БЕСЕДА 88

БЕСЕДА 88

«От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил» (Мф. 27:45–46).

Величие небесного знамения, явленного при кресте. — Мрак при распятии не был следствием обычного затмения. — Почему это чудо не оказало действия на язычников. — Знамения власти и силы, показанные Христом при смерти. — Мужество жен и Иосифа. — Милостыня, подаваемая бедному, дается Христу. — Почему проповедник часто беседует о милостыне. — Почему не говорит о борьбе против врагов веры. — Добродетели христиан — лучше оружия против неверующих. — Против производящих шум и разговор в церкви.

1. Вот то знамение, которое Он прежде обещал просившим! «Род лукавый и прелюбодейный», — так говорил Он, — «знамения ищет, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Мф. 12:39; Лк. 11:26), — то есть крест, смерть, гроб и воскресение. И опять, иным образом указывая на силу креста, говорил: «когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я» (Ин. 8:28), — то есть, когда распнете Меня, и подумаете, что уже победили Меня, тогда–то особенно узнаете Мою силу. Действительно, после того как Он был распят, их город истреблен, иудейство кончилось, гражданское бытие и свобода их исчезли; напротив, евангельская проповедь процвела и простерлась до пределов вселенной: земля и море, обитаемые и необитаемые страны, повсюду возвещают силу слова Христова. Итак, вот что говорит Он, и вот что случилось во время распятия на кресте! И это тем более удивительно, что случилось в то время как Он пригвожден был к кресту, а не тогда, когда ходил по земле. Но не это одно дивно; дивно то, что знамение, которого они искали, было и с неба, и явилось во всей вселенной, чего прежде никогда не случалось, разве только в Египте, когда надлежало совершить пасху, поскольку то было образом настоящих событий. Заметь и то, когда это происходит: в полдень, когда по всей вселенной был день, дабы знали все обитатели земли. Этого достаточно было, чтобы обратить их к истине, не только в виду величия чуда, но и в силу его благовременности. В самом деле, оно совершается уже после всех дел безумия их, после беззаконного издевательства, когда они уже оставили свое неистовство, когда перестали насмехаться, когда насытились бесстыдными ругательствами, и высказали все, что хотели: только после всего этого показал Он тьму, чтобы, по крайней мере, теперь они укротили гнев свой, и извлекли себе пользу из чуда. Совершать такие знамения на кресте было гораздо удивительнее, нежели сойти с креста. Если они думали, что эти чудеса совершал Он, то необходимо надлежало верить и трепетать; а если думали, что не Он, но Отец, — и тогда им надлежало придти в сокрушение, так как мрак этот свидетельствовал о том, что Отец прогневан был их преступлением. А что это не было затмение, а гнев и негодование, это видно, кроме того, и из самого времени: тьма продолжалась три часа. Затмение совершается в несколько минут, как это известно тем, кто наблюдал это явление; таково и в наше время случилось затмение. Отчего же, скажешь, не пришли в изумление все, и не признали Христа Богом? Оттого, что тогда род человеческий погружен был в беспечность и нечестие; чудо, это было одно, и едва явилось, вскоре окончилось; а ни у кого не было ревности изыскать причины его; явные беззакония находили себе извинение и в обычаях. Не хотели и знать, что за причина этого явления, а думали, что оно было следствием или затмения, или другой какой естественной причины. И что дивиться внешним, которые ничего не знали, и по своей великой беспечности не старались узнать причины события, когда жившие в самой Иудее, после стольких чудес, продолжали поносить Иисуса, хотя им явно было, что Он это сделал? Для того Он и говорит после этого чуда: «Или, Или, лама савахфани», чтобы они знали, что Он еще жив, и что Он совершил его, и, таким образом, укротили бы свою ярость. Из этого они могли видеть, как Он даже до последнего издыхания чтит Отца, и не есть богопротивник. Он взывает пророческим голосом, свидетельствуя до последнего часа об истине ветхого завета, и не только пророческим, но и еврейским, чтобы им было понятно и внятно. Во всем этом показывал Он Свое единомыслие с Отцом Своим. Но заметь и здесь их дерзость, необузданность и безумие. Они подумали, говорит евангелист, что Он зовет Илию, — и тотчас напоили Его уксусом. А другой, подойдя, пронзил копьем бок Его. Что может быть нечестивее этого, что звероподобнее? До того простерли свое неистовство, что и над бездыханными останками ругаются. Но смотри, как Он и их нечестие обращает к нашему спасению. За ударом истекли источники спасения нашего. «Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух» (Мф. 27:50). Вот то, о чем Он говорил: «имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Я Сам отдаю ее» (Ин. 10:18). Для того Он и возопил, чтобы показать, что дело совершается по Его воле. Марк говорит: «и удивился, что Он уже умер» (ст. 14, 15), и что сотник особенно потому уверовал, что Иисус умер со знамениями власти. Голос этот разодрал завесу, отверз гробы и сделал храм пустым. И это учинил Он не для того, чтобы обесчестить храм (мог ли сделать это Тот, Кто говорил: «дома Отца Моего не делайте домом торговли» — Ин. 2:16), но показывал этим, что они недостойны пребывания в нем; подобно тому как когда Он предал его и вавилонянам. Кроме того, настоящее событие было еще и предречением будущего запустения и перемены на лучшее и высшее и знамением Его могущества.

2. Вместе с тем и в последовавших за тем событиях Христос показал Свою силу, именно в воскресении мертвых, в помрачении света, в перемене стихий. Во время Елисея один мертвец, коснувшись мертвеца, воскрес. Теперь голос воздвиг мертвецов, тогда как тело пригвождено было к кресту. Впрочем, первое было прообразом настоящих событий; для того оно и происходило, чтобы верили настоящему. И не только возбуждаются мертвые, но и камни расседаются, и земля трясется, чтобы познали, что Он мог и их и омрачить, и расторгнуть. Тот, Кто расторгнул камни и омрачил вселенную, тем более мог сделать то же над ними, если бы захотел. Но Он не восхотел этого; излив гнев Свой на стихии, Он желал спасти их кротостью. Но они не оставили своего неистовства. Такова зависть, такова ненависть: не легко укротить ее! И при всех таковых явлениях бесстыдство их было одинаково. Впоследствии же, когда, несмотря на то, что положена была печать на гробе, приставлена воинская стража, Он воскрес, и они услышали об этом от самих стражей, обольстили и других деньгами, и хотели скрыть свидетельство о воскресении. Итак, не удивляйся тому, что они и тогда так бесчестно поступали: так они раз навсегда расположились во всем поступать бесстыдно! Смотри только, сколько знамений Он сотворил, то на небе, то на земле, то в самом храме. Этим Он частью показывал Свое негодование, частью то, что и недоступное сделается теперь доступным, и что небо отверзнется и откроется истинное святое святых. Они говорили: «если Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста»; а Он показывает им, что Он есть Царь всей вселенной. Они говорили: «Разрушающий храм и в три дня Созидающий»; а Он указывает, что их храм совершенно запустеет. Далее, они говорили: «других спасал, а Себя Самого не может спасти?» Он же, пребывая на кресте, с избытком показывает им Свою силу над телами рабов Своих. Подлинно, если великое дело выйти из гроба четверодневному Лазарю, то гораздо важнее всем давно усопшим внезапно явиться живыми, что было знамением будущего воскресения. «Многие», говорится, «тела усопших святых воскресли и, вошли в святой город и явились многим» (Мф. 27:52–53). Чтобы это событие не сочли призрачным, воскресшие являются многим в городе. Тогда и сотник прославил Бога, говоря: «воистину Он был Сын Божий. Весь народ, сшедшийся на сие зрелище, видя происходившее, возвращался, бия себя в грудь (Мф. 27:54; Лк. 23:48). Такова сила Распятого, что после таких насмешек и ругательств, и сотник, и народ пришли в устрашение! Некоторые говорят, что этот сотник, укрепившись после того в вере, совершил мученический подвиг. «Там были также и смотрели издали многие женщины, которые следовали за Иисусом из Галилеи, служа Ему; между ними были Мария Магдалина и Мария, мать Иакова и Иосии, и мать сыновей Зеведеевых» (Мф. 27:55–56). На эти события взирают жены, особенно сострадательные и сетующие. Смотри, каково их усердие! Они следовали за Ним, чтобы прислуживать Ему, и не отлучались от Него даже среди опасностей. Потому они и видели все: видели, как Он возопил, как испустил дух, как камни расселись, и все прочее. И они первые видят Иисуса, этот, столь презираемый, пол первый наслаждается созерцанием благ. В этом особенно видно их и мужество. Ученики убежали, а эти жены присутствовали. Кто же они были? Матерь Его, которую евангелист называет Иаковлевой, и прочие. Другой евангелист говорит, что и многие плакали об этом и били грудь свою. Это показывает, какова была жестокость иудеев. О чем другие воздыхали и плакали, над тем они смеялись, ни жалостью не трогались, ни страхом не укрощались. Все происходившее тогда было знамением великого гнева Божьего; не просто знамением, но знамением ярости; все означало гнев чрезмерный, и тьма, и рассевшиеся камни, и разодранная пополам завеса, и землетрясение. «Иосиф, придя к Пилату, просил тела Иисуса» (Мф. 27:58). Этот Иосиф — тот самый, который доселе скрывался; теперь, по смерти Христовой, он одушевился великим дерзновением. Он был не незаметный человек, но знаменитый и знатный, именно почтенный член синедриона. Отсюда особенно можно видеть его мужество. Он отваживался теперь на явную смерть, потому что возбуждал всеобщую против себя ненависть, когда обнаруживал свою любовь к Иисусу и дерзнул просить тело Его, и не прежде отступил, пока не получил его; дерзнул даже не только принять тело и похоронить честно, но и положить в своем новом гробе, чем показал и свою любовь, и мужество. И это случилось не без причины, но именно потому, чтобы не имели подозрения, будто вместо одного восстал другой. «Была же там Мария Магдалина и другая Мария, которые сидели против гроба» (Мф. 27:61). Для чего они сидят здесь? Они ничего еще не знали о Нем должным образом, ничего не представляли великого и высокого. Потому принесли они и миро, и при гробе бодрствовали, чтобы, когда утишится неистовство иудеев, приступить и намастить Его.

3. Видишь ли мужество жен? Видишь ли пламенную любовь их? Видишь ли щедрость в издержках и решимость на самую смерть? Будем и мы, мужи, подражать женам, чтобы не оставить Иисуса в искушениях. Они столько издержали для умершего, и предавали даже души свои, а мы (опять скажу то же) ни алчущего не питаем, ни нагого не оденем, но, видя, что просит он, спешим пройти мимо. Конечно, если бы вы увидели Его самого, то каждый истощил бы все свое. Но и ныне Он тот же, потому что Сам сказал: «Я есмь». Итак, почему же ты не все иждиваешь? И ныне слышишь, как говорит Он: Мне творишь. Никакого нет различия, Ему ли, или другому ты подашь. И ты сделаешь не менее тех жен, которые тогда Его питали; напротив, даже еще более. Не смущайтесь. Не одно и то же — питать Его самого, когда Он являлся во всей славе, которая могла расположить к Нему и каменную душу, и — служить, в исполнение только Его заповеди, бедному, убогому, согбенному. Там в любви твоей участвует уважение к лицу и достоинству присутствующего; здесь вся честь принадлежит твоему человеколюбию: здесь ты большее показываешь уважение к Нему, когда только по заповеди Его служишь подобному тебе рабу Его, и угождаешь ему во всем. Итак, угождай, веруя приемлющему и говорящему: Мне дал. Если бы ты не Ему давал, Он не удостоил бы тебя Своего царствия. Если бы не Его ты отвращался, Он не послал бы тебя в геенну; не осудил бы на мучения, если бы ты презрел просто человека. Нет; пренебрегаемым является сам Он; потому–то и составляет это великое прегрешение. Так и Павел Его гнал, когда преследовал верующих, почему и сказал Он: «что ты гонишь Меня?» (Деян. 9:4) Итак, будем же настолько усердны, как если бы мы самому Христу подавали, когда подаем ближним. Подлинные слова Его достовернее, нежели глаза наши. Поэтому когда видишь бедного, вспомни слова Его, которыми Он сказал тебе, что Он есть самый тот, кого ты питаешь. Хотя являющийся тебе и не Христос, но под образом этого бедняка Он сам просит и принимает. Но ты стыдишься слышать, что Христос просит? Напротив, стыдись, когда не дашь просящему; это точно есть срам, наказание, мучение. Когда Он просит, это происходит от Его благости, и потому нам нужно даже хвалиться этим; но когда ты не подаешь, это показывает твою жестокость. Если ты теперь не веришь мне, что, проходя мимо нищего — верующего, проходишь мимо самого Христа, то поверишь этому тогда, когда Он выведет тебя на суд и скажет: «так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (Мф. 25:45). Но да не будет, чтоб мы узнали это таким образом. Поверим же этому ныне и принесем плод, чтобы нам услышать блаженный голос, вводящий нас в царство! Но, может быть, кто–нибудь скажет: каждый день говоришь ты нам о милосердии и человеколюбии. Я и не перестану говорить об этом. Если бы вы и преуспевали даже в этих добродетелях, и тогда бы мне не надлежало прекращать о них речь, чтобы не сделать вас беспечными. Конечно, если бы вы преуспевали, я говорил бы меньше. Но когда вы и в половину надлежащего не успели в этом, то не мне, а себе говорите такие слова. Подлинно, жалуясь на меня, ты делаешь то же самое, что и дитя, когда оно, много раз слыша альфу и не заучивая ее, стало бы жаловаться на учителя, что он часто и даже беспрестанно повторяет одно и то же. В самом деле, кто от слов моих склонился к подаче милостыни? Кто расточил имение? Кто половину, кто третью часть роздал? Никто! Итак, прилично ли вам запрещать учить вас, когда вы еще не научились? Вам надлежало бы поступать напротив, — надлежало бы, если бы мы даже и захотели прекратить учение, удержать нас и сказать: мы еще не заучили этого, — для чего перестаете учить нас? Если бы случилось, что у кого–нибудь болел глаз, а я был бы врачом, обвязал бы глаз, дал бы мази, применил бы другие средства, но, ничего не сделав действительно полезного, ушел бы, то не пришел ли бы он к дверям моего дома и не стал бы упрекать меня в крайней беспечности, что я оставил его тогда, как не прошла болезнь? И если бы я в ответ на обвинение сказал: я дал примочки, мази, — снес ли бы больной такое оправдание? Нет! Он тотчас сказал бы: какая мне в том польза, когда я еще страдаю? То же самое помышляй и о душе. Что, если бы я, и много леча ослабевшую, оцепенелую, скорченную руку, не излечил бы ее: не то же ли услышал бы я? Но мы и теперь врачуем точно скорченную и иссохшую руку. Потому, пока не увидим ее совершенно прямой, не перестанем ухаживать за ней. О, если бы и вы ни о чем другом не говорили, и дома, и на площади, и за столом, и ночью, и во сне! Если бы днем мы беспрестанно заботились об этом, то и во сне занимались бы тем же.

4. Что ты говоришь? Что о милосердии всегда я рассуждаю? Я и сам желал бы, чтобы не было большой нужды в таких беседах с вами: я желал бы рассуждать о борьбе против иудеев, эллинов и еретиков; но нездоровых можно ли вооружать? Как выводить на сражение тех, которые покрыты язвами и ранами? Если бы я видел вас здоровыми, то, конечно, вывел бы на это сражение, и тогда вы увидели бы благодатью Христовой целые тысячи падающих врагов ваших, и их головы валяющиеся перед вами. Много было уже сказано нами об этом в различных книгах; и, однако, по нерадению многих, мы и теперь не можем еще торжествовать совершенную победу. Мы многократно побеждаем их в догматах; но они порицают нас за жизнь многих у нас числящихся, гнушаются их ранами и недугами сердечными. Итак, можно ли благонадежно выводить вас на сражение, когда вы и нам служите во вред, и при первом же появлении поражаетесь и осмеиваетесь врагами? У одного больна рука, скорчена, не может подавать. Как же он может держать щит и защищаться им, не уязвляясь от жестоких нападений? Другие хромают ногами: это те, которые ходят в театры и в дома блудниц. Как же они могут стоять на сражении и не уязвиться стрелами похоти? Иной болен глазами, совсем ослеп, или неправо смотрит, будучи исполнен блудодеяниями и занимаясь только злодейскими наветами против целомудрия жен, и подкопами против браков. Как же может такой смотреть на врагов, управлять копьем, бросать стрелы, когда отовсюду поражается насмешками? Иных видишь страждущих чревом, как бы одержимых водяной болезнью; они удручены чревонеистовством и пьянством. Итак, как могу я вести этих пьяниц на сражение? У иного гнилые уста: таковы вздорные, ругатели, хульники. Как же они подадут своим голосом знак на сражении, и могут ли сделать что–нибудь важное и благородное, будучи объяты другого рода пьянством и составляя предмет смеха для врагов? Вот почему я каждый день обхожу свое войско, врачуя раны и исцеляя струпы. Если вы когда–нибудь протрезвитесь и будете способны поражать других, тогда научу вас и этому воинскому искусству и покажу, как действовать оружием, или лучше, тогда самые дела ваши будут для вас оружием: тогда все будут падать перед вами, — если, то есть, вы будете милосердны, кротки, тихи, незлопамятны и все прочие добродетели будут сиять в вас. Если же кто станет противоречить нам, тогда мы приложим и свой труд, представляя в пример вас. Между тем ныне вы даже служите препятствием в нашем течении. Смотри: мы говорим, что Христос сотворил великие чудеса, людей изменил в ангелов. Но когда спрашивают от нас доказательств на это, и заставляют представить пример из этого стада, — мы немы, и я боюсь, как бы вместо ангелов не выгнать свиней из хлева, или коней женонеистовых. Знаю, что это для вас больно; но не против всех это сказано, а только против виновных, вернее же и не против них, если они трезвы, а за них. Ныне все извращено и испорчено: церковь ничем не отличается от стойла быков, ослов и верблюдов; и я всюду хожу, ищу овцы — и не могу усмотреть. Так все топают и бьют ногами, как будто какие лошади или дикие ослы; наполняют место это только кучами навоза, — таковы именно их разговоры. Если бы можно было видеть, о чем говорят за всяким священным собранием мужи, жены, — то ты увидел бы, что слова их гаже всякого навоза. Потому умоляю, оставьте этот худой обычай, чтобы церковь могла благоухать миром. Мы наполняем ее ныне только чувственным фимиамом, а о том, чтобы изгнать и истребить духовную нечистоту, и не заботимся. Что же в том пользы? Поистине, не столько бесчестим мы церковь, когда заносим в нее навоз, сколько оскверняем ее тогда, когда разговариваем в ней друг с другом о барышах, о торговле, о корчемстве, о том, что совсем не прилично нам, тогда как нужно было бы здесь присутствовать ликам ангелов, церковь делать небом, и ничего другого не знать, кроме сердечных молитв, молчания и внимания. Исправимся же, по крайней мере хоть с настоящего времени, чтобы очистить жизнь нашу и наследовать обещанные блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.