5. Диалектика единения с Богом

5. Диалектика единения с Богом

Видение Бога и причастность Ему занимают важное место в духовности пр. Симеона, он часто пишет об этом. Иногда скорее философски и теоретически, но даже тогда можно видеть, что он пишет на основе личного опыта. Так, в Практических и Богословских Главах, частично повторенных в Огласительных Словах, пр. Симеон устанавливает первенство видения Единого, определяющее, положительно или отрицательно, всю нашу духовную жизнь. «Слепой по отношению к Единому, — пишет он, — совершенно слеп ко всем, а видящий во Едином пребывает в видении всех. Он и воздерживается от видения всех, и становится в видении всех, и находится вне всех созерцаемых. Будучи, таким образом, во Едином, он все видит, и, будучи во всех, ничего из всего не видит. Видящий во Едином посредством Единого видит и самого себя, и всех, и все вообще, и, будучи скрытым в себе, ничего из всего не видит»[598].

Следовательно, Бог, Единый, совершенно отличен от всего и, вместе с тем, они одно в другом, и поэтому видение Единого открывает и скрывает от нас мир. Объясняя в другом месте понятия познания (??????) и видения (??????), пр. Симеон не усматривает в них никакой разницы, как и между созерцанием и слышанием. Так, истолковывая видение ап. Павла, он говорит." «(Павел) выражением «восхищение» сначала указал на видение, а то, что внутри видения, и есть наисильнейшее выражение сияющей славы и Божества, как дающее познание и научающее видящего и делающее ясным неизреченное и непостижимое, сказал, (об этих вещах) что их услышал, так как в духовных вещах слышательное и созерцательное чувство едины»[599]. Пр. Симеон хочет показать здесь единство мистического созерцания, совершенно, однако, невыразимое. К тому же, для такого целостного созерцания необходимо внутреннее очищение. «Постараемся, — увещевает нас пр. Симеон, — очистить себя самих покаянием и смирением, и все чувства, как одно, соединить благому и сверхблагому Богу. И тогда всему тому, что мы не были в силах сказать и выразить посредством многих слов, в одно мгновение, сразу вы всему без исключения научитесь, в видении слыша и в слушании видя, в созерцании научаясь и в откровении опять слыша»[600]. Пр. Симеон хорошо знает, что возможность такого видения оспаривается, но энергично борется с этой точкой зрения: «Не ввергай самого себя в отчаяние, — отвечает он, — говоря: "я этого не знаю и не могу (этому) научиться. Ни тем более не смогу когда-нибудь достичь и взойти на высоту такого познания и созерцания и чистоты". Не говори опять-таки: "Так как, если кто не станет таковым и во Христа уже отныне как в Бога не оденется и не узрит Его всего и не приобретет Его живущим в себе самом, не входит в Его царство, какая мне польза хотя бы немного подвизаться или лишать себя наслаждения здешних благ?" Никак не говори этого, никак не думай!»[601] Он советует с верою последовать за Священным Писанием и исполнять все, как написано: «И ты найдешь все без недостатка, как написано, вернее даже много больше, чем в Божественных Писаниях»[602].

Единство душевных сил в созерцании дает возможность воспринимать Бога, Единого в Св. Троице: «Когда посредством всего этого желание человека будет преисполнено, — говорит пр. Симеон, — тогда вся раздражительная и мыслительная (сила души) сольется с желательной, единым станут трое в созерцании Троической Единицы и в сладости своего Владыки, потому что не познается совершенно тогда их тройное разделение, но они во всем едины»[603]. Это видение безобразного образа и несказанной красоты Бога: «Они видят, — говорит пр. Симеон, — невидимо неизреченную красоту Самого Бога, держатся не прикасаясь, постигают непостижимо Его безвидный вид, безобразный образ и неначертанное начертание в невидимом видении и несложной красоте неиспещренно испещренной»[604]. Чтобы показать дарственный характер мистических божественных даров, пр. Симеон пользуется образом богача, расточающего свое достояние, как ему угодно: «Подобно тому, как богатые этого мира расточают свое богатство в каких они пожелают нуждах и желаниях и наслаждениях, так и добрый наш Владыка дарует Самого Себя Своим подлинным рабам и исполняет всякое их хотение и желание, как они желают и больше, чем желают; и щедро наполняет их всякими благами и обильно и непрестанно подает им нетленную и приснотекущую сладость»[605].

В состоянии созерцания подлинные рабы Бога «во-первых, наполняются неизреченной радостью, потому что они стяжали в себе самих не мир и не то, что в мире, но Творца всего существующего и Господа и Владыку. Затем они одеваются в свет, в Самого Христа и Бога, всего всем телом. И они видят самих себя украшенными неизреченной славой и блистающей божественной одеждой, и они покрывают свои лица, не терпя видеть непостижимое и неприступное сияние их одеяния, так что они ищут места укрытия, чтобы там оказаться и оттолкнуть от себя великую тяжесть славы»[606]. Человек, по пр. Симеону, не может вынести поселения Бога в себе и страдает от этого избытка славы. Существенное единение с Богом отделяет его от всего тварного: «Когда они существенно (????????) соединятся с Самим Богом и удостоятся видения и причастия Его, они уже не внимают пристрастно и с привязанностью образу творений или тени видимых вещей. Потому что их помышления любят пребывать в сверхчувственном и как бы смешиваются и переоблачаются в светлость божественной природы, и они уже не обладают чувствительностью к видимым вещам, как раньше»[607]. Однако окончательное постоянство в этом принадлежит будущему веку: «Для них… одна слава и наслаждение и сладость — видеть Бога, а видящие Его свободны от всякого любопытства. Ибо они даже не могут смотреть и обращаться к чему-нибудь житейскому или к кому-нибудь другому из людей, или вообще помыслить что-нибудь, несвойственное их состоянию, но они освобождены от обращения ума к чему-нибудь. Поэтому они и остаются в веках непревратными и невозвращающимися ко злу»[608].

Однако видение Бога начинается еще здесь, пр. Симеон не перестает повторять это. Оно является следствием чистоты сердца, и чистоты нужно достичь еще в этой жизни, после уже невозможно это сделать. «Если Христос сказал, — настаивает пр. Симеон, — что Бог бывает видим посредством чистого сердца, то, всячески, когда чистота наступает — и видение следует за ней… Поэтому если чистота здесь, то и видение будет здесь. А если ты скажешь, что видение бывает после смерти, то ты безусловно поместишь и чистоту после смерти и таким образом будет тебе, что ты никогда не увидишь Бога, потому что после исхода у тебя не будет делания, посредством которого ты нашел бы чистоту»[609]. Пр. Симеон различает также между виденными вещами, о которых можно рассказать, и понятиями (???????), лишенными действительного существования. Он отдает преимущество видению действительных вещей (??? ????? ?????) и говорит, что «в этой области понятия не следует называть понятиями, но созерцанием подлинно существующих вещей»[610]. Поэтому, чтобы быть в состоянии говорить о Боге, нужно Его предварительно видеть. Такое видение производит в сердцах невыразимое действие (?????????), «если даже человеческое слово не дает сказать чего-нибудь большего, не будучи предварительно просвещено светом познания»[611]. Но это не только видение Бога, но также Его вселение в нас. Пр. Симеон говорит поэтому, что Бог, поселяясь в нас, как бы принимает вид и ограничивает Себя: «Сказавший свету воссиять из тьмы, Он есть Тот, Кто и воссиял в наших сердцах, в нас ничтожных и негодных, содержимый в глиняных сосудах наших тел, как сокровище, очевидно. Всецело необъемлемый и неописанный, безвидный и не имеющий образа, образуется малым в нас, наполняющий неописанно все, как сверхвеликий и сверхполный»[612]. Воспринимая образ, Он нас преобразует. «Образовываться же в нас истинно Сущему Богу, — что это есть, как не нас самих пересотворять и пересоздавать и преобразовывать в образ Своего Божества?»[613] Таким образом тот, кто «стяжал трудами и деланием заповедей благое сердце, получил обитающим в самом себе все Божество, Которое есть благое сокровище»[614].

Все призваны к этому видению Бога, даже в нашем поколении. Пр. Симеон с негодованием опровергает тех, кто это отрицает. «Из вас, о таковые, как вы сами говорите, никто никогда (не видел Бога); но из избравших взять крест и шествовать по узкому пути и потерять свои души ради вечной жизни многие видели и раньше, большие, полагаю, видят и теперь, и из желающих каждый увидит, хотя вы по извращенности мысли и по дурной зависти не способны видеть»[615]. Но чтобы видеть Бога, нужно быть рожденным от Бога, стать по благодати сыном Божиим. «Если ты, — говорит пр. Симеон, — не родился от Бога, ясно, что ты не Его чадо и не принял Его предварительно и не воспринял Его в себе самом, и поэтому Он не дал тебе власть стать чадом Божиим, и ты не можешь им стать. А не став чадом Божиим, как ты увидишь Бога и Отца твоего на небесах. Никто, прежде чем родиться, не увидел своего отца… если он прежде от него не родился… А ты, если ты родился только от плоти и еще не познал рождения от Духа, и сам ты, родившись, не стал духом, как ты можешь исследовать глубины Божий, вернее, как ты можешь видеть Бога? Никогда, никоим образом!»[616] Отметим, что повсюду, где пр. Симеон говорит в Нравственных Словах о видении Бога, он с неизменной силою настаивает на необходимости аскетических трудов, креста и исполнения заповедей, чтобы стать достойным видения Бога, но вместе с тем подчеркивает дарственный характер харизмы сыновней благодати, каковой является это видение. С другой стороны, для тех, у кого нет веры, видение Бога было бы невыносимо: «Потому что Божество, то есть благодать Всесвятого Духа, — отметим здесь это отождествление благодати с Божеством, — никогда никому не явилась без веры. А если и являлась или снова парадоксальным образом явится кому-нибудь из людей, то покажется страшной и ужасной, не освещающей, но пожигающей, не животворящей, но страшно наказующей»[617].

Видение Бога и единство с Ним начинаются здесь, но приобретают полноту в будущем веке, после воскресения. Это постоянная тема проповеди пр. Симеона. «Всем этим, и другим, много большим, — говорит он, — что невозможно кому-нибудь перечислить, станет Христос для верующих в Него не в будущем веке только, но сначала в этой жизни, затем позднее в будущем веке. И если здесь более тускло, а там более совершенно, однако все тамошние (блага) уже начиная отсюда верные ясно видят и получают их начатки. Потому что они ни здесь не воспринимают всех без исключения обетовании, ни там все надеющиеся (получить) остаются здесь без участия в вечных благах и без вкушения их. Но так как Бог смертию и воскресением строительно даровал нам царство и нетление и всю вечную жизнь, то мы несомненно уже отсюда становимся душевно общниками и причастниками будущих благ, а именно нетленными и бессмертными, и сыновьями Божиими, и сыновьями света, и сыновьями дня, и наследниками царства небесного, то есть как носящие внутри само царство»[618]. Тем не менее, пр. Симеон не отвергает всех тех, кто, не сомневаясь в возможности видеть Бога еще здесь, ищет Его, но не находит. Известным образом они также будут причастниками света. «Блаженны не сомневающиеся ни в чем из сказанного или не имеющие подозрений, будто это ложь, потому что они, хотя ничем из такового не обладают (чего я не желаю), но во всяком случае будут стараться приобрести. Блаженны всею душой взыскующие прийти ко свету, презрев все прочие вещи, потому что, если они и не успеют, еще находясь в теле, войти в свет, может быть, однако, как исшедшие из жизни с благими надеждами, будут в нем, хотя умеренно, но будут»[619]. Во всяком случае, отрицание возможности видеть Христа в этой жизни равнялось бы неверию, потому что, «если Христос есть свет мира и Бог, но мы веруем, что никто из людей Его не видит непрестанно, то кто более неверующий, чем мы?»[620]

То, что человек, живущий на земле, может иметь в себе Того, Кто находится вне всякого пространства и Кто содержит Своею силою вселенную, наполняет пр. Симеона восхищением. «О величие неизреченной славы, — восклицает он, — о преизбыток любви! Содержащий все поселяется внутри тленного и смертного человека, у которого все содержится силою вселившегося в него. И человек становится как бы беременной женщиной. О исстушгяющее ум и непостижимое чудо, непостижимые дела и тайны Бога! Человек сознательно носит в себе Бога, как свет, произведший и создавший всяческая и самого носящего. Он носит Его внутри себя, как сокровище невыразимое, несказанное, бескачественное, бесколичественное, безвидное, невещественное, неначертанное, принявшее образ в невозможной красоте, все простое, как свет, Того, Кто выше всякого света, и сжимая снаружи руки вокруг себя, (этот человек) ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает. Кто расскажет по достоинству радость такого человека? Чего другого пожелает таковой? Какого царя не будет он более блаженным и славным? Какого властелина большим в высшей степени могущества? Какого или скольких видимых миров не будет он более богатым? Чего не будет хватать когда-либо таковому? Действительно, ничего нигде из благ Божиих»[621].

В Благодарениях пр. Симеон говорит о некоем явлении неведомого, невидимого и несказанного Бога в душах тех, кто заботится о спасении, о явлении, которое можно было бы назвать локализацией или конкретизацией бесконечного и не имеющего образа Божества. Пр. Симеон, не подозревавший о возможности такого Божественного явления, полон удивления. Бог не только видим, но мы становимся как бы сотелесными с Ним: «Откуда и каким образом, — спрашивает пр. Симеон, — мог я знать, что всякий верующий в Тебя становится Твоим членом, благодатью сияя Божеством? Кто этому поверит? И становится блаженным, сделавшись блаженным членом блаженного Бога?»[622] Потом пр. Симеон видит Бога в самом себе. «О чудо! — восклицает он. — Тотчас, Кого я думал, что Он на небе, я увидел Его внутри меня, я говорю — Тебя, моего Творца и Царя Христа»[623]. Таким образом появляясь и исчезая, невыразимый Бог очищает пр. Симеона и является ему как солнце: «Таким образом, невыразимый, Ты, невидимый, неосязаемый, неподвижный, везде, всегда и во всех присутствующий и все наполняющий, каждый час, чтобы так выразиться, днем и ночью, видимый и скрывающийся, уходящий и приходящий, исчезающий и внезапно появляющийся, Ты мало-помалу прогнал находящуюся во мне тьму, изгнал облако, толщину утончил, очистил гной духовных очей, уши ума раскупорил и открыл, снял покрывало нечувствия, вместе со всем этим успокоил всякую страсть и всякое плотское услаждение и совершенно от меня изгнал. Таким образом, соделав меня таковым, Ты очистил небо от всякого облака; небом же я называю очищенную душу, в которой невидимо, не знаю как и откуда приходя, Ты, Вездесущий, внезапно находишься и как другое солнце показываешься. О невыразимое снисхождение!»[624] Божественное, оставаясь безобразным, непостижимо принимает образ и сосредотачивается в сердце пр. Симеона. «Вот чудеса Божий по отношению к нам, братья! — так пр. Симеон описывает этот драматический процесс. — Когда же мы восходим к более совершенному, уже не как раньше безобразным и безвидным безобразный и безвидный (??????? ??? ????????) приходит или в молчании соделывает Свое присутствие или приход Своего света к нам. Но как? В некоем образе, но в образе Бога, а Бог не в начертании (?? ???????) или отпечатке (??????????), но показывается простым, принявшим образ в непостижимом и невозможном и безобразном свете, ничего большего мы не можем сказать или выразить, во всяком случае явно показывается и познается весьма ведомо и видится невидимый очень ясно, невидимо говорит и слушает и, как если какой-нибудь друг с другом, лицом к лицу, беседует Бог по природе с рожденными от Него по благодати богами. И как отец любит и любим бывает чрезвычайно тепло своими сыновьями, становится для них странным зрелищем и еще более страшным слушанием, не могущим быть по достоинству ими рассказанным, но и не терпящим быть скрываемым в молчании»[625].

В другом месте, однако, пр. Симеон объясняет, беря в качестве примера луну, которая как будто бы движется в облаках, что это не Бог, но мы возрастаем: «Ты Сам всеми невидимый, неосязаемый и неуловимый, Ты явился и казался мне очищающим мой ум и расширяющим душевное окно и подающим мне видеть еще более Твою славу и что Ты еще более возрастаешь Сам и, сияя, более расширяешься. И, по мере удаления тьмы, я познавал, что Ты приближаешься и приходишь, как мы это часто испытываем и в чувственных вещах. Потому что, когда луна сияет и облака как бы ходят, луна бывает видима и кажется, что очень быстро бежит, ничего, однако, не прибавляя к своему обычному течению и не изменяя свое изначальное шествие. Таким же образом, Владыка, о Тебе казалось, что неподвижный Ты приходишь и неизменяемый Ты увеличиваешься и безобразный Ты принимаешь образ»[626]. Это возрастающее видение Бога пр. Симеон делает наглядным на примере слепого, постепенно воспринимающего зрение: «Как у слепого, мало-помалу прозревающего и различающего облик человека и каков он есть постепенно рассматривающего, не облик переменяется или пересозидается соответственно со зрением, но зрительная способность его глаз скорее очищается и видит облик, каков он есть, когда все его подобие как бы отпечатлевается в зрительной способности и посредством ее проникает и отпечатывается, как на воске и как на дощечке начертываемое на умственной памяти души, так и Ты Сам становился видимым, всецело и ясно очистив мой ум светом Святого Духа. И когда он начал видеть яснее и чище, то казалось мне, что Сам Ты выходишь откуда-то и более светло сияешь и подаешь мне видеть облик безобразного образа и соделываешь меня тогда сущим вне мира, я подумал сказать — и вне тела, точно знать это Ты мне не дал. Итак, Ты осиял меня с высоты и явился мне, как мне казалось, всецело, мне хорошо видящему Тебя всего»[627]. Тем не менее, даже для тех, кто Им обладает, Бог остается невыразим. «То, что глаз не видел и ухо не слышало, — говорит пр. Симеон, — и на сердце человека не взошло, каким образом язык, измеривши это, расскажет словом? Действительно, никогда! Ибо если мы приобрели носить все внутри нас благодаря подателю всего Богу, то мы совершенно не можем ни умом измерить, ни словом объяснить это»[628].

Искание Бога, Который появляется и скрывается, желание Его видеть и удержать, достигает у пр. Симеона такой напряженности, что ему хочется неизменно оставаться в своей келье наедине с Богом, чтобы никто не прерывал его исканий. «Оставьте меня одного запертым в келье, — восклицает он, — оставьте меня с Богом, единым человеколюбивым, отступите, удалитесь, оставьте меня одного умереть пред Богом, создавшим меня! Никто да не стучит в дверь, никто да не возвысит голоса, никто да не посетит меня из родственников и друзей, никто да не отвлечет мой ум, оторвавши от созерцания моего доброго и прекрасного Владыки, никто да не даст мне пищи, да не принесет мне питья! Потому что с меня достаточно умереть пред лицом моего Бога, Бога милостивого, Бога человеколюбивого, снисшедшего на землю призвать грешников и вместе с Собою ввести в Божественную жизнь. Я не хочу больше видеть свет этого мира, ни самого солнца, ни того, что в мире. Потому что я вижу моего Владыку, вижу Царя, вижу действительно сущий свет и Создателя всякого света, вижу источник всякого добра, вижу причину всяческих, вижу безначальное начало, из которого все было произведено, посредством которого все оживляется и наполняется пищей, ибо волею Его всяческая бывает и становится видима и Его волею все исчезает. Каким же образом, оставив Его, я выйду из моей келий?»[629] Но Владыка и Творец невидим и неуловим, тщетно мы пытаемся уловить Его, если недостойны этого: «Ибо Он невидим, неудержим руками и вместе с тем неосязаем, будучи всецело осязаемым, удерживается, однако, в руках, но тогда достойных, а недостойных да не будет! Находится и на ладони, что именно (находится), о удивление, и что (не находится), не знаю, ибо у Него нет имени! Итак, пораженный и пожелав удержать Это, сжав руку, я подумал, что держу и обладаю, но Он избежал, никак не удержанный моею рукою, и, огорченный, я раскрыл пясть моей руки и увидел вновь в ней То, что видел раньше. О чудо несказанное, о странная тайна!»[630] Сам Бог открывается пр. Симеону и усыновляет его. «Какое наслаждение, — с такими словами обращается Бог к пр. Симеону в Гимнах, — какая радость, какая слава, скажи мне, существует большая на земле, чем видеть Меня одного, отражающимся, как в загадке, видеть отблеск Моей славы и только его, знать точно, что я Бог, Создатель всего, и понимать, что со Мною примирился человек, сидящий в самом глубоком рве, и непосредственно беседует со Мною, как друг с другом, превзойдя степень наемника и страх рабства, без труда работая Мне, угождая любовью»[631].

Пр. Симеон мучим желанием видеть Бога, он воспламеняется Его видением и, одновременно, огорчен невозможностью видеть Его в полноте из-за своего недостоинства. «Ибо видя Тебя, — говорит он, — бываю ранен внутри сердца и не имею силы видеть Тебя и не переношу не видеть. Неприступна Твоя красота, неподражаем вид, несравненна Твоя слава, и кто когда-либо видел Тебя и кто возможет видеть Тебя всего, Тебя, моего Бога? Потому что какой глаз сможет увидеть Все, а Сущего выше всего какой ум поймет, сможет объять и весь распространиться соответственно со всем и узреть Содержителя всяческих, находящегося вне всего и наполняющего все и всяческая и опять-таки Того же Самого неизреченно сущего вне (всего)»?[632] Пр. Симеон знает, однако, что видит Его, но неполнота видения наполняет его печалью[633]. Пр. Симеон заключает, что только благодатью Святого Духа человек становится способным видеть Бога: «И кто из нас будет иметь силу видеть когда-либо Его собственною силою и вообще действием, если Он Сам не вышлет Своего Божественного Духа и через Него не подаст немощи естества крепость, силу и могущество и сделает человека способным увидеть Его Божественную славу?»[634] Это болезненный процесс очищения благодатью, делающий человека способным видеть Бога и соединиться с Ним. Это как если бы наша плоть горела заживо. Сам Бог говорит это пр. Симеону: «Едва умоленный молитвами Симеона, твоего отца, сначала только в уме, в умном чувстве, Я удостоил тебя голоса, а затем и луча, а после этого человеколюбно явился тебе как сияние. Далее Я сделался маленьким облаком в виде огня, воссевшим повыше твоей головы, и подавал тебе только созерцание вида, и от изумления слезы с большим умилением пожигали дебелость плоти, омрачение головы, так что, когда мясо горело в огне, сразу возникал запах от этого, как ты знаешь»[635]. Бог протягивает пр. Симеону Свою всемогущую руку и вслед за тем отнимает ее: «Благодарю Тебя, — говорит пр. Симеон, — от всего моего сердца за то, что Ты не презрел меня, лежащего внизу во тьме, но коснулся меня Божественной Твоей рукою, увидев которую, я сразу восстал, радуясь, ибо она сияла ярче солнца. И я поспешил удержать ее, жалкий, и она немедленно исчезла из моих глаз, и я вновь весь очутился во тьме. Я упал на землю, плача и рыдая, катаясь и стоная болезненно, желая вновь видеть Твою Божественную руку. Ты протянул ее, она явилась мне более ясно и, обняв, я поцеловал ее — о благость и многое милосердие! Создатель дал обнять руку, содержащую весь мир своею крепостью, о благодатный дар, о неизреченное дарование! И снова убрал ее Творец, несомненно испытывая мое произволение»[636].

Эти внезапные драматические перемены, сопровождаемые резкими душевными и телесными феноменами (ужас, изумление, катание по земле и т. д.), заставляют пр. Симеона восклицать и вопрошать Бога с недоумением: «Как я найду всего Тебя, носящего меня внутри (Себя)? Кто мне даст схватить Тебя, Которого я ношу внутри меня? Как Ты находишься вне творений и как Ты опять внутри их и не внутри и не вне?»[637]… «Тебе кажется, — пр. Симеон слышит, как Бог ему отвечает, — что ты совсем ничего не имеешь; ты раскрываешь свои ладони, солнце светит в них, и ты думаешь, что держишь его… Внезапно ты их снова сжимаешь, и оно остается неудержимым. Таким образом ты опять ничего не имеешь»[638]. «Кто мне даст Того, Которого я имею?» — кричит[639] пр. Симеон и продолжает: «Когда я насыщусь, я голодаю, а когда я беден, я богат, когда я пью, я жажду. И питье чрезвычайно сладко, один глоток прекращает всякую жажду бесчисленного множества и я жажду непрестанно пить, пия несомненно сверх насыщенности»[640]… «Имея, следовательно, одну каплю, вместе с нею имею все, а эта капля опять-таки… является неделимой, неосязаемой, совершенно неуловимой, неописуемой также, совершенно труднозримой, та, которая есть весь Бог»[641]. И пр. Симеон в ярких выражениях описывает этот постоянный подъем и падение духовного человека: «Превосходя высоту высоты, и когда я бываю, как кажется, выше всякой высоты, лучи из моих рук исчезают вместе с солнцем, и я сразу низвергаюсь, жалкий, в адское падение. Это есть дело, это действие духовных людей: вверх и вниз, вниз и вверх, для них это движение не прекращается. Когда он упал, он бежит, когда он бежит, он стоит на деле. Весь склоненный вниз, он оказывается весь пребывающим вверху. А обходя небеса, он опять привязан к низу, и начало бега его конец, а конец является началом. Совершенство несовершенно, а начало опять конец»[642]. «Для чего Я пытаюсь, — слышит пр. Симеон как бы со стороны Бога, — все объяснить и истолковать? Если ты не поймешь опытом, ты не сможешь знать это»[643].

Как мы можем видеть, пр. Симеон делает много замечательных усилий, дабы дать в своих писаниях богословское объяснение и оправдание, часто символического характера, своего опыта видения Бога и своего единения с Ним. Можно, может быть, найти в его объяснениях некоторый недостаток четкости и даже разночтения. Например, когда он говорит о конкретизации и локализации Божественного — выражения эти не принадлежат пр. Симеону, — то является ли этот феномен исключительно человеческим и субъективным, объясняемым слабостью человека, его неспособностью видеть Бога таким, как Он есть, или же это вид Божественного снисхождения, непостижимого и невыразимого, когда Бог является человеку? Здесь символические объяснения несколько отличаются от описаний его личных мистических переживаний. Как бы то ни было, пр. Симеон всегда верен тому, что он действительно видел и испытал, своей встрече с живым Богом. Никогда не выходя из рамок строгого православия, пр. Симеон обнаруживает себя здесь несравненным и оригинальным духовным наставником. Он подлинный свидетель драматического пути к Богу, с его падениями и восхождениями к совершенству.