8. Премудрость. Широкий путь и узкий путь

8. Премудрость. Широкий путь и узкий путь

Теперь мы поговорим о том, как Иисус учил о пути, об этой второй важнейшей теме учителей мудрости. Иисус говорил о характере и желании Бога, а кроме того — о пути, о путешествии преображения, которое ведет нас от обычного существования к совершенно иному пути жизни.

В этом сходство Иисуса с другими великими учителями мудрости разных религий. Образ пути, определенного Пути, занимал важнейшее место в учении мудрецов. Сборник речений, приписываемых китайскому мудрецу VI века до н. э., носит название «Путь Лао-Цзы». Подобным образом, в буддизме «путь» признается вершиной четырех благородных истин. Это же касается и христианства: первое название христиан звучало так: «стоящие на этом Пути» (Деян 9:2).

Подобно другим учителям мудрости, Иисус говорил о двух путях. Есть обычный путь, по которому идет большинство людей, и есть некий иной путь. Есть широкий путь и путь узкий, путь глупцов и путь мудрых, путь смерти и путь жизни. Первым путем «следует большинство из нас, и это стремление к благополучию», второй — это «путь святых».[132] Надо отказаться от первого и встать на второй. Альтернативный путь (если воспользоваться известными словами Роберта Фроста и Генри Дэвида Торо) есть «непроторенная дорога», по которой идут под звук ударов «иного барабанщика».

Представление о важности другого пути основывается на особом восприятии жизни человека, которым обладал Иисус, как и другие мудрецы. Им казалось, что с обычной жизнью что-то не в порядке. И эта болезнь охватывает богатого и бедного, самодовольного и страдающего, благополучного и несчастного. Некоторые люди, особенно оказавшиеся среди удачников, могут испытывать удовлетворение от жизни, однако наше существование окрашено страданием и алчностью, тревогами и эгоцентризмом, несвободой и отвержением, слепотой и пустыми условностями, ощущением своей незначительности. Христиане называют это «падшим» состоянием жизни: наша жизнь не такая, какой должна быть. Мы ощущаем, что с жизнью не все в порядке, внутри себя, и убеждаемся в том же, глядя вокруг себя: в мире царит несправедливость, люди воюют и причиняют друг другу страдания.

Великие учители мудрости говорили, что выход из этой ситуации — путь исцеления больного человечества. Если воспользоваться метафорой из медицины, можно сказать так: здесь необходимо поставить диагноз и назначить лечение, увидеть болезнь и указать путь исцеления. Как писал Уильям Джемс, «общее ядро», о котором «единодушно свидетельствуют» все мировые религии, состоит из двух элементов: ощущения «беспокойства» и поиска «решения».[133] В настоящей главе мы поговорим о том, в чем Иисус видел проблему и какое предлагал решение, что он думал о простой человеческой жизни и пути, который позволяет изменить существующее положение.

Путь в иудаизме

Иудаизм тоже был, да и сейчас остается, путем. Этот образ занимает главное место в Ветхом Завете. Там говорится о пути Исхода, пути через Чермное море, пути Торы, пути возвращения из Плена, пути мудрости, пути жизни. Вся иудейская традиция постоянно напоминает: «Выбери себе жизнь, а не смерть».

В том мире, где жил Иисус, люди по-разному понимали путь иудаизма. Такое же положение вещей встречается в мировых религиях. Так, буддизм учит о пути, но внутри этой религии существуют разнообразные мнения о том, каков этот путь. Подобным образом и христиане никогда не переставали говорить о пути, но понимали его по-разному, что мы видим и сейчас среди верующих.

Большинство современников Иисуса следовали путем «обычного иудаизма» — жили в рамках своей традиции с ее обычаями. И многие из них, несомненно, были искренне верующими людьми. Существовали также более радикальные формы иудаизма. Фарисеи следовали путем иудаизма более ревностно, придавая особое значение культовой чистоте в повседневной жизни. Ессеи также высоко ставили чистоту, но считали, что ее можно сохранить только в изоляции от мира. Существовал также путь вооруженного восстания, приверженцев которого часто называют зелотами (хотя это анахронизм).[134] Все эти группы стремились быть верными Богу, за каждой стояли свои собственные представления о характере и желании Бога, о его природе и воле.

Иисус и путь иудаизма

Иисус говорил об ином пути, также глубоко укорененном в иудаизме, хотя и радикальном по сравнению с «обычным иудаизмом». Путь фарисеев отличался от пути ессеев, а путь Иисуса — от первых двух, хотя все они были иудейскими. Поэтому Иисус не только говорил о своем видении альтернативного пути, но и критиковал иные представления о путях. Но куда чаще его критика была направлена на «широкий путь», который Иисус видел в разных прочих путях и который свойствен большинству путей, бывших до него или после.

Говоря о двух путях, Иисус называл их широким и узким путями, широкими и узкими вратами. Первый путь ведет к гибели, второй — к жизни:

Входите узкими вратами, ибо широки врата и просторен путь, ведущий в гибель… Ибо узки врата и тесен путь, ведущий в жизнь (Мф 7:13–14; см. также Лк 13:23–24).

Он также говорил о пути разумного и пути глупца. Первый подобен дому, воздвигнутому на скале, а второй — дому на песке:

Поэтому всякий, кто слушает эти Мои слова и исполняет их, подобен будет мужу разумному, который построил свой дом на скале. И пролился дождь, и разлились реки, и подули ветры, и обрушились на дом тот; и он не рухнул, ибо основание его было положено на скале. И всякий, слушающий эти Мои слова и не исполняющий их, подобен будет мужу безрассудному, который построил свой дом на песке; и пролился дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он рухнул, и разрушение его было великое (Мф 7:24–27; Лк 6:47–49).

У Матфея этой притчей завершается Нагорная проповедь, у Луки ею завершается Проповедь на ровном месте. Поскольку в обоих евангелиях она стоит в самом конце сборника речений, это предполагает, что весь сборник посвящен теме двух путей.

Широкий путь

Сначала мы рассмотрим представления Иисуса о широком пути. Самое удивительное, что это не путь откровенного порока — убийств, воровства, вымогательства, жестокости, насилия, коррупции и тому подобное. Разумеется, Иисус не одобрял этих вещей, но широкий путь складывается не из них. Более того, люди обычно не видят в широком пути чего-то «греховного», непослушания Божьей воле (что они видят, например, в обжорстве, пьянстве или прелюбодеянии). В этом смысле (как и во многом другом) подход Иисуса решительно отличается от подхода проповедников, которые ставят во главу угла «горячие» грехи, что мы видим в некоторых евангелических движениях.

Скорее, широкий путь — это обычный путь большинства людей. Это не значит, что все они «порочны», а то, что они живут в согласии с общепринятыми обычаями своей культуры, с готовыми представлениями о том, какова жизнь и как жить по «всем известным» правилам. В каждой культуре есть свои нормы и обычаи, они, собственно говоря, и определяют культуру. Таким образом, мы не просто живем по правилам культуры, скорее ее правила живут в нас. От них зависит наша жизнь, они даже придают ей направление. Мы учимся ценить то, что ценит культура, стремимся достичь того, к чему она призывает, и смотреть на все так же, как культура. Иными словами, мы живем в мире общепринятой мудрости.

Иисус описывает общепринятый путь жизни, которого следует избегать, с помощью метафор. Их-то мы сначала и рассмотрим. У нас есть весомые основания думать, что все эти метафоры восходят к историческому Иисусу, хотя они были также важны для первых христиан. Так что эти образы почерпнуты из слов Иисуса, а одновременно имели определяющее значение для его последователей после Пасхи.

Зрячие слепцы

Иисус нередко пользовался образом слепоты. Есть зрячие люди, которые слепы: «Глаза имея, не видите» (Мк 8:18; см. также 4:12). Некоторые речения Иисуса посвящены такому состоянию. Бродячий проповедник, он использовал многие (или все) из них не один раз. И он часто говорил о зрячих, которые слепы.

Вот слова Иисуса о том, что слепой — неудачный поводырь для слепого: «Может ли слепой водить слепого? не оба ли упадут в яму?» (Лк 6:39; Мф 15:14). Очевидно, что тут он говорит о зрячих людях. Существует маленькая группа ведущих и большая группа ведомых. Ведущие — это скорее всего учители и вожди, трудно себе представить, чтобы эти слова указывали на кого-либо еще. Это могут быть местные учители, вожди движений или официальные лидеры, например сторонники первосвященника при Храме и их подручные из книжников или учителей. Они «слепы». Но слепы также и те, кого они за собой ведут. В слепоте пребывают многие люди.

Иисус также говорит о людях, которым мешает видеть не маленькая соринка, но целое бревно: «Что ты смотришь на соринку в глазу брата твоего, а бревна в собственном глазу не замечаешь?… Вынь сперва бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку, что в глазу брата твоего» (Лк 6:41–42; Мф 7:3, 5). Этим высказыванием Иисус описывает не просто испорченное зрение человека, но и его слепоту относительно собственного испорченного зрения.

Глаза могут быть чистыми или нет: «Светильник тела есть глаз. Итак, если глаз твой будет чист, то всё тело твое светло будет. Если же глаз твой плох будет, всё тело твое темно будет» (Мф 6:22–23; Лк 11:34). Здоровое состояние глаза — то, как мы видим, — крайне важно. Чистый глаз подобен светильнику — когда глаза чисты, человек видит ясно. Но когда глаз нездоров, мы блуждаем в потемках.

Некоторые люди способны различать погодные явления, но не видят знамений времени:

Когда видите, что облако поднимается на западе, вы тотчас говорите: «дождь будет», и бывает так. И когда видите, что южный ветер дует, вы говорите: «зной будет», и бывает. Лицемеры, лицо земли и неба распознавать вы умеете, как же времени этого не распознаете? (Лк 12:54–56; Мф 16:2–3).

Здесь звучат одновременно и осуждение, и призыв. Некоторые люди (вся аудитория или какая-то ее определенная часть?) слепы к тому, что происходит, а Иисус призывает их взглянуть на мир новыми глазами.

Зрение — новый взгляд — касается не только знамений времени, но и характера Бога. «Видеть» — это важнейший образ речения о птицах и лилиях: «Посмотрите на птиц небесных… Поглядите на лилии в поле» (Мф 6:26, 28; Лк 12:24, 27). Посмотрите, и вы увидите, что Бог питает и одевает их.

И сама форма учения Иисуса — притчи и афоризмы — приглашает слушателя посмотреть на мир свежим взглядом. Они направлены на то, чтобы радикальным образом изменить восприятие.

Метафора слепоты и зрения не только постоянно появляется в словах Иисуса, она же стоит за повествованиями об исцелении слепцов. В евангелиях три такие истории: две у Марка, одна у Иоанна. Без сомнения, они имеют метафорический смысл, даже если какие-то из них основаны на исторической памяти. Евангелисты приводят их ради более-чем-историческо-го смысла, как мы уже говорили в главе 3, у Марка исцеление слепца в Вифсаиде и слепого Вартимея (8:22–26, 10:46–52) «обрамляют» центральный раздел евангелия, посвященный следованию за Иисусом по «пути», который ведет к смерти и воскресению.[135] Обрести зрение, снова видеть означает увидеть Иисуса и пойти за ним по «пути».

Подобную функцию выполняет у Иоанна рассказ о слепом. Его исцеление позволяет Иисусу сказать: «Я свет миру» (9:5).[136] Исцеление говорит о том, что Иисус, «свет миру», выводит людей из темноты к свету и возвращает им зрение. Он дает просветление — такая религиозная метафора у большинства людей ассоциируется в первую очередь с религиями Азии. Но это важнейший образ и для Евангелия от Иоанна или для первых христиан в целом. В величественном и программном прологе к своему евангелию Иоанн возвещает, что Иисус «Свет истинный, Который просвещает всякого человека», и этот свет «пришел в мир»^{7} (1:9). Мы живем в слепоте, «во тьме», и не можем найти путь. Нам необходимо вернуть себе зрение, увидеть снова, чтобы наши глаза были открыты, прийти к свету, обрести просветление.

Живые мертвецы

Иисус говорил не только о зрячих, которые слепы, но и о живых, которые мертвы. Однажды Иисус произнес слова, которые многие относят к одним из самых радикальных его высказываний: «Предоставь мертвым хоронить своих мертвых».[137] Разумеется, это слова о живых — именно их Иисус называет «мертвыми», хоронящими мертвых. И у Луки, и у Матфея это речение стоит в контексте призыва следовать за Иисусом:

И сказал другому: следуй за Мною. Он же сказал: Господи, позволь мне сперва пойти похоронить отца моего. Но Он сказал ему: предоставь мертвым хоронить своих мертвых (Лк 9:60; Мф 8:22).

В рамках иудаизма долг похоронить своего отца относится к самым священным обязанностям, это даже важнее соблюдения субботы. Иисус говорит нечто неслыханное: следовать за ним важнее, чем выполнить эту обязанность.

Но маловероятно, что Иисус сказал эти слова лишь однажды и только потенциальному последователю, который сначала хотел похоронить отца. Трудно поверить в то, что он более не пользовался этим блестящим афоризмом. Это поразительные слова: «Предоставь мертвым хоронить своих мертвых». Их смысл ясен: иные пути жизни равносильны обитанию в Царстве мертвых. И одновременно здесь говорится о том, что можно покинуть царство мертвых. Подобно многим другим высказываниям Иисуса, это передает и осуждение, и приглашение.

Смерть как метафорический образ определенного пути жизни появляется также и в притче о блудном сыне. Дважды его отец говорит о «смерти» своего сына: «ибо этот сын мой был мертв»; «брат твой этот мертв был» (Лк 15:24, 32). Всем понятно, что блудный сын не умер, живя в чужой стране. Однако его жизнь в изгнании была как бы эквивалентом смерти. Можно быть мертвым, даже если ты жив.

Мы говорили о том, что метафору слепоты можно найти и в речениях Иисуса, и в повествованиях о нем. То же самое можно сказать о метафоре смерти. Она занимает важнейшее место в истории воскрешения Лазаря в Евангелии от Иоанна (11:1-44). Разумеется, это рассказ о «настоящей» смерти и «настоящем» возвращении к жизни умершего; в рамках повествования Лазарь не только был погребен, но и был мертв в течение четырех дней. Но как и многие другие повествования у Иоанна, это чисто символическая история, метафорическое повествование. Крайне мало (если такие вообще есть) ученых считают ее историческим воспоминанием. Разумеется, христиане, понимающие евангелие буквально, как отчет о фактах, с ними не согласны. Для них это рассказ об историческом событии, одно из самых поразительных чудес Иисуса. Но что бы мы ни думали об исторической достоверности истории, она передает более-чем-исторический смысл. Этот смысл мы сейчас и рассмотрим.

Тема данной истории, ее главное утверждение — одно из знаменитых речений Иисуса типа «Я есть», которые мы встречаем только в Евангелии от Иоанна: «Я — воскресение и жизнь» (11:25). История об исцелении слепца позволила Иоанну вложить в уста Иисуса слова: «Я — Свет миру»; подобным образом история о Лазаре позволяет ему сказать: «Я — воскресение и жизнь».

Эти слова звучат в разговоре Иисуса с Марфой, сестрой Лазаря. Марфа встречается с Иисусом около селения, где умер Лазарь. Между ними завязывается диалог (11:23–25) с любопытной структурой:

Иисус делает утверждение: «Воскреснет брат твой».

Марфа воспринимает его слова буквально, а потому неверно: «Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день».

Иисус исправляет ее ошибку: «Я — воскресение и жизнь».

Подобная структура повторяется в повествовании о беседе Иисуса с Никодимом (3:1-10):

Иисус делает утверждение: «Если кто не родится свыше [другие возможные переводы: „заново“, „снова“], не может увидеть Царства Божия».

Никодим воспринимает его слова буквально, а потому неверно: «Как может человек родиться, будучи стар? Может ли он вторично войти в утробу матери своей и родиться?»

Иисус исправляет его ошибку: «Надлежит тебе родиться от Духа».

В обоих случаях мы видим переход от буквального смысла к метафорическому.

Подобное происходит и в повествовании о Лазаре. Тема разговора перемещается от буквального смысла к метафорическому и от будущего времени к настоящему. Марфа говорит о будущем воскресении «в последний день». Иисус переходит на настоящее время: «Я — воскресение и жизнь». Для Марфы воскресение — это будущее событие в конце времен, но Иисус исправляет ее ошибку и говорит о воскресении в нынешней реальности. Метафорический смысл события ясен: Иисус есть «воскресение и жизнь», а потому он несет жизнь умершим, подобно этому Иисус как «свет миру» возвращает зрение слепым.

В метафорическом смысле Лазарь — любой «обычный человек», который мертв, связан и лежит в гробнице. Рассказ кончается драматичной сценой, когда Лазарь выходит из гробницы в своем погребальном уборе: «И вышел умерший, связанный по рукам и ногам погребальными перевязями, и лицо его было обернуто платком. Говорит им Иисус: развяжите его и пустите его идти» (11:44). Иисус, «воскресение и жизнь», зовет людей, лежащих во гробах, дает им жизнь и делает их свободными. Что бы мы ни думали о том, «было ли это на самом деле», эта история обладает более-чем-историческим смыслом. Иисус есть воскресение и жизнь — причем не в последний день, а уже сейчас.

Разумеется, в этой истории, как и в большинстве других историй у Иоанна, вряд ли описываются реальные поступки и слова Иисуса. Это — послепасхальное свидетельство Иоанна об Иисусе, отражающее опыт его общины. Первые христиане знали, что Иисус привел их от смерти к жизни, от мрака — к свету. И они использовали эти образы в соответствии с учением Иисуса, более того, засвидетельствовали, что эти метафоры крайне важны для его учеников после Пасхи.

Изгнание

Метафора изгнания глубоко вплетена в ткань евангелий. Это всеобщий и архетипический образ положения человека, а одновременно он глубоко укоренен в историческом опыте Израиля. В VI веке до н. э. Иерусалим и Царство Иуды (которое позднее стали называть Иудеей) было покорено Вавилонской империей. Многие евреи были отправлены в Вавилон, отделенный от их родины необитаемой пустыней, которая простиралась на сотни километров. Тут почти полстолетия они жили в нищете и буквально в рабстве. Литература того периода доносит до нас сетования, скорбь и стремление вернуться домой. Великий пророк того периода, чьи слова — одни из самых ярких во всей Библии — записаны во второй половине Книги Исайи, возвестил народу, что Бог приготовил «путь возвращения». И вскоре переселенцы вернулись на родину. Опыт изгнания и возвращения навсегда остался в памяти иудеев.

Кроме того, изгнание — это важнейший мотив истории Адама и Евы в первых главах Книги Бытия. Они начинают жить в раю, в саду Эдема, где присутствует Бог. Но затем они изгнаны из рая и должны жить «на востоке у сада Едемского» (3:24). Это сильная метафора, описывающая то состояние, в котором живет человек. Мы живем в изгнании, мы отделены от родного и дорогого для нас места, о котором мы вспоминаем с тоской, но куда не можем вернуться. Это состояние отчуждения.

На важнейший для евангелий образ изгнания указывает и часто встречающееся там понятие «путь». Это конкретный путь — путь возвращения из изгнания. Мы уже упоминали, что Марк начинает свое евангелие цитатой из пророка изгнания: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Мк 1:3 с цитатой из Ис 40:3). И действительно, вторая часть Книги Исайи, целиком посвященная изгнанию, чаще текстов любого другого ветхозаветного пророка звучит в евангелиях в виде цитат и аллюзий.

Метафора изгнания играет важнейшую роль и в истории о блудном сыне (Лк 15:11–32). Младший сын отправился «в страну далекую», где впал в нищету и стал жалким слугой. Затем он понимает, что хочет вернуться назад, и отправляется в путь к дому отца. Это — история изгнания и возвращения.

Узы

Подобно образу изгнания, метафора уз укоренена в истории Израиля, хотя одновременно она и самый универсальный образ состояния человечества. Это важнейшая тема основополагающего повествования Торы о рабстве у фараона и освобождении через вмешательство Бога. Как метафора в отношении человеческого существования она указывает и на «внешние» узы подчинения политическому и экономическому угнетению, и на «внутренние», порожденные обычаями и лояльностью.

Этот образ использует Лука, рассказывая о начале общественного служения Иисуса, когда евангелист хочет указать на важнейшие темы его миссии. Мы уже упоминали данный отрывок, когда речь шла об Иисусе как иудейском мистике. Как повествует Лука, после испытания и видений в пустыне Иисус возвращается в Галилею. В субботний день в синагоге родного Назарета Иисус открывает свиток Исайи и читает слова, которые возвещают о его миссии:

Дух Господа на Мне, ибо Он помазал Меня. Послал Меня благовествовать нищим, возвестить пленным освобождение и слепым прозрение, отпустить угнетенных на свободу, возвестить лето милости Господней (Лк 4:18–19 с цитатой из Ис 61:1–2; 58:6).

Хотя в большинстве своем ведущие ученые считают, что это событие отчасти или целиком — плод творчества Луки, они же единодушны в том, что это прекрасно отражает самую суть миссии и учения Иисуса.

В этом отрывке использован ряд метафор. Слова Исайи указывают на историю изгнания Израиля. Здесь говорится о прозрении слепых. И среди них первое место занимает метафора уз, потому что она повторяется: Иисус говорит об «освобождении пленных» и об угнетенных, выходящих на свободу. Об этом же его слова о благовестии бедным, поскольку бедные также находятся в узах и под гнетом. Бедные не были просто разорившимися людьми, которые оказались на дне достаточно благополучного общества; они становились бедными в первую очередь из-за экономической эксплуатации со стороны системы. Заключительные слова про «лето милости Господней» также говорят об экономическом угнетении. Они указывают на юбилейный год, когда все сельскохозяйственные земли возвращались их первоначальным собственникам (Лев 25:8-12). Трудно сказать, хотел ли Иисус (или Лука) показать, что это в буквальном смысле объявление о юбилейном годе, — вероятно, нет. Однако эти слова связывают тему юбилейного года (неважно, понимается ли это в прямом или метафорическом смысле) с Благой вестью для бедных, поскольку говорят об освобождении от уз бедности и угнетения.

Подобно изгнанию, метафора уз проходит через все евангелия и отображается как в повествованиях об Иисусе, так и в его речениях. Бедные — вероятно, это крестьянский класс в целом или, по меньшей мере, большая часть его представителей — находятся, как мы уже отмечали, в узах, под гнетом. Одержимые связаны демонами. В одном случае бесы говорят, что их имя «легион» (Мк 5:9), что указывает на узы Рима, в которых оказались иудеи.

О том же говорят и истории об исцелениях. Лука (13:10–17) повествует о женщине, которая восемнадцать лет была скорчена и не могла стоять прямо. «Женщина, ты свободна от недуга твоего», — говорит ей Иисус. Затем его обвиняют в том, что он исцеляет в субботу. В ответ он говорит об узах и свободе, косвенно указывая на то, что сама суббота есть день освобождения: «А эту — дочь Авраамову, — которую связал сатана вот уже восемнадцать лет, не надлежало ли освободить от этих уз в день субботний?» Женщина, освободившись от уз, стоит прямо.

Те же метафоры используются в истории об исцелении расслабленного. Иисус говорит парализованному человеку, которого на подстилке, раскрыв кровлю, спустили вниз: «Встань, возьми свою постель [подстилку] и ходи» (Мк 2:9; см. также Ин 5:8). Метафорический смысл двух этих историй очевиден. Иисус освобождает человека от уз, так что скрюченная распрямляет спину, а парализованный снова может ходить.

Павел продолжает развивать метафоры уз и освобождения. Он пишет в Послании к Галатам: «Для свободы Христос освободил нас. Итак, стойте и не подпадайте снова под иго рабства» (5:1). Речь здесь идет о рабстве «закону» — не просто иудейскому Закону, то есть Торе, но закону в более широком смысле слова, как системе запретов, от которых человеку нужно освободиться, чтобы вступить во взаимоотношения с Богом, открывшимся в Иисусе.

***

Такие метафоры, наполняющие речения Иисуса, носят провокативный (и быть может, это еще слишком мягко сказано) характер. Широкий путь, то есть наш обычный путь жизни, означает, что мы слепы, хотя и видим, мертвы, хотя и живем, находимся в изгнании, даже если живем у себя на родине, и связаны узами, даже если пользуемся свободой. Такой диагноз бросает нам вызов. Он заставляет думать. Неужели все обстоит именно так? Неужели мы слепы, мертвы, связаны и в изгнании? А если это действительно так, что нам делать?

Как мы уже говорили, по представлениям Иисуса широкий путь не есть путь тяжких пороков или ярких грехов. Этим путем следует большая часть из нас: удачливые и неудачники, богатые и бедные, праведные и неправедные. Даже самые уважаемые люди. Чаще всего человек идет таким путем не в результате свободного выбора или осознанного решения, он вступает на этот путь автоматически. Такое происходит с нами тогда, когда мы смотрим на жизнь через призму общепринятых ценностей и обычаев. Это — общий жребий людей — и в те времена, и сегодня.

Многие философы, учители мудрости в западной культуре, также видели в общепринятых ценностях широкий путь. В истории Запада наиважнейшим героем в сфере религии стал Иисус, а в мире философии это место принадлежит Сократу (469–399 годы до н. э.). Вот одно из самых известных изречений древнего философа: «Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой». Если мы не пытаемся оценить нашу жизнь и не подвергаем ее критическому пересмотру, мы обречены жить по тем законам, которые нам навязывает культура.

Если сказать о том же шокирующими словами одного современного писателя, сознание нормального взрослого человека — каковыми мы становимся благодаря процессу социализации в рамках нашей культуры — представляет собой «массовый гипноз» и «консенсуальную паранойю». Первое выражение говорит о жизни в состоянии транса, когда мы автоматически ценим то, что ценит культура, и стремимся к «хорошей жизни», образ которой упорно навязывает нам культура. «Консенсуальная паранойя» проявляется как страх перед тем, чего боится наша культура.[138] Это обычное состояние любого человека, и если мы этого не поймем и не начнем его анализировать, мы от него не освободимся.

Иисус во многом радикально отличается от Сократа, но одновременно у них немало общего. Оба они были мистиками; оба бросали вызов общепринятому образу жизни; оба были приговорены властями к смерти. Сократа обвинили в безбожии (в том, что он отказался принять общепринятые представления о жизни и священном) и в том, что он своими взглядами развращает других. Эти обвинения тесно связаны. Удивительно, что два самых великих персонажа — с точки зрения западной религии и философии — были казнены правителями своих стран.

Как мы должны их почитать? Воздвигать им памятники? Иисус говорил об этом в одном из своих обличений:

Горе вам, что строите гробницы пророков, — а отцы ваши убили их; значит, вы свидетели и соглашаетесь с делами отцов ваших, потому что они их убили, а вы строите (Лк 11:47–48; Мф 23:29–31).

Сократу, Иисусу и пророкам в древности охотно сооружали памятники. Но, может быть, вместо того чтобы почитать их как выдающихся героев прошлого, им надо следовать в настоящем?

Кроме метафор, которые описывали состояние человека в целом, Иисус нападал на конкретные важнейшие ценности общепринятой мудрости своего времени. Это касается его высказываний о семье, богатстве, чести и чистоте.

Господствующие ценности здравого смысла: семья, богатство, честь и чистота

Семья

В мире Иисуса родственники — расширенная семья — имели такое значение, какое трудно себе вообразить современному человеку.[139] Это не нуклеарная семья, состоящая из родителей и детей, но расширенная общность из нескольких поколений. Человек жил именно в такой семье всю жизнь, он не покидал Дом, становясь взрослым. Такая семья имела авторитарную патриархальную структуру, власть в ней принадлежала мужчинам, в первую очередь — отцу.

Расширенная семья представляла собой простейшую социальную и экономическую единицу. Она была для ее члена всем:

Она не только давала человеку статус в обществе, но одновременно была основным экономическим, религиозным, образовательным и социальным звеном. Потеря связи с семьей означала потерю жизненно важных связей с обществом, а также с землей.[140]

Семья была основной экономической единицей, она производила продукцию, а потому была источником социальной защиты (или незащищенности). Кроме того, семья была главной основой идентичности. В том мире генеалогия значила очень много. Мужчину характеризовали как сына его отца. Дочь также определяли по отцу до того момента, пока она не вступала в брак, после чего ее признавали в обществе как жену такого-то мужчины. Люди жили в рамках родственных отношений, и не удивительно, что лояльность к своей семье имела огромное значение. Семья была важнейшей группой «своих», которой любой ее член хранил верность. Как все подобные группы, семья также требовала верности от своих членов.

В таком социальном контексте высказывания Иисуса о семье и родстве звучали крайне радикально. В наши дни христиане чаще всего говорят, что как Библия, так и Иисус придают «семейным ценностям» первоочередное значение. Но Иисус не раз призывал к отказу от семьи, а также от связанных с семьей обязанностей и социальной защиты.

Он говорил, что его последователи должны «возненавидеть» семью: «Если кто приходит ко Мне и не ненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер… не может быть Моим учеником» (Лк 14:26). Резкость этих слов отчасти (но не полностью) смягчает тот факт, что в еврейском и арамейском языках идиома «ненавидеть» означает «любить меньше» или «поставить на второе место». В версии Матфея то же место передает именно такой смысл: «Любящий отца или мать более Меня недостоин Меня; и любящий сына или дочь более Меня недостоин Меня» (10:37). Но и в такой мягкой форме это требует от последователя Иисуса отказаться от обязанностей в отношении своей семьи.

Подобным образом Иисус показывает, что ценность его собственной семьи для него также относительна. Когда сидящая вокруг него толпа передает Иисусу, что его ищут мать и братья (Мк 3:32), он отвечает:

Кто матерь Моя и братья Мои? И обведя взором сидящих вокруг Него, говорит: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто исполнит волю Божию, тот брат Мой и сестра и матерь (Мк 3:33–35).

Он принижает значение своей семьи и говорит о новой семье, которую объединяет верность Богу.

Стать учеником означает оставить семью. Вот как Марк рассказывает о призвании первых учеников:

Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, тоже в лодке, чинящих сети, и тотчас призвал их. И они оставили отца своего Зеведея в лодке с работниками и ушли за Ним (1:19–20).

О том же свидетельствует и Лука. Безымянный человек, который захотел следовать за Иисусом, говорит ему: «Я последую за Тобою, Господи, но сперва позволь мне проститься с домашними моими». Иисус отвечает: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не пригоден для Царства Божия» (9:61–62).

В другом месте Иисус говорит о том, что его миссия вызовет разделения:

Не подумайте, что Я пришел принести мир на землю; Я пришел принести не мир, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее (Мф 10:34–35; Лк 12:51–53).

Иногда слова «Я пришел принести не мир, но меч» цитируют вне контекста, утверждая, что Иисус одобряет войну. Но взятые в контексте, эти слова определенно указывают на меч разделения, который рассекает семейные узы. Любопытно, что описанные тут семейные связи пересекают границы поколений: сын восстает против отца, дочь против матери, невестка против свекрови.

Еще одно высказывание, вероятно, подрывает патриархальную власть в семье: «И отцом своим не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец — Небесный» (Мф 23:9). Замечу, что в лютеранской среде, где я рос, до появления экуменического движения мне часто говорили: этот стих объясняет, почему мы называем наших церковнослужителей «пасторами», а не «отцами», как это делают католики или члены епископальной церкви. Неужели они не знают, что Иисус запретил называть священников «отцами»? Вне сомнения, такое понимание текста внеисторично. Однако в контексте I века, возможно, этот стих понимали так: поскольку Бог твой Отец, у тебя нет других отцов. Этот смысл подобен словам о господстве Бога: поскольку твоим Господом является Бог, у тебя не должно быть иных господ.[141]

Означает ли это, что Иисус полностью отвергает семью? Это крайне маловероятно. Иисус говорил о любви к ближнему и даже о любви к врагам, а потому трудно себе представить, что в итоге он учил исключительно негативному отношению к родственникам. Но Иисус ясно показал, что семейные узы и обычаи могут держать человека в плену и потому могут помешать ему сделать центром жизни Бога и Его желания. Он утверждал, что обычная для того времени патриархальная семья связывает человека и требует от него лояльности, несовместимой с верностью Богу. Если человек ставит семейные обязанности на первое место, он попадает в тюрьму обычаев и ценностей культуры. В самом деле, освобождение от контроля структур патриархальной семьи была основной причиной, почему христианство сразу после своего появления особенно стало привлекать женщин.[142]

Богатство

Богатство и имущество занимали важнейшее место в общепринятой системе ценностей того времени, также как и всегда в большинстве мировых культур. Очевидно, что богатство считалось благом, поскольку оно давало комфорт и безопасность. Оно также было основой идентичности человека и признаком правильной жизни. Хотя некоторые иудеи говорили о «богатстве неправедном», чаще всего в нем видели благословение Бога и результат того, что человек идет путем мудрости. Богатство, по мнению хотя бы части общества, отражало благоволение Бога. Некоторые изречения Книги Притчей, отражавшей общепринятую мудрость древнего Израиля, говорят именно об этом: В доме праведника — обилие сокровищ, а в прибытке нечестивого — расстройство (15:6); За смирением следует страх Господень, богатство и слава и жизнь (22:4); Ленивая рука делает бедным, а рука прилежных обогащает (10:4); Нерадивая душа будет терпеть голод (19:15b); Грешников преследует зло; а праведников вознаграждает благо (13:21).[143]

Отсюда следует простой вывод, который во многих культурах делают богатые, а порой и бедные люди: если ты наслаждаешься богатством, значит, ты жил правильно; если же ты скатываешься к нищете, это твоя ошибка. Богатые заслужили свое богатство, а бедные — свою нищету.

Однако Иисус постоянно обличает богатство как в афоризмах, так и в притчах. И для современных христиан, которые наслаждаются изобилием или к тому стремятся, эти слова становятся самыми трудными изо всего, о чем говорят евангелия. Иисус говорит «горе вам, богатые» и возвещает о блаженстве бедных (Лк 6:20–26). Он отрицательно отзывается о погоне за богатством: «Смотрите, храните себя от всякого любостяжания, потому что и при изобилии жизнь человека не зависит от его имущества» (Лк 12:15). За этими словами следует притча:

У одного богатого человека хорошо уродила земля, и он рассуждал сам с собой: «что мне делать, раз некуда мне собрать плодов моих?» И сказал: «вот, что сделаю: снесу мои житницы и построю большие, и соберу туда всю пшеницу и всё добро мое, и скажу душе моей: душа, много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». И сказал ему Бог: «безумный, в эту ночь душу твою потребуют у тебя, а то, что ты заготовил, кому достанется?» Таков собирающий сокровища себе, а не в Бога богатеющий (12:16–21).

Не без причины эту историю называют притчей о безумии богатого. Богатство идет рука об руку вовсе не с мудростью, но с безумием.

В другой притче (Лк 16:19–31) рассказывается об утопающем в роскоши богаче, который с полным равнодушием относится к нищему, лежащему у ворот его виллы:

Некий человек был богат, и одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршествовал блистательно. Нищий же некий по имени Лазарь лежал у ворот его, покрытый язвами; и хотел он насытиться тем, что падало со стола богача, и собаки приходили и лизали язвы его.

Затем оба они умирают. Лазаря ангелы относят «на лоно Авраамово». Богач попадает в ад, где, пребывая в муках и отчаянии, он мечтает хотя бы о капле воды, чтобы «прохладить язык». Он умоляет Авраама послать Лазаря, чтобы предупредить его братьев: они еще могут переменить свой образ жизни и избежать столь злосчастной судьбы. Авраам отвечает: «Есть у них Моисей и Пророки: пусть послушают их». Богач уверяет, что этого недостаточно, и снова взывает к Аврааму: «Нет, но если кто из мертвых придёт к ним, они покаются».

Ответ Авраама завершает притчу: «Если Моисея и Пророков не слушают, то, когда бы и воскрес кто из мертвых, не убедятся они». Смысл данной истории очевиден. Закон и Пророки, то есть Библия иудеев, достаточно полно раскрывают Божье благоволение к бедным. Если это тебе «не помогает», то и рассказ человека, восставшего из мертвых, «не поможет». Богатство и закостенелость в грехе, роскошь и жестокосердие чаще всего идут вместе — что тогда, что сегодня.

В одном афоризме, используя образ слуги, Иисус говорит о том, что любовь к богатству порабощает и связывает человека:

Никто не может служить двум господам: или одного возненавидит, а другого возлюбит; или к одному привяжется, а другим пренебрежет. Не можете Богу служить и богатству (Мф 6:24; Лк 16:13).

Под «слугой» здесь подразумевается скорее раб. В Древнем мире на рабов смотрели как на существа, лишенные собственной воли; их волей распоряжался хозяин. Так что первое предложение говорит о простой ситуации: невозможно быть рабом сразу двух хозяев. Второе же прилагает эту простую истину к богатству, к «маммоне», как его называют в старых переводах. «Маммона» означает богатство, но иногда этим словом называют материальную основу жизни в целом. Таким образом, оно указывает не просто на богачей, но на всех, кто ставит во главу угла заботу о богатстве. По мнению Иисуса, маммона, богатство — это господин, который не позволяет своему рабу сделать Бога главным содержанием жизни.

О разительном контрасте между служением Богу и служением богатству говорит и другое высказывание, где Иисус показывает безумие тех, кто хранит свои сокровища на земле, и мудрость тех, кто хранит их на небесах:

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и тля разрушают, и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни тля не разрушают, и где воры не подкапывают и не крадут; ибо, где сокровище твое, там будет и сердце твое (Мф 6:19–21; Лк 12:33–34).

«Сердце» — это самый глубокий уровень человеческого бытия, и потому человек будет хранить верность тем вещам, которые ценит его сердце.

В известной истории, которую приводят все синоптики, богатый человек спрашивает Иисуса: «Что мне сделать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Матфей называет его юношей, а Лука — начальником. Часто этот эпизод называют историей о богатом начальнике. Но в самой ранней версии у Марка (10:17–31) говорится просто о богаче.

Нам может показаться, что вопрос о «вечной жизни» означает: «Что мне сделать, чтобы попасть на небеса?» Но в I веке выражение «вечная жизнь» означало «жизнь грядущего века», а по ходу рассказа становится очевидно, что это эквивалент «царства Божьего» (Мк 10:23; Мф 19:23; Лк 18:24), и таким образом, вопрос о вхождении в царство Божье.

Иисус отвечает богачу: «Ты знаешь заповеди», — и перечисляет некоторые из них: «Не убей, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, не обманывай, почитай отца твоего и мать». Богатый говорит: «Учитель, всё это я сохранил от юности моей». Иисус не оспаривает этого утверждения: вероятно, с точки зрения общепринятой мудрости богач вел достойную жизнь. Однако Иисус добавляет: «Одного тебе недостает: иди, всё, что имеешь, продай и отдай нищим, и будешь иметь сокровище на небе; и приходи, следуй за Мною». Богач глубоко шокирован. Так вот что значит следовать за Иисусом? Он на это не способен. Как пишет Марк, он, «омрачившись от этого слова, ушел в печали: ибо владел он большим имуществом». Имущество держало его в плену, узы богатства не дали ему последовать за Иисусом, несмотря на симпатию к нему.

После его ухода Иисус сказал ученикам: «Как трудно будет имеющим богатство войти в Царство Божие». Ученики этим поражены, а он добавляет: «Легче верблюду пройти сквозь игольное отверстие, чем богатому войти в Царство Божие». Хотел ли он сказать, что богатство связано с пороком? Или что оно — западня? В любом случае Иисус осуждает то, что высоко поднято на шкале общепринятых ценностей в большинстве культур или, по меньшей мере, представляет собой жизненные ценности тех, кому повезло.

Сам Иисус, очевидно, не владеет никаким имуществом и призывает к тому же учеников.[144] Возможно, они вместе посвятили себя «святой бедности».[145] Однако нельзя сказать, что Иисус отвергал богатство как таковое. По крайней мере, некоторые из его сторонников были богаты, в том числе женщины, материально поддерживавшие Иисуса и его учеников.[146] Среди первых христиан мы также встречаем отдельных состоятельных людей, выходцев из элиты, разочарованных своим образом жизни, несмотря на богатство и привилегии. Эти люди могут послужить образцом для состоятельных христиан нашего времени. Тем не менее Иисус, несомненно, видел в стремлении обогатиться одну из главных помех в жизни и источник беспокойства, всепоглощающую страсть, которая делает человека слепым, хотя общепринятая мудрость ценила благополучие.

Честь

Во времена Иисуса честь была одной из важнейших ценностей. Она была связана с родителями человека, его семьей и имением, но одновременно ее поддерживало признание окружающих. Честь не сводится к социальному статусу, это также соответствующее статусу уважение, которого ожидал человек.

Честь — это ценность человека в собственных глазах (то есть его ощущение собственного достоинства) плюс восприятие ценности человека в его социальной группе. Честь — это чувство собственной ценности вместе с признанием этой ценности со стороны окружающих.[147]

Поэтому за поступками человека во многом стояло стремление приобрести, сохранить или показать свою честь, а также избежать противоположного состояния — бесчестья. Честь и бесчестье и сегодня остаются важнейшими мотивами поведения людей на Ближнем Востоке и в некоторых иных местах мира.

Иисус подвергает заботу о чести насмешкам. Он иронически отзывается о людях, ищущих социального признания:

Берегитесь книжников, любящих длинные одежды и приветствия на площадях, и первые сиденья в синагогах, и первые места на званых обедах (Мк 12:38–39; см. также Лк 11:43 = Мф 23:6).

Глядя, как гости занимают почетные места на пиру, он советует слушателям вести себя прямо противоположным образом: «Когда тебя позовут, пойди, и сядь на последнее место». А в заключение он говорит: «Всякий возносящий себя смирён будет, и смиряющий себя вознесён будет» (Лк 14:7-11; см. также Мф 18:4; 23:12, Лк 18:14). Ищущие почестей будут опозорены, а те, кто не боятся позора, получат почести.

Он обличает благочестивые поступки — милостыню, пост, молитву, — которые мотивированы честью:

Когда творишь милостыню, не труби перед собой… Когда же поститесь, не делайтесь как лицемеры сумрачными; ибо они искажают лица свои, чтобы показать себя людям постящимися… Ты же, постясь, помажь твою голову и лицо твое умой, чтобы показать себя постящимся не людям, но Отцу твоему, Который втайне (Мф 6:2, 16–18).

То же Иисус говорит и о молитве. Не надо молиться на публике, чтобы «показать себя людям»; но «когда молишься, войди во внутренний покой твой, и затворив дверь твою, помолись… втайне» (Мф 6:5–6).

Ритуальная чистота

Четвертой ценностью в мире Иисуса была ритуальная чистота, параллельно общепринятая мудрость призывала избегать противоположного состояния — нечистоты (иногда называемой осквернением). Стоит помнить о том, что чистота и нечистота в целом имеют огромное антропологическое и культурное значение, кроме того, эти категории обладали особым смыслом в мире Иисуса. В широком понимании слова — «правила о чистоте определяют место для всего и для всех: все должно быть на соответствующем месте». Это культурная система классификации и создания границ: «между чистым и нечистым должна находиться разграничительная линия».[148] В таком смысле свои правила чистоты существуют в любой культуре, хотя их содержание в каждом случае отличается своеобразием. Правила чистоты в мире Иисуса касались определенных вещей: пищевых продуктов и трапез, трупов, телесных выделений (спермы, менструаций, опорожнения), рождения детей, телесных дефектов. Кроме того, можно было стать нечистым при контакте с людьми в состоянии нечистоты.