени, и как свет, так и тьма не перестают появляться.

Что же касается третьей степени, она характеризуется откровением божественных тайн, когда Бог отверзает монаху дверь в награду за его подвижнические труды [409] .

В соответствии с этим есть три вида духовного делания, каждый из которых соответствует трем степеням преуспеяния:

Не одинаков по способу и цели труд для начальной, промежуточной и заключительной степени. Начальная степень предполагает труд со многим молитвословием и является только умерщвлением тела посредством усиленного поста. На промежуточной степени эти делания уменьшаются, и усердие в них заменяется на усердие в других деланиях, труд чтения и особенно коленопреклонение. На третьей степени уменьшается усердие в том, что относится к предыдущей степени, и человек трудится в размышлении и молитве сердца [410] .

Сказанное не означает того, чтобы поститься следовало только новоначальным, читать Писание — только находящимся на средней степени, а молиться — только совершенным. Одни и те же аскетические делания совершаются всеми подвижниками, однако если для начального этапа характерен упор на внешнее трудничество, совершенным более свойственно внутреннее делание:

Не так, чтобы на каждой из этих степеней полностью оставлялись труды предыдущей степени, но изменяются способ и цель трудов: усердие в них измеряется соответственно тем различиям, которые свойственны им, и соответственно их вкусу; и от внешнего движутся они к внутреннему. Слушай, как это происходит: к средней степени относится псалмопение и труд поста; но это уже не делается без рассудительности или непоследовательно, как случается с чином новоначальных. Подобным же образом даже на степени совершенства остаются чтение, труд коленопреклонений и псалмопение, но более важным, чем они, является постоянное размышление о домостроительстве Божием и сокровенная молитва, поскольку нет более нужды в большом количестве прежденазванного и поскольку, упражняясь в этом лишь совсем недолго, человек бывает восхищен в изумление и пребывает в нем [411] .

* * *

Итак, путь духовного восхождения, о котором пишет Исаак, — это путь от внешнего аскетического трудничества к вершинам внутреннего сокровенного делания, когда человек удостаивается мистического «изумления» и соединения с Богом. Для достижения этих вершин человеку необходимо прежде всего отречься от мира и остаться в одиночестве — наедине с собой и с Богом. Необходимо также достичь внутреннего безмолвия ума и сердца, порождаемого внешним молчанием уст и уединением. Отречение от мира и жизнь в уединении не означают отказа от любви к ближнему: напротив, через это отречение человек приобщается любви Божией, которая становится причиной пробуждения в нем «просветленной любви к людям».

Иными словами, от внешней аскезы — к внутреннему богомыслию, от молчания уст — к безмолвию разума, от уединения — к единению с Богом, от внешней активности на благо человечества — к внутренней просветленной любви к людям: таков путь безмолвника, описанный Исааком Сириным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.